Шаманский бубен луны

— Ася, Ася, — запело где-то рядом, и Ася остановилась. Нет не сама, какой-то внутренний тормоз застопорил движение. — Ася, Ася. — словно мед, просачивалось сквозь воздух.

Стараясь распознать направление, вслушалась, огляделась:

— Татьяна Сергеевна?!

Теплым днем Татьяна Сергеевна открывала окно и сидела в нем как сказительница в «Гостях у сказки». На подоконнике волшебного окна стояли кружка, чайник, сахарница. Время от времени старушка щипчиками ломала головку сахара, кропотливо собирала осколки в рот, запивала кипятком. Пила негромко, с внутренним урчанием, словно находилась в шкурке кошечки — мурлыканье спокойное, уютное, какое-то сытое.

Из окна первого этажа открывался вид на пригорок, — лопухи, отцветающие ромашки, землистые проплешины. На верхотуре пригорка — забор детского сада, стена веранды, голоса малышни. И над всем этим синее-синее небо, золотое солнце.

Татьяна Сергеевна — пенсионерка по инвалидности, у нее заметный горб, маленькая голова с остатками седых волос, тонкие ручки, ножки. Под густыми бровями ютились крохотные глазки, как хобот мамонта, над губами нависал длинный нос. Из носа торчали седые жесткие волоски. Старушка напоминала бледный полупрозрачный месяц. Ее еще можно было сравнить с полуистлевшим телом, выдернутым из склепа, но нет, такое гнусное сравнение никак не подходило к Татьяне Сергеевне. Странным образом, при всей дисгармонии тела, она выражала невероятную душевную красоту. Обладала способностью восторгаться пустотой, свежестью ветра, запахом сырой земли, щебетом воробья. Она бесконечно всех любила и обожала. Казалось, это был ангел, которого злой волшебник наказал телом горгульи.

Летом Татьяна Сергеевна открывала окно, это слегка освежало ее жизнь, а зимой, в морозы и снегопады, когда снег наваливал выше окон, она отогревала пальцем на стекле глубокие лунки и видела… только темно-синий провал, с отражением комнатной лампочки.

— Куда торопишься? — улыбнулась глазами старушка.

— Татьяна Сергеевна! Здравствуйте! Как ваша спина?

Спрашивать Татьяну Сергеевну, болеет ли она, было так же бессмысленно, как собирать в ладони капельки дождя. Старушка носила в себе несчетное количество болезней, от которых у других людей случались катастрофы и смерти. А она спасалась чудесными пророчествами и исцелялась добрыми мыслями. Непременно добрыми и позитивными.

— А что спина? — радостно воскликнула она. — Болит. Работа у нее такая.

— Хотите компресс?

— Асенька, ляля моя, никогда не откажусь.

Как удачно, порадовалась Ася.

— Асенька, а вот подними мне вон тот листик, — вдруг загорелась желанием Татьяна Сергеевна.

Увядший лист был похож на мышку. От ветра мышка покатилась по жухлой траве. Ася догнала, поймала за хвостик, передала старушке.

— Какая прелесть! — радовалась Татьяна Сергеевна, нежно скользила пальцем по «спине» мышки. — Ты моя ляля. Пи-пи-пи, — сказала мышка. Я малышка-шалунишка. Серым мехом ширк-ширк, голосочком пирк-пирк.

Пока старушка баловала лист-мышку детскими стихами Ася увлеченно собирала букет. К желто-красным листьям рябины добавляла кипрей, ромашку, лопухи. Получилась достаточно внушительная композиция цветов осеннего Урала.

— Красота, красота, — привычно повторяла Татьяна Сергеевна и крючковатым носом вдыхала запахи осени: рябина, земляника, подорожник. Все яркое, спелое, горьковатое, но уже приправленное тленом. — Теперь о лете можно забыть. Пятнадцать месяцев в году зима. А у нас в Крыму сейчас сажают тюльпаны. У них луковицы, как куриные яйца.

Кто осенью сажает? Осенью выкапывают. Ася уверена, что Татьяна Сергеевна оговорилась. Иногда такое бывает у старушек.

— Давай через окно. А то меня заперли.

Как только Ася спрыгнула на пол, на нее сразу набросилась шустрая мелкая собака. Ася взвизгнула.

— Екатерина Алексеевна вчера купила, — пояснила старушка. — Сегодня будем придумывать имя.

Щенок увлеченно кружил вокруг Аси, подпрыгивал, вставал на задние лапы.

