Серёженька. Полная версия

Серега ловил себя на мысли, что завидует той увлеченности, с которой Комаров занимался научными изысканиями в областях, которые Илья и большинство Серегиных знакомых окрестили бы никому не нужной хуйней. Серега и сам в глубине души так считал, потому что не мог примириться с полной практической бесполезностью того, чем Комаров занимался. И несмотря на то, что ему было интересно его слушать и даже писать под его руководством курсовую, будущим ученым он себя не видел. Ему совсем не хотелось прожить жизнь в этих пыльных аудиториях, в толпе баб, которые, начиная с третьего курса, скопом ходили беременные, лили слезы на экзаменах и брали академы.

– У нас на кафедре место лаборанта освобождается, – как бы между прочим сказал Комаров в конце февраля, когда они сидели полураздетые на маленьком вытертом диване на кафедре лингвистики. Серега поднялся и прошел к столу, где стояла бутылка коньяка и открытая коробка конфет – обычное подношение преподу от благодарных студентов и их родителей. Он был в рубашке, но без штанов. Плеснув себе и Комарову в два пузатых бокала, он обернулся и уставился на него.

– Вы же знаете, что я не пойду сюда работать, Александр Михайлович.

– Почему? – грустно спросил тот, разглядывая Серегу с уже привычным любованием.

– Потому что это не мое. И потому что в кофейне я больше зарабатываю.

– Если бы ты был Леной Перепелкиной, я бы согласился, что это не твое. Но у тебя есть мозги, Сережа, – возразил Комаров. – Неужели ты вечно собираешься работать буфетчицей?

Тот усмехнулся. Он понял, что Комаров специально его так обозвал, вернее, употребил слово с негативной коннотацией (как бы он сам выразился), чтобы подстегнуть его амбиции.

– Мне нравится работать в кафе. Там красиво, приходят разные люди, тоже часто красивые. На них приятно смотреть.

– То есть ты стоишь за прилавком по эстетическим соображениям? – усмехнулся Комаров.

– И по материальным тоже. Я с семнадцати лет сам себя обеспечиваю, а зарплата лаборанта – это копейки.

– Зато потом ты сможешь вырасти и стать преподавателем, кандидатскую защитишь, – заметил Комаров и отпил коньяка.

– И когда это будет? Через триста лет? – с кривой улыбкой спросил Серега. – И тогда я буду получать не три копейки, а восемь. Нет, спасибо.

– Но ты сможешь сидеть в приемной комиссии, и тогда это будет совсем другой расклад, – уточнил Комаров.

– Знаете, Александр Михайлович, продавать кофе мимо кассы гораздо честнее, чем принимать таких, как Перепелкина, на филфак главного городского вуза, не находите?

Комаров на минуту смутился, он посмотрел в свой бокал, потом на Серегу, поднялся, застегнул на себе брюки и повернулся лицом к окну.

– Но ты ведь последнюю сессию тоже не честно сдал.

– Ага, – легко согласился Серега, поднял свои джинсы с пола и стал их надевать. – Но только я об этом вас не просил. Это была ваша инициатива.

– Ты мог вылететь из вуза и попасть в весенний призыв, – напомнил Комаров и повернулся к нему лицом. – И то, что я сижу в приемной комиссии сразу нескольких факультетов, позволит тебе хорошо закончить вуз, несмотря на твое желание остаться буфетчицей.

– Вуз я закончу благодаря нашей с вами общей любви к лингвистике, Александр Михайлович. И я сейчас даже говорю без намеков, – возразил Серега и направился к двери. – Да и армия мне не грозит. У меня будет белый билет.

– Потому что ты гей? – ошарашено спросил Комаров.

– Нет, потому что я ебанутый, – вдруг окончательно разозлившись, ответил Серега и вышел из кабинета. Он сам толком не мог объяснить, что на него нашло и зачем он нагрубил Комарову. Но после этого случая он неделю не ходил в институт, чтобы просто его не видеть. Наверное, его больше всего задело то, что Комаров считал его занятие низменным и даже подлым (в старом значении этого слова, относительно которого тот его однажды просветил), тогда как сам не гнушался брать взятки. Да и вообще, Серега не любил, когда на него давят. После смерти бабушки, которая была тем еще домашним тираном, он просто не готов был жить по чьей-то указке.

Восьмого марта Серега дежурил в кофейне. Народу было немного – в основном одинокие бабы, которые собирались по двое и заседали с латте и тортиками, обсуждая свои личные неудачи. Серега часто невольно подслушивал разговоры гостей, которые не считали обслугу за людей и не стеснялись говорить при ней о чем угодно.

Он натирал посуду за стойкой, когда дверь кофейни резко распахнулась, и на пороге появился Илья. Серега застыл и выронил из ослабевших рук стакан, тот с грохотом разбился о кафельный пол. Илья бросил быстрый взгляд по сторонам, а потом прошел прямо к стойке.

– Я тебе звонил и приходил. Галя сказала, где ты работаешь. Еле, блядь, нашел твою кафешку.

– Какой кофе будете? – деревянным голосом спросил Серега, глядя на него в упор.

– Что?

– Какой кофе будете заказывать?

Илья бросил взгляд на меню, написанное на меловой доске, потом снова перевел на Серегу. Тот пришел в себя и отметил, что Илья как будто осунулся, небрит, на нем были те же кожаная куртка и кепка, что и осенью, хотя за окном лежали сугробы и было -5 градусов.

– Цены у вас пиздец, – заметил Илья.

– Какие есть.

– Ты чо какой? – спросил Илья и снова оглянулся по сторонам. Немногочисленные посетители сидели далеко от стойки и не слышали их разговора.

– Если ты не будешь покупать кофе, то уходи, – сказал Серега с неожиданной для себя твердостью. Он вдруг осознал, что без Ильи ему было намного спокойнее жить и за последние два месяца он вспоминал о нем гораздо реже, чем раньше.

– Ладно, – упрямо отозвался Илья. – Налей мне на свой вкус.

– На свой вкус я налью самый дорогой, – предупредил Серега.

– Ты меня сейчас нищебродом обозвал? – вскинулся Илья. – Лей свой самый дорогой.

– Ваше имя?

– Чего?

– Мне нужно ваше имя, чтобы отдать вам заказ, – с саркастичной улыбкой сказал Серега, открыл маркер, взял в руки стакан и сделал вид, что внимательно слушает.