Шаг за грань

– У англосаксов такие же, только зеленые, – сказал Элья. – Их тут никто не носит, потому что считают себя недостойными их носить. Но хранят вот так – напоказ, чтобы мы видели.

Нэйку было плевать на платки, хотя его заинтересовало на миг, что это за штука. Уходя следом за своим счастливым – о, каким же счастливым! – предшественником, он еще раз оглянулся.

Никто из троих мальчишек не смотрел им вслед.

* * *

– А сейчас слушайте внимательно, – Элья пустил в оба высоких стакана шипучие холодные струйки, сделал приглашающий жест и с довольным вздохом откинулся на плетеную спинку кресла. – Контингент, как вы теперь сами убедились, очень специфический. При первой возможности мы его разменяем… но такая возможность не представляется пока, хотя есть на кого и давно пора, вообще-то… Работают они на нас именно на плантациях, потому что помогать в производстве оружия и техники – хотя там намного лучшие условия, а знаний у большинства из них более чем хватает – отказались наотрез даже под угрозой жизни младших и девочек. Даже под угрозой… – Элья помедлил и закончил: – Даже под угрозой пытки. И не только под угрозой… хотя это было не при мне. Теперь о тех двух ошибках… – Элья отхлебнул: – Пейте, пейте, это местная минеральная вода, отличная вещь… Так вот, о двух ошибках, которые вы можете совершить. Первая. Вы можете начать относиться к ним как к представителям низших родов, безродным или вообще покоренным дикарям – именно так, как это распространено среди нашего народа. Но я вас уверяю, Нэйк, это не дикари и даже не сторки низших родов. За такое отношение они платят открытым презрением, скрытыми насмешками, тихим и умелым саботажем или даже устраивают несчастный случай.

– Убивают? – Нэйк не поверил своим ушам.

Элья повел щекой:

– А вы чего ожидали? Это свободные люди, как они сами говорят. Большинство из них вообще – дети дворян из не успевших эвакуироваться дипломатических миссий. Мы разделили многих из них с родителями. И их чувство собственного достоинства только обострилось от того, что они в плену и делают работу, которая вызывает у них отвращение.

– А вторая ошибка? – Нэйк искренне заинтересовался, злость уже прошла.

– Вторая… – Элья поболтал воду в стакане и прямо посмотрел в глаза сменщику. – Вторая в том, что вы можете начать видеть в них сторкадских детей, таких же, как ваши и ваших друзей. Это тем более возможно, что они разительно похожи на нас внешне, а по реакциям и воспитанию – почти неотличимы от детей хороших родов. Но и это тоже ошибка. Вы создадите им постепенно курортный режим, особенно младшим, перестанете выполнять план – и пойдете под трибунал. А они все равно не оценят вашей доброты. Мы для них – враги, и это непреложно.

– Если я вас правильно понял… – Нэйк говорил медленно, оценивая свои слова, – …то правильно будет относиться к ним, как к честным пленным, честно взятым в честной битве? Вроде наших битв времен Радужного Неба?

Но я ввысь иду красиво —Да пребудет с нами Сила!Сильный Враг —Он не ударит со спины… —

процитировал Нэйк старинную песню.

Элья медленно склонил голову:

– Вы совершенно точно уловили мою мысль, фантор Нэйк. Помните эти платки? Так вот: это знак принадлежности к полувоенному молодежному ордену. Запомните: они их не носят. И – не прячут. Помните это всегда. Это полезно. Очень и очень полезно.