— Ты ему нравишься, — улыбнулась старушка. — Со вчерашнего дня под диваном сидит. Похоже, привык. Да и как не привыкнуть. Кормят, поят, играют. Только Василий Сергеевич недоволен.

— А Василий Васильевич?

— Внучок счастлив.

Василий Сергеевич — это глава семейства. Молчаливый, кудрявый. Особо примечательно, что форму очков в точности повторяли кудряшки на голове. Когда Василий Сергеевич приходил с работы, Ася всегда сбегала домой. Знала, что он жутко не любил учеников жены, Екатерины Алексеевны, и ученики это чувствовали.

В целом, Василий Сергеевич был неплохим человеком: не пил не курил, не ругался, ходил на работу. Но по пустому холодильнику, простым чулкам, резиновым сапогам Екатерины Алексеевны, было понятно, что семья жила в нужде. Даже если соединить зарплату мужа, жены и пенсию Татьяны Сергеевны, получалось совсем плохо, особенно для городского жителя. В первую неделю месяца Екатерина Алексеевна шла на почту, платила за свет, квартплату, садик. Потом покупала рис, макароны, подсолнечное масло. Сомневаться, какую брать колбасу не приходилось, во-первых, в магазине была только ливерная, а во-вторых, даже на нее не хватало денег. Однажды Екатерина Алексеевна, настраивая домру, пожаловалась Асе, что Василий Сергеевич поменял нелюбимую работу на интересную. — А разве это плохо? — не поняла Ася. — На интересной платят на шестьдесят рублей меньше! — вздохнула от тупости ученицы Екатерина Алексеевна. И тут на домре визгливо лопнула струна, это она в сердцах ее перетянула.

Из чего же, из чего же, из чего же? Сделаны наши девчонки? — сыграла Екатерина Алексеевна на двух оставшихся струнах… — Из чего же, из чего же, из чего же? — сделаны наши мальчишки?

Три раза в неделю Асю ходила в музыкалку: в понедельник на сольфеджио, среда, пятница — на спецу, по домре. У Аси нет ни слуха, ни способностей, ходила в музыкалку только ради Екатерины Алексеевны. Сорок пять минут тренькала на домбре про капитана, который объехал много стран, грызла старые мозоли на подушках пальцев, болтала с учительницей. За четыре года учебы Ася так и не выучила эту пьесу, а у Екатерины Алексеевны не хватило духу Асю прогнать. Учительница всегда говорила еле слышно, не поднимая головы, как будто пела серенаду из глубины сердца. Каштановая челка лезла ей в глаза, она поправляла ее безымянным пальцем. Ноготь пальца был поврежден лопнувшей струной, рос половинкой, вторую часть заполнял красный рубец.

Екатерина Алексеевна имела стальные нервы, поэтому Ася приходила строго по расписанию и была здесь собой — бездарной, бесталанной, немузыкальной. У матери от Асиной бесперспективности нервы рвались в бисер. — У людей дети как дети! — тыкала она пальцем в Могучеву Елену. Елена с экрана телевизора радостно пела, как ей весело шагать по просторам. Детский хор поддакивал… по просторам… по просторам… — Могучева Елена — … И конечно запевать лучше хором… — Детский хор. — Лучше хором! Лучше хором!

Мать еще долго размазывала эту кашу, и надоела до такой степени, что однажды Ася парировала. — У всех матери как матери…Теперь уже Ася стояла перед телевизором. Ее палец сновал по экрану вверх-вниз за знаменитой певицей, которая душераздирающе страдала то на яхте, то на стадионе.

По лицу матери поняла, что ядовитая стрела дочери разорвала ее сердце в клочья…

Татьяна Сергеевна сидела на краю дивана и копалась в старых тряпочках для компресса: цветастые, серые, в полоску. Тут же стояли мрачные бутылочки со снадобьями.

Ася не видела разницы в лоскутах, но по оценкам Татьяны Сергеевны от цвета и размера зависел характер знахарства, его сила и энергетика. Сегодня выбрала обветшалую наволочку с выцветшими цветочками. Всю ту часть тряпки, которая придется на гребень спины, щедро промокнула жидкостью: запахло спиртом, купоросом, бензином.

Спина старушки походила на лист капусты: бледная, с кривым выпирающим позвоночником и острыми ребрами. Повязка легла парашютом, краями прилипла к груди, животу. От холода кожа покрылась мурашками.