Шарики патинко
Шрифт:
— А я еще заставила вас работать…
— Я не воспринимаю общение с Миэко как работу, — признаюсь я с легким чувством вины.
— Понимаете, летом преподаватели готовят программу лекций на год…
Я думаю о Матьё и отвечаю, что знаю. Какой курс она будет читать в этом семестре? Анриетта делает легкий жест, как будто разгоняет рукой воздух, и быстро объясняет: Жан-Жак Руссо, но это курс первого года, и он ее утомляет, поскольку большинство студентов еще не освоили французский. Она колеблется, затем спрашивает меня, хорошо ли, по моему мнению, Миэко будет чувствовать себя в Швейцарии.
—
— Определенно не можете, — медленно признает она.
Я добавляю, что девочка привыкнет.
— Иногда я беспокоюсь за нее, — произносит Анриетта.
Некоторое время мы молчим.
— Миэко просила меня отвести ее в зоопарк, — говорю я.
— Ах да… Она любит животных. — В лице у Анриетты проскакивает искра нежности. — В юности у меня был пес, у родителей в деревне. Он умер от тоски после их смерти. Будь возможность, я бы завела для дочери собаку, но здесь, на верхнем этаже здания, это сложно… Может быть, когда-нибудь, попозже.
Она сообщает мне, что Миэко освобождается в шесть часов. Школа недалеко, я могу дойти туда пешком, чтобы отдать ей диски.
— Она будет рада вас увидеть, — добавляет Анриетта, провожая меня к пожарному выходу.
Я прихожу заранее. Ученики еще толпятся в обширном бетонном дворе. Сотни школьников, которых я никогда не вижу на улицах. Кто бы мог подумать, что их так много. Мальчики играют в мяч, девочки собрались вокруг скамеек. Ровный гул голосов. С другой стороны ограды, где стою я, шум приглушен, даже стук мячей. Я долго высматриваю Миэко и наконец вижу ее.
Чуть поодаль от остальных она пьет королевский молочный чай и прохаживается по двору. Порой ее взгляд задерживается на чем-нибудь, как я представляю, на камне или трещине в стене. Зеленая кепка, юбка в складку. В школьной форме она кажется мне похудевшей, вытянувшейся, а может, просто рукава пиджака ей коротки. С нашей последней встречи прошло десять дней. Миэко не ожидает меня увидеть. Я даже начинаю опасаться, что она меня не узнает, мне нужно было взять что-то привлекающее внимание. Но что? Я стою около ворот, перед толпой ожидающих матерей.
Звенит звонок. Дети выходят по двое. К моему облегчению, Миэко сразу направляется ко мне и протягивает руку, ничуть не удивившись моему присутствию.
— Ну как, у тебя новый класс?
Она недовольно морщится. Класс неплохой, хотя обстановка немного странная, поскольку один из учеников летом покончил с собой. В прошлом году учитель заставил его подписаться вместо имени словом «Боров», поскольку мальчик был толстый.
Мы разговариваем на ходу, я держу ее за руку, и она не спрашивает, куда я ее веду.
Мы садимся в поезд до станции Уэно. Увидев, что мы приехали в зоопарк, Миэко несколько раз подпрыгивает от восторга.
Дорожки обсажены деревьями гинкго. За период жары их плоды уже созрели. Старики собирают их щипцами на длинной ручке и бросают в корзины, висящие за спиной. Подняв голову, можно увидеть в другом конце парка скульптуру кита перед музеем естественной истории.
Мы ходим от клетки к клетке. Миэко отпустила мою руку. Я не решаюсь говорить. В соответствии с безмолвным соглашением мы оставляем
визит к ланям на самый конец. Нам снова становится неловко, мы отдаляемся, как во время первой встречи. За Миэко тянется аромат сладкого миндального молока. Я говорю ей, что она хорошо пахнет. Она отвечает, что мама теперь тоже покупает такой шампунь, как я приносила.Мы подходим к вольерам. Перед клеткой с ястребами дети бросают голубям кукурузу. Ястреб сидит к нам спиной на сухом дереве. Мы видим только его оперенье, ноги, крылья и втянутую шею. Зерна падают ему на голову, рассыпаются вокруг, но он не шевелится. Прилетевшие вороны прогоняют голубей. Они каркают, бросаются на решетку, пытаются схватить кукурузу. В конце концов ястреб встряхивает сильное тело. Шаг за шагом он взбирается на вершину дерева, пока его голова не касается решетки, и остается в таком положении, причудливо изогнув шею.
Миэко подходит ближе к нему.
— Как ты здесь оказался? — ласково спрашивает она.
— Понимаешь, — отвечаю я, — именно по этой причине я не люблю зоопарки, из-за клеток.
Она поворачивается ко мне.
— Я тоже больше не люблю их.
— Я думала, это тебя порадует.
— Я тоже так думала.
— Ты же сама хотела пойти в зоопарк.
— Это ты хотела. Мы сделали только то, чего хотела ты.
Миэко пристально смотрит на меня. Я сдаюсь:
— Ты выражаешься недостаточно вразумительно.
— Зато весьма сообразительно, — шутит девочка.
Все лани содержатся в общем загоне. Миэко забирается на ограждение и протягивает руку.
— Ты узнаешь их? Они такие же, как на Миядзиме? — весело спрашиваю я, не переставая думать об их сородичах в музее, которые ждут их, застыв навеки под легкую музыку из фильма про эволюцию.
Миэко тянет меня за руку дальше. Животные щиплют траву, не обращая на нее внимания. Я вынимаю испеченный бабушкой пончик и, стараясь остаться у девочки за спиной, вожу им в направлении ланей. Одна из них лениво поднимает нос, приближается. Останавливается. Придвигается ближе. Миэко дрожит от волнения:
— Онни, смотри…
В восторге она поворачивается ко мне. Я не успеваю спрятать пончик и делаю вид, будто ем его, но девочка все понимает и снова поворачивается к загону. Лань уже отошла.
Я кладу руку Миэко на спину:
— Знаешь, лани, которые живут в зоопарке, немного выродились…
— Это я выродилась, — говорит она, освобождаясь из-под моей руки.
Я не могу сдержать улыбку. Миэко бросает на меня грустный взгляд.
— Он совсем кривой, этот пончик, — замечает она.
Я отдаю ей его, показываю сумку и говорю, что бабушка напекла их много для нее. Миэко нюхает пончики, находит, что пахнет вкусно, но не притрагивается к угощению.
— А еще я принесла музыку в исполнении моего отца. Хотела также прихватить шарики патинко, но они тяжелые и грязные. Поверь мне, они того не стоят. Клянусь. Это не такие шарики, как ты думаешь, они не игрушечные.
Миэко едва слышно отвечает, что не хотела никаких игрушек. И вполне обойдется без шариков.
— А я завтра уезжаю. Везу бабушку и дедушку в Корею.