Северские земли

В общем, в Гранный холм вам возвращаться нельзя, и вообще лучше в другое княжество перебраться. Как меня похороните – сразу и уходите, сперва в Козельск, а там видно будет. Как Дар проснётся – тебе в городах на учёт вставать надо будет, а в деревнях старосте докладывать. Объяснишь, что мать давно померла, отец вот только преставился. Хозяйство за долги ушло, в приживалах жить не захотел, вот и пошли с кормилицей, что тебя вырастила, счастья по Руси искать. Саблей да Даром на жизнь зарабатывать. Житейская, в общем-то история, знал бы ты, сколько таких дворян прожившихся по Руси-матушке бродит. Никто не удивится, в общем. И проблем быть не должно.

Жалко, открытия Дара у тебя я не дождался, даже советом не помогу. Ну тут уж так Господь положил, в этом вопрос тебе самому разбираться придётся.

Священник вздохнул и тепло посмотрел на Лушку со Жданом.

– Что ещё? Поиски китоврасовского снаряжения не бросай, это твой единственный шанс из грязи выбиться. Так что из Козельска в Смоленск идите, но лучше не вдвоём – ограбят. Но это в Козельске разберётесь. «Азбуковник» и «Измарагд» с собой возьмите, один в Смоленске, чую, потребуется, а в «Измарагде» мои заметки кое-какие вплетены - пригодятся. Пока в силу не войдёшь, будь осторожен, много не болтай, мать береги, теперь ты за неё отвечаешь. Про княжество не задумывайся, тебе его не вернуть, а вот про дедовское проклятие не забывай, с этой историей тебе всяко-разно разбираться придётся. Но с этим делом не спеши, пока не заматереешь. Князя Трубецкого берегись, как только он узнает, что ты жив – не успокоится, пока не изведёт. С Двойным и его долгом мне, что я на тебя перевёл - сам думай, как поступить. Одно тебе скажу – к этим людям вход рубль, выход – десять. Что ещё? В «Измарагде» на одной из страниц список имен найдешь, литореей записанный. Сверху – мои друзья, внизу – мои враги. Первых о помощи при нужде попросить можешь, вторых берегись, люди опасные. Как помру, и перстень мой отвяжется, себе его возьми, тебе завещаю. Но раньше третьего уровня Дара не надевай – иначе сломает тебя его сила.

Ну вот и всё, наверное.

Решай умом, но живи сердцем. Людей за грязь не держи, но и цену им знай – люди, они разные.

И главное помни: любовь – это единственное, что может сделать наш не лучший из миров лучше. Любовь к Богу, любовь к женщине, любовь к Родине, любовь к детям, любовь к людям – без разницы. Мир любовью спасётся, нет у него другого способа. Я в это верю.

А теперь идите, дети мои, и игумена сюда позовите. Больше мы не увидимся – моё время пришло.

Священник вдруг закашлялся, и махнул рукой – идите, мол!

Дверь закрылась тихо, без скрипа.

***

Священник Алексий Адашев скончался в тот же день. Отошёл легко, не мучился.

На похоронах пошёл дождь, как будто сама природа оплакивала покойного. В церкви покойника отпевал ершистый настоятель, а вся немногочисленная монастырская братия подпевала, обнажив седые да лысые головы. На маленьком монастырском кладбище все промокли и игумен, поскользнувшись и рухнув в грязь, изрядно обозлился, но на поминках быстро пришёл в благодушное настроение.

Через три дня, похоронив и помянув покойного, Ждан и Лушка вышли из обители в направлении Козельска, ведя за собой навьюченного Борзого Ишака.

Начиналась новая жизнь.

Короткое заключение

В Козельске они остановились на постоялом дворе, причём оба недавних обитателя глухой деревеньки пришли в ужас от тамошних цен. Десять рублей из клада Кудеяра быстро перестали казаться надёжной финансовой подушкой на несколько лет вперёд.

