Северские земли

И настоятель степенно перекрестился.

Ждан рванул внутрь, но был ловко схвачен за рубаху.

– Погодь, отрок. – властно велел игумен. – Он с твоей матерью наедине поговорить хочет. Поговорят – она тебя позовёт попрощаться. И перестань ты суетиться, ради Бога. Смерть суеты не терпит. И внутрь позовут - не суетись, не реви и не ори. Дай ему уйти пристойно. Тем более – человек сам всё решил.

– В смысле – сам решил? – не понял мальчик.

Настоятель пристально и очень внимательно посмотрел на мальчика.

– Дремуч ты всё-таки, отрок. Тебя что – отец Алексий совсем к получению Дара не готовил? Низшая волшба – которая самая простая – ничего не берёт с человека, кроме сил. Чары плёл, усталость навалилась – чароплетение закончил. Отдохнул, сил набрался – и снова плести можно. За средние заклинания плата посерьёзнее – здоровье. Там после чар как будто лихоманка бить человека начинает, и на восстановление не меньше двух-трёх седьмиц требуется. Ну или к таким, как я, лекарям обращаться. Средние заклинания хорошо если один из десяти знает – да и не очень рвётся народ ими овладевать. Что уж про высшие заклинания говорить, за которые плата одна – жизнь. Высшую волшбу творя, время жизни себе укорачиваешь. Какие-то чары неделю жизни забирают, какие-то - месяц, а есть такие, что и годы у тебя украдут. Я не знаю, какое там заклинание вчера Алексий творил – он всё аккуратно подчистил - но три месяца жизни оно у него забрало. А у него же чахотка, ему и жить-то оставалось всего ничего. Похоже, он себе жизнь под упор и обрезал. Уж не знаю, что такое важное ему потребовалось сделать, чтобы за это остаток жизни отдать… Да и знать не хочу, если честно. Меньше знаешь – дольше живёшь.

Ждан сидел, словно окаменев. Он только сейчас понял, что означала непонятная фраза учителя во время их последнего разговора: «Душа моя скорбит смертельно, и пить что-то совсем не хочется[1]» - не зря же отец Алексий учил его закону Божьему.

[1] Имеется в виду знаменитая молитва Иисуса в Гефсиманском саду с просьбой пронести мимо чашу, которую вскоре придётся испить до дна: «И сказал им: душа моя скорбит смертельно; побудьте здесь и бодрствуйте. И, отойдя немного, пал на землю и молился, чтобы, если возможно, миновал его час сей и говорил: Авва Отче! всё возможно тебе; пронеси чашу сию мимо меня» (Мк.14:34-36).

А словоохотливый монах, не обращая внимания не собеседника, продолжал болтать.

– А вообще, конечно, жалко, что Алексий помирает. Такой мастер не скоро на земле русской появится. А он, конечно, мастер был штучный – мастером был, мастером и остался. Вон даже последняя его волшба – вроде жизнь свою человек правил, а как аккуратно раскроил! Ровненько под обрез, разве что пару дней себе на прощание оставил. Ни на день ни туда, ни сюда не заступил. А ведь едва не все чароплеты, которых я знаю, на его месте в посмертие бы вляпались. Про посмертие тоже, небось, не знаешь?

Игумен вопросительно уставился на собеседника. Ждан механически кивнул. В него как будто жидкий азот влили, и всё внутри спеклось в твёрдый кусок льда – не вздохнуть, ни слова сказать.

– Тёмный ты. С высшей волшбой самая большая проблема – что никому из смертных свой срок неведом. Думаешь ты, к примеру, что проживёшь ещё лет тридцать, сплёл чары на два месяца – а ты, оказывается, через неделю помереть должен был. А это значит что? Что ты в долги влез. Что ты не только помер, но и в посмертие угодил. И будешь ты скитаться на земле нежитью десятикратный срок долга. Задолжал неделю – десять недель мучится будешь призраком, а то и кем похуже. А муки-то, говорят, в посмертии страшные. Но всё равно – находятся люди, которые сознательно на посмертие идут. Вон, может слышал – лет десять назад старый белёвский князь, умирая, чтобы род свой и клан сохранить, высшее проклятие повесил на тех, кто внука его убить вздумает. А этим чарам цена – год минимум, получается, десять лет посмертия старик на себя взял. И что? И ничего хорошего! Внука всё равно убили, да ещё смертью лютой – живьем волкам скормили. А княжество помирает считай – и всё его стараниями. Почему новый хозяин, зять его, в Белёве и не живёт? Потому что призрак старика всех, говорят, распугал, кремль белёвский запустел совсем, да и весь Белёв обезлюдел изрядно. Оно и понятно – кому охота рядом с нежитью жить? Сам своими руками все и угробил дурной старикан. А вот Алексий молодец, хитрый жук, всё по уму сделал. Помрёт, конечно, но чистеньким помрёт, посмертием не опоганится.

