Шаг за грань

А я с усилием отвел взгляд от двери, за которой скрылся отец. И приказал себе не думать.

Первые гаргайлианцы ворвались через несколько минут. Их сразу стало очень много в кабинете – невысоких, в серой форме, с оружием в почти человеческих, но очень тонких руках. Они шумели, но не подходили, рассосались вдоль стен; щелевидные глаза пульсировали. Потом кто-то быстро заговорил, и я понял, что говорят о мальчишке и автомате. Собственно, кучи гильз, барабаны, цинки – все это не оставляло сомнений в том, чем я тут занимался.

Мама тоже поняла. Она встала.

Но этим дело и кончилось, потому что вошел сторк, и весь шум как отрезало.

Сторка можно спутать с человеком, когда он без формы. Но не в боевой форме. Честное слово, они слишком любят выделываться – глухой шлем с маской, похожей на утюг, оплечья – как крылья у их любимых летающих кошек… Красиво, конечно, но и смешно немножко. Дико, что все это в тот момент я и подумал.

Сторк поднял серебристо-матовое забрало и спросил:

– Где господин торгпред? – на русском, без малейшего акцента или запинки.

– Мой муж покончил с собой, – ровно ответила мама. – Его тело в соседней комнате.

Сторк представился, но я не понял, не расслышал, потому что все силы уходили на то, чтобы унять гул в ушах и сдержать слезы.

– Стрелял ваш сын? – это он опять спросил по-русски, как раз когда я включился в реальность.

– Я стрелял, – ответил я.

Сторк посмотрел на меня. В руках у него был бластер – пехотный сторкадский бластер, я даже название помнил, а сейчас вылетело из головы.

– Госпожа Лазарева, – сказал сторк, – вы и ваши дети с этого момента являетесь плененной собственностью Сторкада. Если у вас есть желание и возможность, эти, – он кивнул на гаргайлианцев, – помогут вам похоронить тело вашего мужа.

* * *

Крик не успел прорваться и перебудить всех вокруг. В жуть сна вплыла чья-то теплая яркая ладонь, и Лешка сел на кровати, тяжело дыша, но без тех мучительных стонов, которые сопровождали этот кошмар.

На кровати сбоку сидел парень одних лет с Лешкой. Дворянин – это было видно. Впрочем, тут, наверное, почти все дворяне. Лешка выжидательно посмотрел на него.

– Я над тобой сплю, – сказал парень. – Ты что-то такое видел во сне, что я проснулся. Ну и слез.

Лешка обхватил себя за плечи. Было почти темно, только над входом горела – далеко за кроватями – лампочка. Парень молчал, лишь откинулся чуть назад, в тень, его лицо стало невидимым.

– Отец погиб? Или все? – тихо спросила наконец эта тень.

Лешка открыл рот, но вместо слов, спокойных и взвешенных, вырвалось рыдание. Он наклонился вперед и закрыл лицо руками, ткнулся в постель. Только теперь, только сейчас мальчик понял отчетливо и ясно, как любил отца. И теперь его нет. Нет. Только теперь осознал он и то, что скорее всего никогда не увидит мать, и представил себе, каково ей сейчас. От этих мыслей и ощущений не спасало ничего, да и не хотелось спасаться, хотелось умереть. Он бы и умер, наверное, если бы не мысль о сестренках и не руки этого парня. Он осторожно помог Лешке сесть и необидно обнял. Подождал, пока рыдания сменятся тихими всхлипами.

– Только днем не плачь, крепись, ага? – сказал он негромко. – Днем младшие могут увидеть, девчонки, да и сторки… Днем надо быть очень сильным… Знаешь, как наши братья-англосаксы говорят? «Выбор аристократа – воплощать образец любой ценой».

– Ага… – Лешка всхлипнул в последний раз, судорожно задрожал и чуть отстранился. Хмуро спросил: – А ты… откуда?

Парень усмехнулся – было видно, как сверкнули зубы.

– Я сражался на Китеже. Такое скотство – мы же победили, а меня и Борьку… еще одного парня, вон он спит… нас схватили под самый конец, они уже удирали с планеты… Ну и попали мы сюда. А отец мой тоже погиб… Олег, – он протянул руку.

– Ле… – Лешку опять тряхнуло, он сглотнул и пожал ладонь: – Лешка… – помолчал и спросил: – Тут на полях работают?

– На полях… Ты завтра можешь не ходить.

– Ничего, я нормально… – и понизил голос: – А… бежать?

– Бежать? – Олег покачал головой. – Куда? Наши многие знают здешнюю планетографию. Так вот: космодром за триста километров отсюда. А у нас девчонки, малыши у нас. Твои сестренки – ты же их не бросишь? Даже если мы лагерь захватим – представляешь, какая встреча нас будет ждать и что с нами сделают?

– Не верю, что вы ничего не задумали, – прямо сказал Лешка.

Олег сощурился:

– Ха, с чего такое недоверие?

– Мы ж земляне, – Лешка тоже сощурился. – И, как говорят наши братья-англосаксы: «Лорду должно самому направлять свою судьбу!»

Олег ответил не сразу. Потер икры, откинулся назад, опершись на локти, закинул ногу на ногу, покрутил ступней.

– Тут датчики стоят, – сказал он вдруг. – Слежения. Только сторки в этих делах туповаты. Поэтому видят и слушают они не нас, а картинку со звуковым оформлением. Кто-то храпит, кто-то пукнул… Ну, да. Ну, задумали. Давно. Вылизали даже. Но не факт, что это лучший вариант. То есть, он лучший, потому что сторки нас не достанут скорее всего. А вот сейри… Это туземцы. Думаешь, что тут такая охрана халявная – стоят на вышках и зевают? Раб-гончие – это, конечно, раз, но мы и с ними кое-что придумали. А два – сейри. Сейри… – Олег вздохнул.

Лешка недоуменно выдохнул:

– Слушшшш… Но если они сторков не любят, то нам должны помочь!

Олег вздохнул. Посмотрел сожалеюще. И спросил:

– Как ты думаешь, с какого раза средний сейри различит сторка и землянина?

– Ччччерт… – Лешка рухнул обратно на постель. – Черт, черт, ЧЕРТ! Точно. Конечно.

– Ладно, – Олег встал. – Давай-ка спать, скоро уже вставать на завтрак. А потом… потом будет потом. Ты нормально?

– Нормально, – Лешка вытянулся на постели.

Олег легко заскочил наверх, повозился. Лешка подумал, поднял ногу и пнул верхнюю постель.

– Чего? – проворчали сверху.

– Спасибо, – сказал Лешка.

– Спи, – по голосу было слышно, что Олег улыбается.

* * *

Утро – самое тяжелое время в блоках. Отдохнуть за ночь, правда, все-таки удается, но усталость монотонной подневольной работы все равно копится в мышцах, а главное – в мозгу, и никаким сном ее оттуда не выжать. Вставать не хочется, помогает это сделать только земная дисциплина. Хмурый шум – все толкаются, ходят, стучат и гремят. Именно утром чаще всего вспыхивают ссоры, а иногда даже стычки-драки, причем из-за ерунды. Тридцать семь – теперь тридцать восемь – мальчишек, младшим из которых десять, а старшим – пятнадцать лет, толкутся в проходах, плещут водой в душе, торчат в очереди к туалету – а ведь и рожков и смывов всего по четыре… Работать идти никому не хочется. Всем хочется есть.