Северные амуры

Бодро, зажигательно запели кураи, мелодия привычная, каждодневная, но волнующая старослужащих казаков. Во время завтрака, который уместнее было бы назвать обедом, башкиры плотно поели мяса, зная по опыту, что если угодят в бой, то и до полуночи крошки хлеба в рот не попадет, значит, надо наедаться с избытком, на всякий случай.

Лошади за ночь тоже отъелись: фуражиры вчера случайно наткнулись на брошенный хозяевами хутор, а в нем и стога сена, и овес в амбаре. Теперь на всех повозках, фурах, телегах высились груды сена и мешки с овсом. А в повозках пищали и хныкали, заливались ликующим смехом малыши: не только жена Янтурэ Сахиба, но и жены некоторых других джигитов принесли в походе младенцев, и все мальчишек, на прославление тщеславных отцов, на продолжение башкирских родов.

Кахым прямо-таки буйствовал от негодования: «Средневековье! Дикость!.. Армия, особенно кавалерия, должна быть мобильной, крепкой, как кулак батыра, а тут тянутся позади полка семейные повозки…»

Но и он не решался нарушить старинные обычаи, чувствуя, что пожилые воины ему такого кощунства не простят.

Солнце еще не поднялось высоко, а полк уже вытянулся по дороге; впереди ехали Кахым, Буранбай, молодой мулла Сайфулла, певец и кураист Ишмулла, ординарцы, командир первой сотни.

— Ну-ка, Ишмулла, порадуй песней, — попросил его Буранбай.

Ишмулла улыбнулся, запрокинул голову, словно сокол перед взлетом, и завел, закинул ввысь звонкоголосье, и оно там затрепетало, будто облачко, а певец вел мотив еще выше, еще прозрачнее, родниковой струею:

Радуга семицветная, мост крутой, Прославляет радуга Салавата. Был он ловок с детства, силен, Любил свой народ. Не жалея ни души, ни жизни, Служил родному народу. Башкирской вольной душе Воспел он вечную славу. Красу Урала и Хакмара Славил в песнях своих. На военных дорогах Салавата Осталась спекшаяся кровь. Только эти дороги свидетели Его гибели, его славы.

— Какие слова! Какой мотив! — восхищался Буранбай. — У нашего Ишмуллы волшебная память — услышал раз песню и запечатлел в себе, в голове, в душе с доскональной точностью.

— А кто сочинил этот гимн Салавату? Какой сэсэн? — спросил Кахым.

— Только Аллах знает, кто сочинил, — усмехнулся Буранбай. — Никто не сочинил, и все сочинили. Весь народ — великий сэсэн! — воскликнул он благоговейно. — Драгоценный кладезь былин, сказок, песен, сказаний. Неужели это сокровище пропадет со столетиями? Их бы записывать, да где у нас грамотеи? Муллы — грамотные, но интересуются лишь наживой.

— Ты, агай, и я — грамотные, — напомнил Кахым.

— Да, но мы люди военные, вся жизнь — в походах. Каким вдохновенным певцом был наш Салават, а осталось от него всего несколько сказаний и песен.

— Он прославил себя борьбой с тиранией.

— Это так, — сказал старшина, — но мы ведь говорим о песенном даре великого батыра. Он не допел свою самую заветную песню и сгинул на каторге.

Буранбай стегнул коня и поскакал вперед, видимо, желая развеять мрачные размышления ледяным ветром, засвистевшим вокруг от бешеного намета жеребца.

А Кахым, оставшись один, подумал, что песни о бессмертном Салавате помогают башкирским конникам забывать о тяготах военной жизни, преодолевать усталость, не страшиться в бою смерти. Как это величественно!.. И все же Кахыма обижало, что нет песен о Кинье Арсланове, начальнике штаба Пугачева. Кинья был мудрым военачальником и по должности, по значению в войне с царскими сатрапами гораздо выше Салавата. Однако народ забыл его. Несправедливо!.. Может, это участь всех штабистов? Кто в России знает Коновницына? Кахым был счастлив что ему удалось послужить у Петра Петровича, лично с ним общаться. А как ценил Коновницына Кутузов!.. Возможно, кое-что Коновницын и подсказал фельдмаршалу, деликатно, втайне? А вот бездарный Беннигсен на виду, обласкан милостями императора Александра.

