Северные амуры

Грубоватая откровенность Сеславина нравилась Кахыму, в ней он чувствовал доверие.

— В укромных местах оставляйте курьеров с запасными лошадьми — любая важная новость должна лететь к Шварценбергу, как птица. Переводчиков я, значит, вам дам двух, но и вы сами при всех возможностях разговаривайте с жителями по-французски: пусть коряво, а разговаривайте, пусть над вами и посмеиваются, а вы не смущайтесь!

«Вот она, школа партизана-разведчика!..»

— Спасибо за доверие, Александр Никитич, — сказал сердечно Кахым. — Первый полк не осрамится! Ручаюсь жизнью.

— Да я и без такого ручательства верю, — уважительно сказал Сеславин.

Проводив молодого генерала — этот чин Сеславин получил за Лейпцигскую битву, — Кахым немедленно вызвал к себе Буранбая и сотников. Сборы были не долгими. На рассвете прибыли из отряда Сеславина проводники — донские казаки, уже побывавшие в дальних разведывательных рейдах, приехали и штабные офицеры-переводчики.

В тот же день передовые дозоры полка Кахыма установили, что армия Наполеона через Труа отходит к Ножану. Пленные французы подтвердили это направление и не скрыли, что в полках повальное уныние, никто уже не надеется на победу. Кахым тотчас послал с экстренным донесением двух курьеров по разным дорогам, как учил Сеславин, — одного враги перехватят, другой доскачет, — в штаб главной союзной армии. Лишь после этого огромная, но неуклюжая, хаотическая армия Шварценберга пришла в движение, поползла к Парижу, но разрозненно: одна колонна в долине реки Сены, другая — по берегу Марны. Возникла опасность флангового удара кавалерии Наполеона по тылам войск Шварценберга. Поняли ли это в его штабе? Сомнительно. Но Сеславин, Кайсаров, Ожаровский тотчас же разглядели на карте, выудили из донесений казаков того же Кахыма, где зреет угроза, и тотчас же заполнили промежутки своими отрядами, способными то свиваться пружиной, то молниеносно вылетать из засады, то откатываться, заманивая противника в капкан.

Не император Александр Павлович, не Беннигсен, не Шварценберг, а именно эти молодые генералы и полковники, хлебнувшие и отступления 1812 года, и пожара Москвы, и зимнего преследования армии Наполеона через Березину в Польшу, понимали законы маневренной войны, сражались смело, умно.

Три тысячи донских казаков атамана Платова и тысяча казаков Сеславина в эти дни проникли глубоко в тылы противника и громили его резервные части, идущие на подкрепление обескровленным по дороге от Орлеана до Парижа.

Кахым по приказу Сеславина, во взаимодействии с донскими и оренбургскими казаками, своим Первым полком блокировал канал, соединяющий Луару с Сеной, по которому на баржах французской армии доставляли провиант и вооружение, боеприпасы.

Слухи о смелых рейдах казаков, достоверные, а иногда и преувеличенные, селили в Париже смятение, страхи. Богачи спешно вывозили в южные департаменты свои сокровища. В министерствах чиновники являлись на службу, но делом не занимались и от дела не бегали.

Сеславин от пленных узнал о панике в Париже, о том, что в корпусах маршала Мармона растет дезертирство, что казаки Платова и башкирские всадники ломят напролом, сметая заслоны, отсекая от батарей артиллерийские обозы, перехватывая фельдъегерей, курьеров, почтальонов.

Кахым получил от Сеславина приказ — удержать переправы через Сену, не дать отступающему корпусу Мортье навести мосты.

Первый полк понес значительные потери, но еще сберег закаленных боями джигитов, и Кахым чувствовал, что ему доверяют, верят, за ним пойдут в огонь и воду… Первую и вторую сотни он поставил в ложбине, в засаде, а к полуразрушенному его же казаками мосту послал третью сотню под началом Буранбая.

