Шарлатан

Хотя до урожая было далеко, амбары все старались освободить к началу июля, а при возможности — и раньше. Потому что подготовить амбар к приему следующего урожая было делом довольно долгим. Амбар следовало вычистить, вымыть, просушить, протравить и снова высушить. А окон-то в них не было, сквознячок там для быстрой просушки не устроить, и даже двери настежь открытыми держать было нельзя, чтобы пыль с улицы не налетела — вот и уходило на эту работу до двух месяцев. А в Ворсме просо все же особой популярностью не пользовалось: пшено в магазинах продавалось всегда, а лишние копейки за то, чтобы с крупорушкой не маяться, никто великой тратой не считал. Так что хоть в этом повезло, и единственное, о чем я пожалел, засыпая, так это о том, что мама довольно много денег потрать так и не смогла. Ну не стала она консервы для детей покупать, и даже если бы я ее попросил, все равно не стала бы…

Но все же спасть я ложился не со спокойной душой. Да, я сумел обеспечить кишкинских детей лишними продуктами за следующую зиму — но ведь это означало, что кому-то в Ворсме продуктов не достанется. И даже возможно, что кто-то зимой от голода помрет… хотя вряд ли, город небольшой, почти у всех городских в окрестных деревнях родня имеется, и они не дадут уж совсем помереть. А вот в том, что в лесу нашем грибов станет куда как меньше, я был уверен абсолютно. Это раньше жители поселка в «наш» лес не ходили почти, так, по своему краешку грибы собирали, да и то разве что детишки. И не потому не ходили, что лес был «наш» (хотя так уже больше века считалось), а потому, что в другую сторону от Ворсмы и лес был гораздо большим, и грибы там росли погуще. Но когда каждая калория на счету, то никто на «традиции» внимания точно обращать не будет. Впрочем, эта проблема была, вероятно, самой мелкой в ближайшие годы…

Все же я уснул, и мне даже вроде сны страшные не снились. И проснулся, хотя и с первыми петухами, но вполне выспавшись. Проснулся, оделся, захватил с собой Вальку, Настюху, Колю и Ваську младшего — и пошел с ними в лес по грибы. Как там, война-войной, а обед-то по расписанию! Так что мы пошли за грибами, и я сказал, что брать сегодня нужно все грибы, даже сыроежки-мокрушки (которые чаще всего народ не брал: возни с ними много, навару мало, да еще они уже в корзине крошатся) и кулачки (так в деревне называли валуи). И в лес мы пошли, взяв корзины «бельевые», а грибной сезон только начался — так что вернулись мы в деревню хотя и с полными корзинами, но уже часов в восемь, когда, понятное дело, все в доме уже позавтракали. А мы — еще нет, и я сразу пошел жарить мокрушки: для них я даже отдельную корзинку взял, ту, которую мне отец давно еще сплел, маленькую — но этих грибов нам на завтрак должно было хватить. А две полные корзины были набиты кулачками, и я вообще-то ждал, что мама за эти грибы меня ругать начнет — но никто на эти корзины и внимания не обратил. И вообще, не только дома, но и во всей деревне ощущалось какое-то напряжение. То есть пока еще «никто ничего не знал», но какие-то слухи уже просочиться в деревню успели…

Народ нервничал, а я, позавтракав и удивляюсь собственному спокойствию, вытащил на двор «чистый» бак (была у нас в доме такая здоровенная, ведра на два эмалированная кастрюля, снаружи вся, конечно, закопченная, но внутри именно чистая, поставил ее на летнюю печку, в баке этом отварил валуи (много из было, пришлось в два захода это проделать), и засолил собранное в двух больших, еще дореволюционных «двенадцатифунтовых» банках. Как валуи солить, я знал, а соли было сколько угодно — только топориком соляным махай и бери ее, а засолил грибы, прикрыв их в банке хреновыми листьями (вообще-то на обе одного листа хватило). А закончив с засолкой (я при этом на ходики-то поглядывал время от времени) позвал Ваську-большого, мы с ним вдвоем (то есть он нес, а я командовал куда) вытащили наш приемник на крыльцо. К этому времени почти вся деревня уже собралась на площади возле колодца и что-то обсуждала. Но когда я приемник включил (минут без пятнадцати полдень), на площади установилась тишина. И все до полудня так молча (и практически даже не шевелясь) и простояли.

Ну а что было потом, всем (точнее, пока лишь мне одному) было давно известно: выступил товарищ Молотов, сказал, что было убито уже более двухсот человек, обозвал фашистов всячески и закончил всем известными словами: «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами». Когда речь Молотова закончилась, я радио выключил, а когда некоторые мужики закричали, чтобы я обратно включил, вдруг еще чего скажут, я сказал Ваське радио уносить обратно, а собравшимся на площади людям ответил так:

— Ничего нового они не скажут, там, в Москве, еще сами толком не знают, что на границе происходит, но товарищ Молотов главное уже сказал. У нас началась война, и война эта будет очень тяжелой. Там товарищ про двести убитых сказал, так это он только чтобы народ успокоить. Фашисты уже убили много тысяч наших людей, а убьют еще миллионы!