Возможно, распространению славы Салавата Юлаева способствовало то, что в народе шли слухи, что после разгрома армии Пугачева Кинья с конвойными бежал в степи, а Салават остался на Урале со своим народом, бесстрашно предстал перед царским судом, в кандалах ушел на каторгу?

И теперь к Салавату молодежь относится с большей любовью, чем старики. Салават для них — знамя свободы!

С детства Кахым упивался сказаниями о великом батыре, преклонялся перед Салаватом, а подростком запоминал, да и сам пытался слагать гимны и бывальщины о нем.

Салавата нет, а имя его, знамя его помогает сейчас башкирским казакам воевать с Наполеоном.

Эта мысль до того поразила самого Кахыма, что он невольно остановил лошадь: «До чего диковинная история России: Салават воевал против царицы Екатерины, а мы присягали ее внуку императору Александру. И верны этой присяге!..»

…Первый башкирский казачий полк вместе с Уфимским башкирским стрелковым полком в составе корпуса генерала Воронцова атаковал гарнизон города Бриена и его окраинных поселков. Бои были ожесточенные, французы непрерывно контратаковали, и часто успешно, но подошел еще корпус Остен-Сакена, и, отбив сильные удары французов, русские заняли Бриен.

24

В полк приехал генерал-майор Сеславин, тот самый Сеславин, который еще в звании капитана артиллерии под Москвою наводил лихими партизанскими рейдами ужас на французов.

Он сразу узнал Кахыма:

— Да вы же были в моем отряде! И даже славно повоевали с наполеоновскими мародерами плечом к плечу с моими удальцами. Как же, отлично помню! И сейчас Первый полк достойно сражается, слышал, и не раз. — Держался он приветливо, золототканые эполеты, как и у Сергея Волконского, не вскружили ему голову, и Кахым радовался этому.

За обедом Сеславин рассказал Кахыму, что его Первый полк переходит под его, Сеславина, командование, формируется крупный партизанский отряд.

— Так это же во всех отношениях удачно! — обрадовался Кахым. — Башкирские всадники самим Аллахом созданы для партизанской борьбы.

— Потому я в Главной квартире и выпросил ваш закаленный в боях полк, — кивнул Сеславин. — Задача трудная: одно дело партизанить на своей подмосковной земле, иное — проникнуть глубоко в тыл противника во французских провинциях, громить обозы и резервы на марше, взрывать мосты, захватывать склады… И земля чужая, и люди чужие, и еще неизвестно, все ли французы отвернулись от Наполеона. Конечно, нас выручает, что наши офицеры-дворяне говорят по-французски с детства свободно, значит, во французских мундирах могут обвести вокруг пальца и часовых, и караульных. Вы говорите по-французски?

— Я же дворянин не потомственный, а личный, и гувернера-француза у меня не было, — без обиды объяснил Кахым. — Так, болтаю немного… В немецком-то я за эту зиму поднаторел, разговаривал без особого затруднения.

— Ну, я вам пришлю двух адъютантов, чтобы они вас, когда понадобится, выручали, — пообещал генерал. — И с французской одеждой помогут, — Сеславин погладил ладонью чисто выбритый подбородок.

— Скажите, а какие части сейчас в вашем отряде?

— Донские и оренбургские казаки, сводные гусарские и уланские эскадроны. Не будем терять времени. Слушайте… Командующий главной армией союзников генерал Шварценберг чрезмерно осторожен. Пока не выяснит все досконально, с места не двинется! Хе-хе!.. — Сеславин взбил щелчками пальцев висячие усы. — Следовательно, Первый башкирский казачий полк обязан срочно и самостоятельно установить, где закрепились французы после падения Бриена. И незамедлительно донести об этом в штаб Шварценберга. Все обозы оставите под охраной больных и легкораненых, а сотнями идти налегке. На первых порах дам проводников, а затем сами выкручивайтесь!