Шахнаме. Том 1
Шрифт:
Так или иначе, раз возникнув, легенда вскоре заполнила белые пятна в биографии поэта и своим мишурным блеском заменила то немногое реальное, что, может быть, и было в ранних источниках. В основную легенду с течением времени вплетались новые, порой фантастические или бродячие фольклорные сюжеты.
Долгое время основная легенда попросту заменяла биографию Фирдоуси: поэт вместо обещанного золота получает оплату серебром (с каждой двойной строки — бейта — поэмы, а их всего 60 ООО). Оскорбленный поэт отвергает дар султана, разделив полученную значительную сумму (три мешка серебра) между гонцом султана, банщиком и продавцом прохладительного напитка [429] , пишет сатиру на жадного низкородного султана и бежит от гнева владыки. Легенда дополняется явно противоречащим основе рассказом о запоздалом «даре раскаявшегося
429
Фирдоуси в этот момент был в общественной бане, т. е. в местном общественном саду-клубе, подобном римским термам.
При сатирическом отношении к султану Махмуду больше всего можно было уронить достоинство царственного мецената, указав на его скупость, противоположную щедрости, традиционно воспеваемой поэтами.
В дальнейшем сатирическое осмеяние Махмуда сочеталось с возвеличением образа поэта, созданием ореола вокруг его имени, ставшего с течением веков подлинно народным. А когда по истечении столетий реальный образ султана Газны отошел в прошлое, основная легенда стала просто легендой о великом поэте. Она имела целью возвеличить образ Фирдоуси, но, по существу, обеднила, принизила его, сведя всю сущность «конфликта» к вопросу оплаты. Очень ярко эта оборотная сторона легенды выявилась в дни юбилейных торжеств 1934 г. в Тегеране, когда демонстрировался фильм, в котором Фирдоуси был представлен искателем высоких гонораров, отомстившим скупому заказчику злобной сатирой. Фильм вызвал возмущение прогрессивной общественности страны.
Если рассматривать легенды или полулегенды в их совокупности и противоречиях, то в целом они безусловно говорят о возрастающем величии образа Фирдоуси в представлении самых широких слоев народа. Среди этих легенд-рассказов есть разные; правдоподобные и фантастические, изящные и грубые, глубокие и наивные, но самое обилие их и общая направленность свидетельствует об отношении народа к великому имени своего поэта, будь то рассказ о младенце Фирдоуси, плач которого слышит весь мир, или рассказ (воплощенный и в живописи: миниатюрах и лубке) о появлении Фирдоуси в Газне и поэтическом состязании с поэтами, о преклонении перед мастерством Фирдоуси соперников включая самого «царя поэтов» ‘Онсори, в уста которого вложено восторженное гиперболическое восхваление Фирдоуси:
Не мастером только, учившим нас, был, Владыкой он был, мы ж — рабами его! [430]Вопрос о действительном отношении поэтов Газны к автору «Шахнаме» — очень интересный и сложный вопрос, и мы к нему отчасти вернемся в следующей главе.
Противоречия легенд друг с другом, а также легенд с реальной, исторической действительностью бросаются в глаза. Они, естественно, неустранимы. Но, вдумываясь в эти противоречия, сопоставляя их, видишь, что противоречиво отношение различных слоев общества к Махмуду, но едина оценка поэта и его поэмы.
430
Переводы без указания имени переводчика или ссылки на текст данного перевода принадлежат автору статьи.
Один из первых «промахмудовских» вариантов легенды мы находим у Низами Арузи. Это — известный эпизод, включенный в текст «Чехар-Мекале» со ссылкой на источник — «со слов поэта Мо‘эззи». Там Махмуд, возвращаясь с войском из очередного похода в Индию, встречает на пути, в горном ущелье, крепость, запирающую выход. В ожидании ответа на свое предложение сдать крепость и дать проход войскам султан волнуется. Сопутствовавший ему везир «Хасан», Мейменди цитирует бейт:
Если ответ будет не тот, какого я жду, То дело решит моя булава в бою с Афрасиабом (дословно: я, палица, поле и Афрасиаб). [431]431
Афрасиаб — туранский витязь, главный противник Ростема.