И в тот же день Ждан свалился с горячкой. Ломало и корёжило его двое суток. Двое суток Лушка не отходила от постели, меняя примочки горячему, как печка, сыну и подавая воду. Двое суток Ждан метался в бреду, периодически звал то маму, то отца Алексия, то каких-то неведомых «санитаров». Бедная женщина все глаза выплакала – она вдруг отчётливо поняла, что ещё одной потери может и не пережить, а её силы и стойкость, всегда казавшиеся ей безмерными, на самом деле имеют предел.

На третий день температура спала и Ждан забылся глубоким крепким сном. А утром проснулся совершенно здоровым. Вот только с кровати долго не вставал – пялился в никуда, шевелил губами и зачем-то водил пальцем перед собой.

Потом встал с кровати, обнял Лушку – крепко, совсем как в детстве, и сказал:

– Мама, у меня Дар открылся.

– О, Господи! – только и смогла выдохнуть Лушка, и вдруг заплакала. Что в последнее время глаза у неё совсем на мокром месте стали.

Впрочем, причина плача выяснилась почти сразу:

– Недели Лексей не дожил! – провыла она, вытирая глаза платком. – А уж так мечтал, так мечтал увидеть. Бывало, сядем мы с ним вечером чай пить, ты уж спишь, набегавшись, а он не столько пьёт, сколько всё про твой Дар будущий талдычит. Свет в окошке ты ему был, упокой, Господь, его душу пресветлую!

И она размашисто перекрестилась.

– Ну перестань, мама! – попытался успокоить её Ждан. – Ну что ты плачешь? Он бы порадовался сейчас. Открылся же, всё хорошо. «Преображение» мой Дар называется. И еще… Он уникальный. Дед говорил – Даров такой силы на Руси почитай что и не было. Только у царей были, да и то больше по слухам. Ты только никому про это не говори, нельзя людям про это знать.

– Да Господь с тобой! – Лушка размашисто перекрестилась. – Что ж я, сыну своему враг? Я никому – ни словечка, ни полсловечка!

И тут же женское любопытство взяло верх, и она попросила:

– А что за Дар-то? Что делать позволяет? Давай, покажи, Глебка, пока нет никого.

– Ну, я пока не очень многое умею – смущённо пояснил сын. – Ветка только одна открыта, «Перекидывание», и заклинание всего одно, которое так же называется. Отойди на всякий случай в угол, а я прочесть попробую.

Лушка тут же забилась в угол, только глаза любопытно блестели ниже платка.

Ждан встал посредине комнаты, беззвучно пошевелил губами несколько секунд – и вдруг осел на пол безжизненной кучей тряпья. Тут же забился как будто в падучей, но лишь на секунду – руки и ноги не держали тело, как будто переломанные.

– Больно! – простонал подросток. И медленно встал на четвереньки, и только затем - на ноги.

– Господи Иисусе! – промычала Лушка.

Действительно – было чему ужаснуться. Больше всего Ждан напоминал Ричарда III в постановке любительской труппы интерната для инвалидов. Короткие кривые ноги образовывали знатную букву «Х», причём правая ещё и выгибалась в коленке назад, как у кузнечика. Руки, наоборот, были длинными, как у гамадрила и мало того, что свисали до колен – каждая, похоже, обзавелась дополнительным локтем. На загривке расположился огромный горб, а голова утонула в плечах, исключив даже намёк на шею.

– Страх Господен! – почти восхищённо протянула Лушка. – А ходить-то ты хоть можешь?

– Могу. – неуверенно ответил сын. – Только, похоже, медленно и печально.

И он, уморительно припадая на все конечности разом, заковылял к двери. Лушка не выдержала и прыснула.

– А обратно в свой прежний вид вернуться сможешь? – вдруг испугалась пришедшей в голову мысли она. – Или навсегда такой Страхолюдой останешься?

– Должен. – по-прежнему неуверенно ответил сын, опять рухнул на пол и застонал от боли. Не прошло и минуты, и Ждан вновь стоял посреди комнаты в прежнем обличье.