— Ну, допустим, про миллионы ты погорячился, — недовольно заметил дед Митяй, — но фашист — он парень серьезный, воевать любит и умеет.

— Вот именно! А чтобы его победить, бойцам на войне нужно и оружие, и патроны, и снаряды. Одежда и обувь, еда — и нашей первой задачей будет им все это дать. Я тут слышал, что кто-то уже собрался в город в военкомат идти, так забудьте: военкомат тоже пока инструкций не получил и тоже не знает, что делать нужно. А когда получит, то кого надо, сам в армию позовет, когда это потребуется — но не раньше, так что нечего там панику создавать.

— А мы ни оружия, ни патронов со снарядами-то не делаем!

— Ну да. Но вы теперь делаете турбины с генераторами, а одна такая турбина обеспечит электричеством десяток станков. А десять станков — это сто, а то и больше снарядов в день…

— А шарлатан-то дело говорит, — раздался чей-то голос, — на работу нам идти нужно, а не в военкомат. Сделаем больше машин электрических, другие рабочие больше снарядом и прочего сделать смогут. Ну что, мужики, пошли на заводы?

— Стойте все! — закричал уже во весь голос я. — Прежде чем идти, еду приготовьте с собой взять, сдается мне, что столовую на заводе сегодня точно не откроют, а с голодухи вы такого наработаете…

Ну что, народ меня все же послушал и в город все пошли уже в начале второго. А вернулись уже заполночь, когда все уже спали. То есть почти все: я сразу после того, как народ с площади разошелся, сам спасть пошел, все же и ночь была почти бессонная. И проснулся я ни свет, ни заря. А теперь выспался, и сидел на освещенной двадцатипятисвечовой тридцатишестивольтовой лампочкой скамейке возле двери червячного домика. Отец меня увидел, подошел:

— Что, Вовка, не спишь? Или уже спать, а что я поздно вернулся, так сейчас, наверное, я так всегда возвращаться буду. У нас на заводе собрание было, там тетка из Тумботино приехала и сказала, что к ним уже запрос пришел из наркомата на увеличение выпуска мединструмента аж втрое. А сами они с таким планом не справятся, да и нам, скорее, тоже план ох как увеличат…

— Я днем выспался. Пап, а ты мне можешь еще несколько железяк непростых сделать?

— Нет, Вовка, забудь об этом. Сейчас все мы — и я, и Алексей, и Николай, да и вообще все рабочие из нашей деревни… вообще все рабочие должны время тратить только на то, что стране нужно.

— То, что я придумал, стране нужно.

— Есть у нас в стране товарищ Сталин, товарищ Молотов, другие товарищи — и они уж точно лучше тебя знают, что стране нужно. И мы — все мы — будем делать только то, что они скажут. А вот когда победим, я тебе железячки твои и сделаю, договорились?

— Договорились, только я эти железяки сам раньше сделаю.

— И Ваську с Колей в помощники возьми. Но может, все же спать пойдем?

Я когда-то читал о том, как народ в стране воспринял начало войны, но теперь ничего, похожего на описанное в литературе, не заметил. То есть народ резко посерьезнел это верно, и работать все стали гораздо больше — но вот всё остальное… Никто в той же Ворсме не бросился скупать соль, мыло, спички и керосин, и не бросился по двум причинам. В Ворсме все же у народа избытка денег не было, и скупать все было просто не на что. А еще — люди действительно пока не поверили, что война — это уже всерьез. То есть поначалу не поверили, но когда Совинформбюро сообщило, что Минск немцы взяли…

То есть Совинформбюро про то, что Минск немцами взят, вообще не сообщило, но второго июля в сводке появилось «Борисовское направление». А так как карту Советского Союза сразу же повесили в школе, людям все про Минск стало ясно. Вообще-то нам не полагалось эти сводки слушать, еще двадцать пятого вышло распоряжение о сдаче всех радиоприемников «на хранение в учреждения связи». И в деревне все немедленно послушались — и послушались потому, что раз в Кишкино почты вообще не было, еще в конце сорокового года тетя Наташа учредила такой (по документам) у себя в избе. Адрес «отделения связи» — есть, значит, и отделение имеется. На самом деле ей это понадобилось потому, что почтальон из Ворсмы в деревню если и приезжал, то лишь по большим праздникам или спьяну, а лесу заблудившись — и все жители были вынуждены за почтой своей самостоятельно в Ворсму переться. А почтальон имел право (и даже обязанность) всю почту для «подведомственной территории» получать, и даже почтовые переводы получать мог получать вместо адресата! В Ворсме тогда этому очень обрадовались, ведь тетка туда на мотоцикле чуть ли ни каждый день могла заехать за почтой — а это упростило и хранение корреспонденции, и потери писем и газет закончились. А теперь она просто «приняла» все пять или шесть приемников, которые в деревне уже завелись, но не имея отдельного склада передала их «на хранение ответственным товарищам». Таких в деревне нашлось трое: дед Митяй, дед Иван и… и я. Тетка Наталья данный факт пояснила просто: