Шарики патинко
Шрифт:
Кладу руку ей на плечо.
— Такое случается…
— Ты не понимаешь, — отвечает девочка. — Я хотела, чтобы она умерла. Я ужасная.
Она слабо стучит головой о стенку, повторяя, что она ужасная, ужасная.
Я поднимаюсь в ванную, чтобы сбросить мертвую пчелу в унитаз. Смотрю, как трупик кружится в потоке воды, и мне приходит в голову, что в Швейцарии пчелы не редкость, но откуда она взялась здесь?
Когда я снова спускаюсь, Миэко
— Тебе эта комната кажется странной? — приглушенным подушкой голосом спрашивает она.
— А?
Она поворачивается, лицо у нее раскраснелось.
— Ты странно смотришь.
Хотя я отнекиваюсь, она говорит, что и сама ее ненавидит, и мне жаль, что я обманула девочку.
— Ты умеешь плавать? — интересуюсь я.
Миэко отвечает, что очень хотела бы научиться, но мама считает бассейны источником инфекции. Я уверяю ее, что она не много потеряла. Я никогда не любила плавать.
— Патинко ты равно не любишь, — заявляет она. — Ты ничего не любишь.
— Надо говорить «тоже не любишь». И с чего ты это взяла? Неправда, что я ничего не люблю.
— Почему же мы туда не ходим?
— Мы пойдем, я же сказала.
— Когда?
— Скоро.
— Обещаешь?
— Обещаю, — не особо убедительно отвечаю я.
Я раскладываю на столе задания, которые на этот раз подготовила заранее. Миэко жалуется, что проголодалась. Я вынимаю из сумки сливы и пончики, купленные в супермаркете.
— Пончики! — восклицает девочка. — Мои любимые!
Она протыкает одну сливу и кладет ее на пончик, чтобы сделать человечка со скрещенными ногами.
— Это я, только блондинка, — говорит Миэко, водя им на уровне своих ушей.
— Прекрати, ты похожа на мою бабушку.
Она хохочет и выражает желание ее увидеть.
— Не знаю, возможно ли это, — осторожно отвечаю я.
— Почему? Когда мы пойдем в патинко…
— Бабушка не ходит в патинко, только дедушка. Она сидит дома. А в городе она теряется.
— Почему? Не знает его?
— Она старенькая. Токио — не совсем ее дом.
Миэко задумчиво кусает губы. Представляю, как отнеслась бы бабушка к перспективе подобной встречи: особенно ей не понравилась бы необходимость говорить по-японски.
— Она обрадовалась твоему подарку, Бемби? — интересуется Миэко.
Я бормочу «да» и спрашиваю, есть ли у нее цветные маркеры — я не нашла их в ящиках стола.
— Ты знаешь, — продолжает девочка, — однажды я видела ланей, на Миядзиме. Они гуляют на воле, но, поскольку люди дают им угощение, они глупеют и начинают умирать. Разучиваются находить себе пищу. Или заболевают диабетом.
Миядзима. Остров известен своим святилищем на берегу, с построенными на песке красными воротами, которые во время прилива возвышаются над водой. Матьё хотел его посетить, но в конце концов мы остались с бабушкой и дедушкой.
— Я ездила туда на поезде с папой. Мы сидели впереди с машинистом, и папа проверял, чтобы все работало правильно, это
ведь он создал тот поезд. А я не кормила ланей. Но один олень все равно ходил за мной повсюду, даже утром стоял у гостиницы, ждал меня всю ночь.Я поддразниваю Миэко: уверена ли она, что это был самец, раз их там много? Она смотрит на меня с удивлением, выпучив глаза. Я поскорее объясняю, что шучу. Девочка выпрямляется и опирается на локти.
— Когда-нибудь у меня будет настоящая комната. Но мы не можем уехать, пока не вернется папа.
— А где он?
— Ты разве не знаешь? Однажды он сел в поезд и не вернулся.
Я поворачиваюсь к ней. Миэко падает на матрас, и он содрогается. Я вспоминаю, как сказала ей в Диснейленде об отце Бемби, который должен умереть.
— Прости, я не знала.
Она отвечает, что ничего страшного, это было давно.
— Но как папа найдет нас, если вернется, а нас нет?
Она испускает долгий вздох, который кончается свистом.
Мне неловко, и я предлагаю приступить к занятию.
— А чем занимается твой отец? — спрашивает она.
Я вкратце рассказываю про орган, уроки, мессы, концерты. Миэко слушает внимательно, задает вопросы про инструмент. Я затрудняюсь на них ответить и немного сухо произношу:
— Ну ладно. Нам надо заниматься.
Девочка неохотно пересаживается за стол.
У меня не хватило смелости взять упражнения из японского учебника. Вдохновляемая воспоминаниями, я подготовила сценки. Нужно разыграть диалог между девочкой и мальчиком, который я проиллюстрировала схематичными рисунками, выполненными цветными маркерами. Я начинаю:
— «Здравствуй, Кароль, меня зовут Мартин. Хочешь поиграть со мной?»
— «Почему бы и нет?» — отвечает Миэко.
Я сдерживаю смех. По-французски она говорит гнусавым голосом и меня больше не пугает.
— «Ну давай! Во что будем играть?» — Я смотрю на нее и сама тонким голоском произношу ответ: — «Во что хочешь!»
Она хмурится, не понимая: я взяла на себя ее роль. Объясняю ей, что не важно, кто за кого говорит.
— Я сейчас должна изображать девочку?
— Это все равно, — повторяю я.
Миэко откидывается на спинку стула:
— У меня не получается.
— У тебя очень хорошо получается. Продолжай.
Она пристально смотрит на меня:
— Вообще-то ты не настоящая учительница.
— Французский — мой родной язык.
— А я думала, японский.
— Разумеется, нет. Ты знаешь, что моя прабабушка отрезала себе язык, чтобы не говорить по-японски? — Я высовываю язык и изображаю: — Вот так. Ножом.
Ей, наверно, было больно, — кривится Миэко.
— Конечно. Она умерла.
Я выразительно смотрю на девочку. Она приступает к упражнениям, а я занимаю ее место на кровати. Я жалею, что меня занесло. Она еще мала, чтобы понимать такие вещи, на нее это не производит впечатления. По обоюдному согласию мы решаем отложить задания и побеседовать для души, по-французски, по-японски.