Шаль

— У тебя сын. Тебе в тюрьму никак нельзя.

— Нет, я тебе не позволю, — Женя вскочил и быстро заходил по комнате. — Это я виноват. Я заварил кашу. Я скажу, что это я.

— На вазе только мои и Иринины отпечатки. А твоих нет. Сейчас уже поздно что-то менять. Не поверят. А мне авось много не дадут. Все знают, кем он был… только что из зоны.

— Думаешь, они разбираться станут?

— Если бы не Ирина, я бы уже на том свете был, — Иван кивнул на нож, валявшийся у ног Игоря. — Я скажу, что сам бил. Я так хочу.

А потом был суд, по просьбе Ивана, явившегося с повинной, максимально закрытый. Его знали как хорошего рабочего и уважали как человека, поэтому просьбу, чтобы сын никогда не узнал про преступление, удовлетворили. Осунувшаяся, вся прозрачная, превратившаяся за это время в тростиночку, Таня каждый день ходила в следственный изолятор, плакала, умоляла мужа сказать, зачем он так сделал. Ирина и Женя молчали, опасаясь, что если она узнает правду, то не одобрит решения мужа и будет добиваться пересмотра дела. Детям решили не говорить про убийство. Когда они вернулись с юга, им было сказано, что дядя Игорь вернулся в тюрьму, а Иван, отец Володи, уехал в другой город.

Только через несколько недель после того, как Ивана отправили в колонию, Татьяне пришло письмо.

Она со страхом развернула его, прочитала и долго стояла, опершись на стол и глядя прямо перед собой. Потом тоненько завыла и упала на пол. Нашла ее соседка через несколько часов. Врачи поставили диагноз: инфаркт миокарда.

В городе так никто ничего толком и не узнал. Когда Иван вернулся через несколько лет домой, Татьяны уже не было в живых. С сыном, живущим теперь в Москве, особо душевного общения ему наладить не удалось: тот думал, что отец бросил мать и его, а теперь вдруг решил все исправить.

И опять Степанков удивился — никто никогда, тем более отец, даже не попытался намекнуть ему на то, что произошло на самом деле.

Москва, сентябрь 2008-го

Они сидели в каком-то кафе на Тверской. У Милы и в мыслях не было встречаться сегодня, но Степанков неожиданно приехал в середине дня, даже не предупредив. Сказал, что ему срочно нужно поговорить о чем-то важном, чуть ли не силой вытащил ее из дома и впихнул в машину. Она и опомниться не успела, как очутилась тут, в центре города, за чашкой капучино.

А тут он как-то сразу «сдулся», потерял всю свою решительность, и вот они уже добрых полчаса сидят друг напротив друга, цедят кофе и разговаривают о ерунде.

Степанков смотрел в никуда и все никак не мог начать. За то время, пока они не виделись, он как-то посмурнел, постарел и выглядел измученным и усталым.

— Володя, ты хотел поговорить? — Мила несмело тронула его за руку.

— Хочу рассказать тебе о том, что произошло недавно. Ты мой близкий человек и должна все знать. Дело в том, что меня пытались отравить.

— Что? — Он видел, как изменилось ее лицо, как с него сползла маска отстраненности, а вместо нее проступил какой-то первобытный страх. Нет, такое не сыграть. И все же…

— Да. В позапрошлую среду, как раз после тех выходных, которые мы провели вместе.

Мила изумленно смотрела на него и не могла поверить своим ушам.

— Ты меня не разыгрываешь? — наконец спросила она растерянно.

— Да где уж мне… — безнадежно махнул он рукой.

— Господи, почему ты не позвонил мне сразу? Как это произошло? С тобой сейчас все в порядке?

— Да не до этого как-то было… Теперь да.

Мимо них прошел официант, и Степанков, подозвав его жестом, обратился к Миле:

— Закажи мне что-нибудь выпить, пожалуйста, я совсем измотан. Нервы на пределе.

— Что ты будешь пить?

— На твой вкус.

Мила торопливо кивнула и, когда подошел официант, попросила:

— Можно джин «Бифитер» с тоником и льдом? А еще бокал мартини.

— И я все никак не могу отделаться от мысли, что… — продолжал Степанков, потом вдруг осекся и спросил: — А почему не вино?

Мила некоторое время удивленно смотрела на него:

— Ты же не любишь вино.

— Откуда ты это знаешь?

— Ну, я заметила. Даже когда мы с тобой первый раз ходили в ресторан, ты пил его очень неохотно, наверное, чтобы угодить мне. А когда выбираешь сам, ты предпочитаешь джин и вроде бы именно «Бифитер».

Степанков вдруг просиял и закричал на весь зал:

— Милка, родненькая! Я дурак, идиот… Прости меня!

— Ты о чем? — всполошилась Мила. — Не кричи так, люди испугаются.

— Пусть пугаются. Нет, ну какой я кретин! Только влюбленная женщина может заметить такие мелочи…

— Слушай, я ничего не понимаю, — Мила теряла терпение.

— У меня в голове все время вертелась какая-то зацепка, ключ к разгадке, но я не мог нащупать, сформулировать… Эти мысли не давали мне покоя, я и тебя, родная, каюсь, подозревал… Прости…

— Подозревал, что я тебя отравила? Ты подумал на меня? — Мила была огорошена.

— Нет, конечно, я не думал, что ты сделала это сознательно. Но тебя могли ввести в заблуждение, использовать втемную… Согласись, у тебя была возможность: ты могла подложить бутылку, не зная, что в ней…

— Это не я, — невесело покачала головой Мила.

— Теперь-то я уверен в этом! Человек, который пытался меня отравить, не знал, что я не люблю вино. Я все понял. Ты меня и натолкнула на эту мысль. Кажется, я начинаю понимать, кто это может быть…

— Кто?

— Знаешь, надо сначала все проверить.

Мила нервно крутила бокал, потом тряхнула волосами и решительно сказала:

— Ну, раз у нас вечер откровений, я тоже хочу кое о чем спросить тебя. Это правда, что некогда ты стал причиной смерти человека?

Степанков опешил, откинулся на спинку стула и некоторое время беспомощно открывал и закрывал рот, не зная, что ответить…

— Это… да… нет… Что ты имеешь в виду? — спросил он наконец.

— Было или нет? — жестко спросила Мила, хотя на ее глаза уже наворачивались слезы — слишком многое обрушилось на нее.

Степанков все не мог прийти в себя.

— Кто тебе рассказал?

— Миша.

— Ах, Миша… Так вот о чем вы тогда шептались. Ты все не так поняла.

— Как все-таки это случилось?