— А если они свернут вправо-влево и бросятся вплавь, поплывут на плотах?

— Вот и пускай их на дно Сены!.. Да разве обезумевшие от страха солдаты окажут сильное сопротивление?

— Да, ты прав, — согласился войсковой старшина. — В споре побеждает умный, говорят, а в битве — смелый.

— Ну смелости тоже надо быть умной, — засмеялся командир полка. — Береги людей. Обидно же умирать джигиту накануне победы!.. Одиночных солдат-беглецов разите стрелами, ловите арканами. А я с четвертой и пятой сотнями иду на вражеский лагерь — там уже побывали мои разведчики, нащупали удобные пути подхода.

Ночь была лунная, багровый шар висел низко над дальними перелесками, деревнями, зловеще напоминая, что война с ее смертями, страданиями продолжается.

Сотни в развернутом строю вышли на опушку. Впереди горели костры, иные низкие, затухающие, а иные с пляшущими языками пламени.

— Мы их атакуем на рассвете. Самое глухое время, и часовые сомлеют. Разрешите всадникам спать в седлах, — сказал Кахым сотникам. — И сами подремлите!

— А вы, турэ?

— Мне спать не положено по должности, — весело сказал Кахым.

Он послал Сеславину с вестовым донесение: к бивуаку остатков французского полка подошли незаметно, к атаке готовы, но полностью окружить не удастся — в сотнях осталось полсотни, не больше, — воины, конечно, испытанные, мастера и стрельбы и рубки, но как их мало!.. Он не просил подмоги, знал, что оренбургские и донские казаки у Сеславина тоже не ведали отдыха — спали в седле, питались в седле, брились и стриглись в седле, умирали в седле…

И все же Александр Никитич понял, что Кахыму жаль упускать из рук разгром полка, всего полка, и наскреб из своего отряда сотню казаков, послал, чтобы замкнуть кольцо окружения.

Как только гонец от Сеславина прискакал с вестью, что казаки заняли исходную позицию позади вражеского бивуака, Кахым послал четвертую и пятую сотни вперед.

Костры во французском лагере угасли. Измученные неудачами, отступлениями, отчаявшиеся солдаты спали, даже часовые дремали стоя, опираясь на ружья, склонив головы на грудь. Их бесшумно закололи копьями передовые дозоры полка. Стрелы свысока, с седла пригвоздили лежавших французов. Иные проснулись то ли от топота лошадей, то ли от предчувствия смерти. Вопль «амуры!» разорвал утреннюю тишину в клочья, пехотинцы этим истошным криком пугали и друг друга, и самих себя, бросая ружья, бежали к Сене, но там им наперерез кинулись казаки Сеславина.

На каждого казака, и башкирского, и донского, и оренбургского, как потом подсчитали, приходилось шесть французских солдат, и все они погибли. Было захвачено девять пушек, не успевших даже выстрелить, зарядные ящики, до полутора тысячи лошадей.

— Вот лошади нам пригодятся, — обрадовался Кахым, — уж на что выносливы наши степняки, а сбили ноги и холки, вытянули жилы, а конского ремонта из-за Волги ждать наивно.

Зато офицеры-переводчики жаловались, что не захватили пленных.

— Да зачем вам пленные? — удивился Кахым. — Какие теперь у Наполеона секреты? Армия расползлась по швам, все трещит, французы мечтают о мире.

— Вот и надо отпускать безоружных пленных, — сказал штабной офицер Ветлугин. — Пусть они добегут до Парижа вестниками капитуляции.

Кахым с уважением взглянул на молодого штабиста: «Умно рассуждает…»

— Вы правы, — сказал он Ветлугину, — но ведь я джигитов удержать не смогу — до того они горят отмщением. Никто же не звал полчища Наполеона в Россию! Сами приперлись.

— И они, казаки, по-своему правы, и я прав, — улыбнулся офицер. — Но атака проведена вашими джигитами образцово. Какие потери?