Северные амуры

— Значит, и здесь так произойдет! Меня другое занимает, — сказал Кахым, — они боготворили Наполеона, а отреклись от него с такой легкостью. Непохоже, что такие способны подняться на партизанскую войну против русских, как наши крепостные мужики поднялись против французских завоевателей.

— Но эти же французы свергли короля, провозгласили республику, — сказал Буранбай; в Омске, учась в военном училище, он наслушался вольнолюбивых речей от ссыльных поляков да и от кое-каких просвещенных офицеров-преподавателей и все запомнил, намотал, как говорится, на ус.

— Те, республиканцы, якобинцы, истреблены Наполеоном, сгнили на каторге, — глубоко вздыхая, сказал Кахым: он тоже многое узнал от Сергея Волконского и его друзей, когда два года жил в столице. — А эти мелкие буржуа, обыватели, лакеи, торгаши питались крохами со стола Наполеона. Наживались на его войнах. Нет, русские куда крепче в своей национальной гордости!

Буранбай согласился с ним.

…А Париж остался Парижем, городом беспечным, веселым. Наполеона увезли на остров Эльба. Три года назад, весною 1811 года, Наполеон сказал баварскому генералу Вреде: «Через три года я буду повелителем всего света!..»

Три года прошли, и весною 1814 года он стал хозяином острова площадью 223 квадратных километра, с тремя маленькими городками и несколькими тысячами жителей.

Вернулись Бурбоны. Старая феодальная знать получила обратно в свое владение земли, замки, усадьбы. У дряхлого короля Людовика Восемнадцатого, взошедшего волею царя Александра Павловича на престол, хватило ума не преследовать маршалов и генералов Наполеона, не ломать государственное устройство — все было сохранено, даже орден Почетного легиона.

Париж веселился. Театры, рестораны, кабачки ломились от посетителей. Деньги водились не только у русских офицеров, но и у солдат, и они забегали в кабачки, чтобы опрокинуть добрую чарку, приговаривая: «Быстро! Быстро!» — комендантские пикеты хоть как-то, но следили за порядком и за самовольную отлучку тащили на «губу». С той поры и привилось, и сейчас еще бытует название мелких кабачков — «бистро».

Башкирские конники и казаки Платова разбили привалы на Елисейских полях, которые еще действительно оставались полями, жили в шалашах, палатках, крытых повозках, а то и попросту под телегами на ворохах сена, прикрытых кошмами и паласами. Никаких занятий не было: одни стирали и чинили кафтаны, сапоги, другие точили сабли, латали сбрую, седельные тороки. В Сене водилась рыба, и умельцы мигом сплели из прутьев морды, а из бечевы — бредни и варили тут же на кострах душистую уху. Жены джигитов, благополучно добравшиеся до Парижа, и здесь хлопотали с утра до вечера: доили ожеребившихся кобылиц, квасили кумыс в кожаных турсуках и угощали мужей и джигитов, сами лакомились, предлагали попробовать любопытным зевакам.

Сперва парижане брезгливо воротили носы от азиатского пойла, затем распознали вкус и аромат нектара и щедро расплачивались мелкими монетками, а когда владельцы кабачков и даже ресторанов подороже, посолиднее прослышали о моде на диковинный напиток, то пришли с оптовыми заказами за умеренную, но справедливую цену.

Янтурэ взял всю торговлю в свои руки.

— Ты не дорожись, не роняй чести джигита, — сказал ему Кахым, — а на деньги купи обновы и своей Сахибе, и другим женам, которые доехали с мужьями до Франции. А тем, кто овдовел за эти два страшных года, дай денег вдвойне, как вспомоществование.

— Обязательно так и сделаю, — обещал Янтурэ.

Кахым не сомневался, что он сдержит слово — неподкупной честности был человек.

Поручив войсковому старшине Буранбаю следить за порядком в полку, Кахым начал планомерно, методично знакомиться с Парижем. Как-то он на бульваре заговорил с молодым французом, как потом выяснилось, сыном богатого торговца тканями в Лионе, звали юношу Жоржем Лану.

— Вы русский офицер? — спросил тот.

— Нет, я офицер русской армии, но по национальности башкир.

— «Северный амур»? — Лану вытаращил глаза от изумления.

— Да, «северный амур», — засмеялся Кахым. — Командир башкирского казачьего полка.

Юноша смутился и попросил у Кахыма извинения.

— Да я не сержусь! Командира «амуров» вы представляли себе предводителем шайки степных разбойников, в шубе из волчьих шкур, не так ли?

Лану натянуто улыбнулся:

— Да, примерно так. Извините.

— Пойдемте в полк, посмотрите на наших джигитов, право же, они добрые люди, правда, в бою злые, но ведь так и полагается.

Когда Кахым привел гостя в полк, то увидел, что юркие парижские подростки уже ящерицами прошмыгнули туда, с жадным восторгом рассматривали лук и стрелы, лезли в седла коней.

«Что берлинские, что парижские сорванцы — одинаковые!» — развеселился Кахым.

На Лану самое благоприятное впечатление произвело сердечное радушие башкир, он отведал и кумыса, и вареной конины, и салмы и нахвалиться не мог. Увидев в крытых повозках женщин с младенцами, он сперва опешил, затем отвесил им учтивый поклон. «У нас тоже так было до императора!» — сказал он Кахыму.

В Париже Лану бездельничал, проматывая отцовские деньги, и потому охотно взялся сопровождать Кахыма по городу.

— Французским вы владеете прилично, но произношение хромает, — заметил он как бы мимоходом.

— Я же деревенский, — сказал Кахым, — до всего добрался своим горбом! Мне все давалось труднее, чем дворянским сынкам.

— Вы только не стесняйтесь и разговаривайте как можно больше со всеми встречными-поперечными!

— Я в Германии так и делал и «разговорился», так сказать, изъяснялся довольно сносно!

— Ну и здесь привыкнете!

Лану повел Кахыма на площадь Бастилии, показал место, где высилась цитадель, в которой гнили, сходили с ума, разбивали в тоске голову о каменные стены узники, не угодившие королю, очередному королю, — а сколько их сменилось за Средневековье! — и попадали в застенок без суда, пожизненно.

— Восставшие парижане разнесли Бастилию по камешку! — воскликнул Лану.

Кахым не ожидал, что Лану и сейчас восторгается Наполеоном.

— Конечно, он обескровил страну, но порядок при нем был образцовый. Вся деревня осталась верной императору, крестьяне боятся, что вернувшиеся с Бурбонами князья, графы, герцоги отберут обратно землю, какую революция даровала крестьянству.

— А ваш отец? — осторожно спросил Кахым.

— Да что отец! Он разбогател на поставках сукна армии Наполеона, — беспечно воскликнул юноша.

— А высокие идеалы революции — свобода, равенство, братство?!

Лану оглянулся и сказал вполголоса:

— Неужели вы считаете, что Бурбоны с благословения вашего императора Александра восстановят эти великие завоевания революции?

«Э, ты не только слонялся по бульварам, но и читал книги и размышлял!» — подумал Кахым.