Шахматный порядок

— Алхимия очень тяжёлая, — пожаловалась немка. — На первом курсе учим только элементы и реакции. Со второго курса в фартуках сами толчем пестиком минералы и растения, чтобы готовить их для реакции. Ее ещё надо расписать на доске самому, как в математике.

— Но когда же вы… варите? — вскинул брови Эрик.

— А потом варим, как сами заготовили. И расписываем на доске, что чему. Пуффф… То рассчитывать магическую массу, то валентность, то принцип согласования элементов. Хорошо, хоть лето есть: можно поехать на летние курсы к какому-то профессору и за плата позаниматься дополнительно.

— Невероятно, — откинула золотистые волосы Кэт. — Мы только выясняем, чем одно зелье от другого отличается, и варим. И всё.

— Это количественная наука, где расчёты и расчёты, — вздохнула Хелена.

— Никогда бы не подумал, что зельеварение так тесно связано с вычислениями, — признал Эрик.

— Там все на вычислениях, — засмеялась немка. — Не так сложил объём магической массы — все посыпалось.

— Но как же тогда мы обходились без объема магической массы? — растерялась Вики, стараясь разобраться в теме налету.

— Нн знаю, как без этого превращать элемент в элемент, — сказала Хел. — отрицательно заряженные можно трансфигурировать только в отрицательные, положительно заряжённые в положительные. И сочетать их только парно.

— А как у вас ЗОТИ проходит? — спросил Эрик.

— ЗОТИ? У нас нет такого. Есть Белая, чёрная и красная магия, — покачала головой Хелена.

Альбус улыбнулся: за минувшую неделю бедная немка так и не научилась говорить звонко окончания и связывать слова. Она говорила как-то немного удивительно, делая ударение на каждом слове, словно они были отдельно друг от друга.

— Никогда не слышал о красной магии, — пораженно признал Эрик. — Это более редкий аспект, чем чёрная?

— Это выше белой и чёрной. Что-то вроде теории бессмертия и философского камня. Нам только азы дают…

— Нам и основ не рассказывают, — вздохнула Кэт. — Считается, что это запретно. Интересно, а где все же находится Дурмстранг? — вдруг сменила она тему.

— О! Однажды маглы чуть не заметили Дурмстранг, и это был большой скандал, — охотно пояснила Хелена. — Это было в конце позапрошлого века. Наш австрийский полярник Юлиус Пайер открыл Землю Франца Иосифа и назвал её в честь императора. А севернее он увидел сияние голубых гор и сказал, что оно похоже на волшебные саги скандинавов.

— Мерлинова борода, — в синих глазах Вики мелькнул искренний интерес. Она слушала, как завороженная. — Это и был Дурмстранг?

— Да! — кивнула Хелена. — Пайер был сквиб: он мог его видеть, но не понимал, что видит. Он назвал этот остров Землёй Петермана, и его внесли на карты. Министры магии в России и Австрии выразили протест, особенно досталось русским…

— А почему именно русским? — уточнил Эрик.

— Они же хранители Дурмстранга и отвечают за его тайну, — охотно пояснила Хелена, — Пришлось выкручиваться. Сказали маглам, что это был мираж, а не остров.

— Вовремя успели. До раскрытия ведь совсем немного оставалось, — вздохнула Кэт.

— А потом в Дурмстранг поехала учиться дочь Пайера Юлия… — продолжала Хелена. — Встретили бедняку там не особенно тепло. И, кстати, она тоже училась с Гриндевальдом на одном курсе, — понизила голос Хелена.

— Трудно ей пришлось, похоже, — вздохнула печально Кэт.

— Интересно, как едут в Дурмстранг? — задумчиво спросил Эрик. — Неужели на поезде почти к Северному полюсу?

— Нет, — засмеялась Хелена. — На подводном корабле. Он начинает путь из Вены, потом идет через Дунай, Чёрное море и как-то по рекам через всю Россию далеко на север. Детей по дороге собирают. А поздно вечером на другой день всех привозят в Дурмстранг.

— А как едут в Туле? — спросил Эрик.

— Не поверите, но через знаменитый замок Нойшванштайн, — охотно пояснила Хелена.
– Утром двенадцатого сентября нас везут туда как бы на экскурсию, показывают гобелены по операм Вагнера. Потом мы проходим в секретную комнату, и оттуда через зеркальный коридор проходим в Туле.

— А почему двенадцатого, а не первого? — изумилась Кэт.

— У нас двенадцатого учебный год начинается, — пояснила Хелена.

— Вы забыли, что в восемнадцатом и девятнадцатом веках Европа перешла с юлианского календаря на григорианский, — пояснила Клэр. — Наше 12 сентября было в восемнадцатом веке первое, вот у немцев и осталась традиция.

Время было позднее, и заседание клуба под уже менее веселые шутки закрылось. Альбус и Эрик снова нырнули под плащом-невидимкой в свою «курилку», где сразу затянулись сигаретами. Алу ужасно хотелось снова испытать то блаженное чувство легкости тела, какое дала ему первая сигарета, но почему-то ему никак это не удавалось. Запах был приятен, но того забвения горестей, какое дала самая первая затяжка, он не дал.

— Слушай, я после все думаю: неужели ты не хотел совсем побыть с отцом? — Эрик удивленно вскинул брови.

— Честно, он со мной не хочет. А я не люблю навязываться, — тихо ответил Ал.

— Неужели у вас всегда так было в семье? — Эрик легонько болтал ногами, положив ладонь на базальт подоконника.

— Да почти… — Альбус задумчиво посмотрел на кончик сигареты. — В детстве отец брал меня на прогулки, а так он мало жил с нами.

— А мать? — спросил Эрик. — Она с тобой перестала разговаривать после твоего поступления в Слизерин?

— С ней вообще всегда было сложно… — затянулся Ал. — Знаешь, это так ужасно, когда человек через минут может наорать на тебя ни почему, нагрубить, и даже не хочет ничего выслушать! Кем она только меня не называла! И «бездельник», и «дармоед», и «свиненок». И право ответить нет. Дуется-дуется, потом начинает общаться как ни в чем не бывало…

— А почему наорать? — Эрик тоже механически зажег сигарету и тотчас кашлянул.

— А спроси, — вздохнул Альбус. — Мерлин знает, что ее выведет из равновесия…

— Так сказать, человек настроения, — протянул Эрик. — Сначала улыбается и интересно твое мнение, но минут через десять это самое мнение незачем. И человек искренне не замечает, в чем проблема: «отойдет» и ангел ангелом.

— Знаешь, это самое ужасное — жить как на вулкане, — тихо сказал Ал. — Ты никогда не знаешь, что он выкинет через минуту, когда начнёт извергаться… почему люди не могут быть нормальными? Почему нельзя быть всегда на людях в ровно-приподнятом настроении?

— Можно, разумеется, и желательно бы — почему окружающие должны отвечать за твое настроение? Но для такого типа людей это переступить через себя, — вздохнул Эрик. — Это и есть тот шахматный мир, про который ты рассказывал?

— В общем, да, — сказал Ал. — Это ведь очень удобно: знать, как ходят фигуры. Конь всегда буквой Г…

— Конь как партизан — всегда из-за угла бьет! — фыркнул Эрик.

— Ладья всегда по прямой… слон всегда по диагонали… Вот бы так и людей… — мечтательно добавил Ал. — Встал и знаешь, кто в каком настроении. Живи и радуйся.