Шарики патинко
Шрифт:
Без цели брожу вокруг дома, поворачиваю на улицу, где продают кожаные изделия, иду вдоль длинного ряда лавок. Манекены без голов лоснятся в витринах, в которых отражаются проезжающие машины. По мере того как я удаляюсь, магазины готового платья сменяются пошивочными ателье, где тяжелыми кучами свалены рулоны дубленой кожи.
Я поворачиваю назад к Ниппори.
Около «Макдоналдса» китаец сматывает и разматывает лапшу вокруг рук, подобно роботу маршмеллоу. Меня обгоняет борец сумо на крошечном велосипеде. Тренировочный
Я подхожу к «Глянцу». Дедушка выключил гирлянды, неоновые лампы, подсветку. Я впервые вижу темный фасад здания. В этом уголке улицы только два фонаря, на концах стоянки такси. Раньше я не замечала, что их так мало, — иллюминация от салона патинко освещала все вокруг. Фонари привлекают к себе тучу ночных мотыльков.
Я приближаюсь к своему отражению в стекле. Без игроков аппараты кажутся жалкими. У прилавка горит единственная слабая лампочка. Охранник ночует внутри. Я могла бы попросить у него шарики для Миэко, другого случая не будет. Начинает накрапывать. Капли мелкие и холодные. Осенний дождь имеет вкус ржавчины, и я понимаю, что лето действительно закончилось.
Я иду в «Макдоналдс», заказываю кофе и сажусь напротив панорамного окна. Зачем столько неоновых ламп? — спрашиваю я себя, прикрыв глаза. Как ни странно, кофе кислый. Штормовой ветер бьется в окно. Появляется старик со стаканом на подносе и с дергающимся от тика ртом. Он ищет место. Свободных столиков нет. Он поднимается на этаж для курящих. Непонятно зачем я оставляю свой поднос и тоже поднимаюсь. Старик сидит за общим столом между спящим мужчиной и юношей, который делает уроки. Я хочу сказать ему, что уступаю свое место, но я его не знаю и чувствую себя глупо, а потому снова спускаюсь.
Мое место занято знакомой фигурой. Заплетенные в косу волосы, белые кроссовки с двойным узлом. Я никогда ее не видела без картонных щитов. Грудь у нее полнее, чем я предполагала. Она в джемпере с короткими рукавами. Ест бургер и картофель фри.
— Извините.
Я наклоняюсь к ней, чтобы забрать свой поднос. Девушка, не переставая жевать, немного подвигается. Она дрожит. Кожа на безволосых руках бугрится крошечными холмиками, напоминающими червячков в мокром песке. Я не ухожу, думаю, что сказать, и вдруг понимаю, что она даже не подозревает о моем существовании. Между тем она встает, выбрасывает бургер в контейнер и, выйдя на улицу, ждет у светофора под дождем в желтоватом сиянии ресторана. Когда загорается зеленый сигнал, девушка быстрым шагом переходит улицу и пропадает из виду.
В ту ночь мне снится, как женская фигура скребет землю руками. Как шакал, скользит по переулкам, роется в урнах. Город пуст; возможно, это новогодняя ночь, когда все разъехались к родственникам в провинцию. Женщина останавливается у каждого салона патинко, всматриваясь через стекло. Наконец приходит в Ниппори и садится перед дверью «Глянца». У нее замкнутый вид, но ее фигура источает уверенность. Там всего лишь ремонт. Завтра ей отопрут. Охранник что-то говорит ей изнутри салона, открывает и закрывает рот. Слов я не слышу. Карманы его плаща топорщатся от шариков патинко.
В Синагаве началась реконструкция здания. Дом стоит закованный в строительные леса и затянутый плакатами с изображением будущего отеля «Обещание»,
и вход я нахожу с трудом. Система лифтов изменилась. Домофон сняли, и отпала необходимость звонить, чтобы получить возможность подняться, однако кабина останавливается за два этажа до последнего. То есть теперь до квартиры Анриетты и Миэко можно добраться только по пожарным лестницам.Я оказываюсь перед огнестойкой дверью. Стучу. Не отвечают. Меня, наверно, не слышат. Дверь не заперта, и я вхожу на лестничную клетку. Я ее узнаю: мы с Миэко были здесь, когда забирались на крышу. Еще одна дверь, очень тонкая, открывается прямо на кухню.
Никого. В воздухе витает запах чеснока и пармезана. На столе початая бутылка с королевским молочным чаем. По дивану разбросаны книги. Все тонет в полутьме. Я пересекаю коридор и еще больше мрачнею при виде затянутой холстиной шахты лифта.
Я спускаюсь в бассейн.
Анриетта лежит на спине на коврике для йоги и держит ступни руками. Бледно-розовый комбинезон покрывает ее до самых пальцев ног. На экране ноутбука жужжит тренер: «Вдох, выдох. Выполняем позу счастливого ребенка».
— Я здесь, — глупо говорю я с лестницы. — Было открыто…
Анриетта разворачивается и медленно, словно распускающийся цветок, поднимается.
— Давненько не виделись, — говорит она.
— Я вам писала: я болела. Вы не ответили…
Взгляд у нее делается туманным.
— Но ничего страшного, — быстро добавляю я.
— Ах… Да. Вам лучше? — Она мне улыбается. — Миэко в школе.
— Я думала, учеба начнется в следующий понедельник.
— Перед началом учебного года школа организовала летний городской лагерь.
— Что?
— Лагерь, — повторяет Анриетта. — Интенсив. Специально выделенная неделя. Все дети повышают уровень знаний.
— Я не знала.
— Ну и что? Вы же ее учительница, а не мать.
Она пристально смотрит на меня, потом начинает подниматься по лестнице. Я иду следом. Под комбинезоном ее мускулатура проступает больше обычного. Эта женщина держится очень прямо, скованно, что противоречит ее занятиям йогой. Отдает ли она себе отчет, как мучительно Миэко ненавидит школу? — задаюсь я вопросом, раздосадованная собственным бессилием.
Анриетта не ведет меня в гостиную. На верхней площадке хозяйка извещает меня, что ей нечем меня угостить, но, если я хочу, она может быстро сходить в магазин. Я отвечаю, что не стоит.
Анриетта ест крабов — этот образ стоит между нами.
Я указываю на полотно, которым закрыт лифт.
— Начался ремонт…
— И что? — перебивает она меня. — Что тут такого?
Неловким жестом я вынимаю из сумки компакт-диски и объясняю, что это для Миэко — музыка в исполнении моего отца, органиста.
— Миэко нравится орган?
— Не знаю, но я обещала дать ей послушать. Я занесла диски, потому что завтра уезжаю в Корею.
— С бабушкой и дедушкой?
— Да. Мы поедем на пароме.
Я описываю маршрут.
— Вам надо было попросить меня помочь, — говорит Анриетта. — Мне прекрасно знаком путь до Фукуоки. Я сто раз ездила по нему с мужем до рождения Миэко.
Она смотрит на меня с добротой, почти по-матерински. Интересуется, хорошо ли я провела каникулы.
— Хотелось бы успеть больше.