Шаги за спиной

Теперь те трое сидели по грудь в воде. В грязной луже.

– Так и будем ждать? – спросил Валерий.

Водитель двинул автобус туда-сюда.

– Что я могу сделать?

– Там полно пиявок, – откликнулся пассажир, через полчаса пиявки высосут их, как паук муху. В том году коня заели, помнишь? Даже наглотался воды с пиявками и они прогрызли его из желудка, изнутри. Совхозного коня.

– Так пусть и этих высасывают.

– У меня самого кулаки чешутся, – сказал Толик, – не привык ждать.

Одна из жертв стала отдаляться вправо. Остальные пока стояли спокойно. Водитель напрягся.

– Подожди, рано. Еще чуть-чуть… давай!

Автобус рванулся и срезал боком камыши.

– Ну что?

– Не вижу.

Валерий вышел и осмотрелся. Шакал успел отпрыгнуть и снова сидел по шею в воде. Пожалуй, даже лучше, если его съедят пиявки, так страшнее. Давить колесами – слишком просто и быстро.

Водитель вышел, стал рядом и закурил сигарету.

– Будешь?

– Нет, не буду.

– Кто они?

– Не знаю, – соврал Валерий, – какие-то приблудные.

– Хотели ограбить?

– Наверное.

– А сам откуда?

– Родственник.

Пассажир застучал в окно.

– Что там?

– Уходит!

Один из троих бежал по дороге. Он бежал, виляя; видно было, что из последних сил; за ним оставалась кровавая дорожка.

– Он и без нас готов, – сказал водитель.

– Они убили женщину, – повторил Валерий.

– Понятно. Сейчас этого, а потом остальных. Я здесь все места знаю, до города не близко, они не уйдут. 

117

Первый залег за яблоней. Могли бы раздавить на дороге, но решили помучить. Автобус делал круг и он тоже отползал.

Яблоня была старая, почти перестала родить. В траве валялись десятка два яблок и штук пять краснели в кроне.

– А какие медовые были, – заметил водитель о яблоках.

– Первый сорт, – отозвался Толик, – помнишь?

Жертва перестала шевелиться. Мужчины вышли из автобуса и подошли. Вся трава вокруг была в подсыхающей крови. Гудели многие оводы, делая опасные виражи. Десятка два оводов уже перебирали лапками, сидя на теле.

Водитель толкнул ногой под ребра:

– Этот готов.

– Погоди, – сказал Толик и стукнул по голове, – нет, еще не готов, шевелится.

Подошла Тамара.

– А тебе барышня, лучше уйти.

– Нет, – сказала Тамара и подошла ближе.

– Я сказал уйти! – постепенно зверел Толик.

– Нет, – сказала Тамара и взяла в руку палку. – Я не позволю.

– Слушай, – сказал Толик, – она время тянет. Давай мы ее свяжем и пусть полежит.

Тамара присела и нащупала в траве обломок кирпича.

Когда-то здесь начинали строить кролиководческую ферму; кирпичи валялись до сих пор.

– Она с ума сошла?

– Тома! – сказал Валерий.

– Нет!

– Что с ней?

– С ней бывает, – сказал Валерий, – если найдет, то ничем не выбьешь.

– А вот этим? – Толик показал огромный, в шрамах, кулак; кулак, заросший рыжими волосами. – А если этим попробовать?

Тамара не отступила, даже сделала шаг вперед.

– Жинки это любят, – сказал Толик и поплевал на кулак, – страсть как любят!

– Хватит, – сказал Валерий, – пусть остается здесь, а мы поедем за остальными. Согласна?

– Согласна. Я схожу за сумкой.

– Ладно. Ты – барин, я – дурак, – согласился Толик.

Она сходила в автобус и, пока двое мужчин курили, высыпала в сумку всю аптечку. Подумав, взяла двухлитровую бутыль воды и коробочку с солью. Еще нож – вот этот, он острый. Кажется, не заметили.

– Все?

– Все.

– Оставайся, скоро будем.

Автобус ушел и она осталась. Она помнила этот сад по самым ранним картинкам детства. На эту самую яблоню она старалась залезть и залазила, ободрав все ноги. Там на холме растут одни липы – сколько раз она обрывала их весной! (она даже почувствовала вкус тяжело настоянного липового чая.) На всех опушках растет орешник, из которого вырезают удочки и батоги для коров; к осени он поспевает и высыпается: можно расстелить одеяло с утра под кустом, а к вечеру оно все в орешках, каждый орешек медового цвета…

Умирающий пошевелил руками и открыл глаза. Его глаза не видели. Он перебирал руками и ногами, переползая вокруг ствола яблони, хотя автобус уже ушел на охоту за другими. Как сильно он хочет жить, – подумала Тамара и стала разрезать на нем брюки. Это было неописуемо.

Большинство пиявок уже отвалились и копошились в мокрой ткани, пытаясь найти воду. Тамара отбросила их подальше и даже внимательно просмотрела траву – чтобы ни на одну не наступить. Шесть штук еще оставалось.

Она смотала бинт с головы (полузасохшая рана сразу снова стала кровоточить), смочила его и коснулась губ больного.

Петю она стала называть «больной» с самого начала, сказывалась привычка. Губы присосались к бинту. Тело перестало ползать по кругу. Тамара дала больному сделать несколько глотков и стала рвать подорожник. Оторвать оставшихся пиявок она не могла, отрезать – тем более.

Отрезанная пиявка все равно продолжает сосать кровь, но не наполняется, как лошадь Мюнхаузена, – одна отрезанная страшнее десяти целых.

Когда она принесла подорожник, глаза больного уже смотрели.

– Девочка Надя? – спросил Бецкой, – почему на тебе сухое платье? Что с твоим носом?

Она дала ему еще несколько глотков, с омерзением сняла оставшихся пиявок, оболожила подорожником всю нижнюю часть тела, предварительно вымазав зеленкой. Интимные места она полила йодом.

Петя уже пришел в сознание и терпел.

– Что со мной? – спросил он. – Что они со мной сделали?

– У вас есть дети?

– Нет.

– Вы не очень огорчайтесь, но уже не будет. Главное – это жизнь.

– Почему? – прошептал Петя.

– Потому что этот орган больше других наполняется кровью, для пиявок он оказался самым вкусным; у вас с ним был порядок?

– Полный порядок.

Ну вот, – сказала Тамара, – его у вас больше нет; так, осталось кое-что.

– Я буду жить?

– Если не умрете от шока в ближайшие часы.

Она растворила соль в воде; попробовала на вкус – так, чтобы получился физиологический раствор (по вкусу определить легко: при нужной концентрации похоже на морскую воду) и заставила Петю выпить. Он выпил бутыль в два приема. После этого она обмотала ноги бинтами (кровь все равно проступала) и заставила Петю съесть шесть яблок – самых сочных. Петя съел и успокоился.