* * *

– Свободны! – закончив перекличку, скомандовал дежурный конвоя, и плотный строй, сломавшись, начал растекаться на два ручейка, направившиеся к баракам. Около других – девчачьих и для малышни – старших терпеливо ждали, но туда они заглянут потом, пока надо было отдохнуть. И, хотя среди младших и девчонок, раньше окончивших работу, у тех, кто вернулся с полей, были братья, сестры и подружки, никто не окликнул старших ребят – ясно было, что в первую очередь они нуждаются в отдыхе…

…Олег улегся на кровать с удовольствием. После рабочего… точнее – рабского дня кровать становилась мечтой. Двенадцать часов монотонной тупой работы, пусть и с перерывом, в теплой грязи, под солнцем и при осознании того, что работаешь подневольно – именно то, что противопоказано землянину любого возраста по целой дюжине причин, и чисто физических, и моральных. Он вздохнул, лениво, но в то же время внимательно осмотрел блок. Кое-кто еще толокся у душевой загородки, большинство разошлись по кроватям или уселись у стола – чем-то занять руки, голову и язык. Колька устроился на своей кровати, перебирал струны самодельных гуслей и напевал:

Закрутило, понеслоперекати-поле.То ль случайно, то ль назло —по недоброй воле.Веселись, гуляй, чудак!А в нашем доме все не так:Скучно в доме нашем —Не поем, не пляшем… [23]

– Коль, ну давай уж что-нибудь повеселей! – окликнул его кто-то.

Колька покладисто кивнул:

В наших душах вольны,Кто в неволе прожилИ кто света не видел в глаза —Всем смертельно больнымБеспокойством душиПосвящается эта гроза, —

23

Здесь и ниже – стихи Андрея Земскова.

прочел он и пробежался по струнам пальцами:

Напрочь расколота громом скрижаль,И не прочесть письмена.Небо набросило черную шаль —Траур на все временаВ память о каждом, кто песню своюНес через тяжкий искус.Горек запев, и пока я пою,Молнией бьется мой пульс…

Он тряхнул головой, лихо выкрикнул:

– Э-эййй!..

Вера моя – воля,Лики озер – мои образа,Певчие – ветры в поле,Сила моя – гроза!

Аркашка Ильин, дежуривший сегодня по блоку, подошел, подсел к Олегу:

– Новости, – сказал он, уронив щеку на локоть. – Три.

– Давай, – Олег потер живот. – Не знаешь, кстати, что на ужин?

– Знаю, – Аркашка осклабился. – Местный рис с тушенкой, чай – тоже местный – плюс пресные галеты.

– Да уж, – выразительно сказал Олег. – Ну, что там у тебя?

– У девчонок в блоке одна повесилась.

– Что?! – Олег подскочил.

Аркашка покачал головой:

– Не прыгай. Она под двоих охранников подставлялась.

– Не мож… – Олег мотнул головой. – Не дворянка?

– Нет, конечно. За разные там вкусности. Младшие заметили, уже давно, сказали сразу. Как иначе?.. Надюшка ничего нам не велела говорить, сама сперва все проверила досконально, проследила. Ну и сегодня эту… в общем, дежурной оставили. Когда все ушли, девчонки – ну, там, больные – ей приказали повеситься. И все.

– Ясно… – Олег перевел дыхание, поморщился.

Не верилось в такое. Но Надюха Коломыйцева была хладнокровней и бесстрастней любого парня и свой блок держала железной хваткой… За то время, пока существовал этот лагерь, двое мальчишек, ирландец и серб, погибли, попытавшись бежать – наудачу, просто от бушевавшей оскорбленной гордости. То, что от них осталось после встречи с раб-гончими, сторки притащили на плац и привязали к столбам. Останки висели там, пока не разложились почти полностью… Это было еще при прежнем начальнике лагеря; мальчишки, прежде чем погибнуть, насмерть искалечили одного из слэйверов, любимца сторка. А через пять дней вездеход начальника свалился с обрушившейся дамбы и утонул в грязи вместе с ним самим и водителем.

Олег поморщился и вспомнил страх и сменившую его боль, которую он принял почти с облегчением – терпеть ее было трудней, чем страх. Пытали, заставляя дать согласие на работы на заводах, его и еще троих ребят – русского и двух англосаксов. А потом привели двух младших девочек и стали бить их током. Все четверо мальчишек, молча терпевшие пытки почти три часа – только временами, когда боль становилась невыносимой, разговаривавшие друг с другом о погоде и видах на победу Земли ровными спокойными голосами, – начали кричать именно тогда, и начальник лагеря, слушая их крики, понял, что согласия не добьется… Нет, эти мысли – долой.