В этот момент дверь вновь открылась, на крыльцо вышла заплаканная Лушка и махнула сыну рукой. Ждан, так и не сказав ни слова игумену, рванул внутрь.

***

Отец Алексий как будто высох – так ввалились у него глаза и щёки. Даже нос-картошка, казалось, заострился, даже лысина какой-то ребристой стала. Только глаза остались прежними – васильковыми.

– Зачем вы это сделали? – с порога закричал Ждан. – А обо мне вы подумали? Как я дальше с этим жить буду?

Он ожидал любой реакции, но не той, что случилась – священник рассмеялся. Надтреснутым кашляющим смехом – но он действительно смеялся. Смеялся долго – минуты две. Потом вытер выступившие слёзы и заявил:

– Ну уж нет, на выяснение отношений я оставшиеся минуты точно тратить не буду.

Потом посерьёзнел и сказал уже серьёзно:

– Ладно, времени мало, поэтому слушайте меня внимательно. Во-первых, себя за меня не виновать. Я сам это решил, я сам это сделал, тебя не спрашивал. Мне всё одно помирать было, не завтра, так послезавтра. Так лучше я своими днями обречёнными тебе годы жизни выкуплю. Это правильно, это справедливо. Так было, так есть и так будет – мёртвые не должны тянуть за собой живых, а амулет этот шансы твои выжить сильно поднимет. И всё на этом, более про это говорить не желаю! Прими как есть. Коли должным себя посчитаешь – добрым людям этот долг верни.

Теперь второе. Я скоро от вас уйду, хочу сделать тебе подарок на прощание. Анфиса, дай книгу, что ты принесла. Глеб, нож дай.

Священник открыл тяжёлую крышку «Измарагда», надрезал синий атлас, которым была обтянута обложка и вытащил из тайника несколько листов. Вновь улыбнувшись, он протянул бумаги Ждану.

– На, держи, малец. Владей и береги.

– Что это?

– Это дворянские бумаги Глеба Адашева, подтверждающие законность владения Даром.

Лушка охнула, закусив угол платка. Ждан, разглядывавший листы, неверяще посмотрел на учителя.

– Откуда? То есть это… Зачем? Двойной говорил, что фальшивки сейчас сразу ловят, а те, кого с фальшивками поймают, казнь запредельно лютую принимают.

– Так то фальшивки. – опять улыбнулся священник. – А это подлинные бумаги. Любую проверку выдержат.

Ждан совсем растерялся, и только и смог повторить:

– Откуда?

– Да всё оттуда же. – глухо ответил священник. – Анфиса, помнишь, как вы с Титом-покойником первый раз в Гранный холм пришли? Как мы с ним о метрических книгах толковали, а ты потом вечером ко мне на исповедь явилась?

– Как вчера было. – немедленно отозвалась Лушка. – И церкву пустую помню, и слова ваши утешительные добрые.

– А вот и проверим. Что я тебе на прощание сказал?

– Что в дело наше не полезете, но не спужавшись, а потому что нам от вашего заступничества только хуже будет. Потом сказали, чтобы я на кордон жить шла, что Тит – хороший мужик, чтобы я не пужалась его вида варначьего. – тут она не выдержала и всхлипнула.
– Ну и что вы, если что - чем сможете, тем поможете.

– Ты смотри! – удивился священник. – Слово в слово. Так и было. А я домой пришёл, Марья-покойница мне стол накрыла, я сел – и такая тоска меня взяла! Налил себе чарку, выпил – а тоска по-прежнему сердце рвёт. Я тогда Марьюшке и излился – так, мол, и так, вот такой вот случай случился, такая вот судьба пацану выпала. А мальчишка хороший, глазки умненькие. Нашего рода отпрыск, а ублюдком жизнь прожить придётся. А жена-покойница выслушала меня и говорит – что ж ты, Лешенька, сердце зазря рвёшь? Это ещё не горе, его поправить можно. Нам с тобой Господь детей не дал – вот и запиши его нашим сыном, тем более, что и фамилия та же. Обнял я её, поцеловал, и записал в первой части своей метрической книги: «У попа Алексия Адашева, сына боярского и попадьи Марии Адашевой, такоже дворянского звания, родился сын, крещёный Глебом…».

Не знаю, ведаете ли, нет, а книги метрические и ревизские сказки нам каждой по две выдают, и каждую запись мы в двух книгах делаем. Одна всегда в приходе остаётся, а вторую после Рождества специальные люди от князя забирают, да в столицу везут и там в архив прячут. Чтобы, значится, всегда сверить при сомнениях можно было. Так что не сомневайтесь – я каждый год сына боярского Глеба Адашева во все ревизские сказки вписывал, по возрасту вы тоже совпадаете, так что любая проверка тебе на страшна. Разве что ярыжки чернильные самолично в Гранный холм поедут - справки наводить. Там-то расспросам о моём сыне, конечно, сильно удивятся. Но это я не знаю, что тебе такого натворить надо, чтобы эти лодыри зад от лавки оторвали, да в нашу глухомань попёрлись.