Султан узнает
от везира (которого основная легенда изображает врагом поэта), что эти строки, «рождающие мужество», написал «несчастный, обиженный нами Фирдоуси»... Растроганный султан по возвращении в Газну послал поэту обещанное золото.В том же противоречии с основной легендой о «сатире» находится приписываемая Фирдоуси эпиграмма с использованием бейта ‘Онсори. Согласно этой эпиграмме Фирдоуси свою неудачу при дворе Махмуда объясняет простым невезением: если двор Махмуда Забульского (Газневидского) — безбрежное море, а он, Фирдоуси, нырнув, как ловец жемчуга, не обрёл жемчуга, то «виной — мое злосчастье, не море здесь виной!».
В полном противоречии с реальной историей находится и анекдот об отказе халифа Кадир-биллах выдать Махмуду бежавшего от его гнева Фирдоуси. Халиф написал в ответ разъяренному султану три буквы: «алиф», «лам», «мим», т. е. намекнул — обычный в литературных и дипломатических кругах прием «тальмих» — на 105 суру корана: «Разве ты не видел как поступил Господь твой с людьми слона?..». Сура повествует о гибели под Меккой абиссинского войска, пораженного ниспосланными Аллахом птицами-абабилями...
Примером грубого использования имени Фирдоуси может служить рассказ, записанный в Иране в XVII в. знаменитым Олеарием в главе XVII его «Путешествия». Здесь говорится, что «шах Магумед» не оплатил заказанные «славному поэту Фирдоуси» стихи, как обещал. Последний послал шаху стихи с намеком на его нецарственное происхождение; мать шаха сознается в грехе: Магумед — сын придворного пекаря. Она советует сыну оплатить молчание всезнающего поэта.
Так легенда, исходным пунктом которой было сатирическое отношение к султану Махмуду, за несколько столетий (в целом к началу XVI в.) оформилась в литературе как внутренне противоречивый комплекс легенд и полулегенд, занявший место действительной биографии поэта. И собственно Махмуду в этом позднейшем комплексе уделялось мало места. В движении веков постепенно исчезал образ грозного и пышного султана, а если и сохранялся, то как необходимый фон для возвеличения подымающегося из дали времен образа великого народного поэта. Может быть, наиболее просто и ярко выразил эту мысль знаменитый поэт восточного Ирана Джами (1414—1492) в известном стихе своего «Бехарестана»:
Ушли блеск и слава Махмуда, теперь Что знаем о нем? — что не смог оценить Фирдоуси он!Помимо собственно легенд, в материалах-источниках есть много указаний на отдельные, в сущности, реально возможные факты, но они не связаны между собой, нередко противоречат друг другу, часто затуманены легендой. По существу, мы не можем ни принять их, ни с полной уверенностью отвергнуть. Вводить их в основу реальной биографии Фирдоуси мы не можем.
Отметим еще, что они, эти возможные факты, как и легенды в целом, возвеличивают образ поэта, а не принижают его. В комплексе данных о Фирдоуси — реальных, сомнительных, легендарных — нет ничего порочащего благородный образ поэта.
Так или иначе в действительных фактах, в туманном ореоле легенд, а самое главное в бессмертном творении перед нами во всем величии встает чистый, строгий, величественный образ поэта и невольно хочется сказать словами Пушкина:
«старца великого тень «чуем» смущенной душой».«Шахнаме» — не единственное произведение Фирдоуси, о котором можно говорить, обозревая литературное наследие поэта. Ему, автору героической эпопеи, приписываются несколько лирических отрывков, не связанных с «Шахнаме». Часть из них с большим или меньшим вероятием может быть признана принадлежащими Фирдоуси, другие — сомнительны, а иные и не могли быть написаны Фирдоуси. С именем поэта связана и большая романтическая поэма «Юсуф и Золейха» — само по себе значительное произведение, но благодаря новейшим исследованиям теперь преобладает мнение, что автор «Шахнаме» не был и не мог быть автором поэмы. Все эти данные и возникающие в связи с ними вопросы интересны и важны, так как исследователю творчества великих поэтов прошлого ценен и интересен любой штрих, при анализе которого полней и глубже раскрывается подлинный образ далекого автора или хотя бы некоторые его черты. Но говорить о литературном наследии Фирдоуси — значит прежде всего говорить о «Шахнаме».