Шарлатан

Вот я военкому всю технологию эти и расписал. Он, конечно, мне вообще не поверил: мало ли пятилетка нафантазировать может! Но насчет «приказа товарища Кагановича» он на всякий случай проверил, потом призадумался и попросил рабочих с инструментального технологию проверить. А те все, как я говорил, проделали, и даже форму «под пропеллер» изготовили — и за день «наштамповали» сотню симпатичных темно-коричневых пропеллеров, которые даже довольно крепкие мужики сломать не могли руками. И которые вообще не горели…

В общем, он с моим самолетиком и с пригоршней пропеллеров приехал в Горький, все это показал как раз товарищу Кирееву, добавил свои впечатления от демонстрации. Товарищ Киреев в области как раз отвечал за всю военную промышленность, поэтому он срочно вызвал инженеров с двадцать первого завода и «попросил озаботиться опытным производством». Собрал во всей областной торговле динамки велосипедные, кому-то поручил и управляющие моторчики изготовить — и теперь в отдельном цеху двадцать первого завода самолетики с делались на потоке. В новом цеху, внешне от сарая не отличаемого, а возле заводского аэродрома сразу взвод только что призванных солдат осваивали «новую технику». На мой самолетик все же не очень похожую, тамошние авиаинженеры и аэродинамику пересчитали, и схему электрическую стали делать на серийных деталях, а не их изготовленных из гвоздей и консервных банок. Пока вроде пару сотен самолетиков сделать успели (просто динамок больше не нашлось), но, как мне сказал уже на обратном пути военком, Ворсменскому генераторному уже поручено наладить производство «тяговых моторов» конструкции моего отца. И ведь наладят: в Ворсму было эвакуировано человек двадцать рабочих с ленинградской «Электросилы» и человек тридцать из Харькова…

Перед отъездом из Горького мы снова зашли в книжный и там действительно купили «все карандаши». То есть купили все красно-синие, их и было-то чуть больше полусотни, а еще купили две коробки простых (по двести пятьдесят штук в коробке), и нам их продавать не захотели, но вмешался военком и сказал, что это для школ района — так что карандаши нам продали. А химические мы покупать не стали. То есть тетка Наталья купила их два десятка, но она сказала, что детям мы их не дадим, а то все будут в деревне с синими ртами бегать. Еще мы хотели ручки купить — их, обычных «вставочек», там тоже кучи буквально лежали, однако перьев для них не было — но ведь и карандашами тоже можно писать.

Так что домой мы ехали довольные, только я на тетку обиделся: она в мой разговор с газетчицами влезла, когда те спросили, как же я до всего додумался в пять лет, и сообщила им, что «наш шарлатан много выдумывает, он ведь сам придумал, как колхозные электростанции делать»… Военком распорядился, чтобы про электростанции тетки не писали, а вот про все остальное, что им тетка Наталья наговорила — нет…

Ноябрь выдался, мягко говоря, прохладный: Ока у Павлово покрылась льдом уже четырнадцатого числа. А паром последний раз реку пересек еще третьего, и до того, как лед на реке не станет достаточно прочным, чтобы по нему можно было хотя бы пройти, сообщение между берегами остановилось. Настолько остановилось, что застрявшим в Заочье теткам с торфоразработки домой пришлось добираться через Гороховец и Горький. То еще приключение оказалось: мало что до станции Гороховец тетки только пятого добрались, так еще их в поезд сажать не хотели, потому что «без документов». Хорошо еще, что у них хватило ума (и денег хватило) послать телеграмму «застряли гороховце без денег документов еды», и тетка Наталья через военкомат проблему решила. В Горький их каким-то попутным воинским эшелоном привезли, на Казанском вокзале бесплатно (по ордеру горвоенкомата) в поезд посадили… В общем, домой они добрались без потерь, а теперь нужно было ждать, пока Ока окончательно встанет — то есть до середины декабря скорее всего. Но в Кишкино сразу жизнь полегчала, особенно у мамы моей: ей чуть ли не половина теток помогать ринулась. А остальные ринулись на электростанцию: «заводские» брикеты никто «до серьезных морозов» тратить не хотел. Просто потому, что они, торфоугольные, горели лучше и золы давали меньше, так что с котлами было проще заниматься — а проблем там уж точно никто не хотел. Потому что электричество — это свет, а когда другого света нет и не предвидится… Керосин-то в магазинах почти полностью пропал!

Отец за весь октябрь домой только два раза приезжал, а дядя Алексей — вообще один раз. И дядя сказал, что они до Нового года, скорее всего, вообще домой приезжать не будут — ну, это кто на турбинном работает. И кто на генераторном — тоже, потому что мало что планы установлены почти неподъемные, так кишкинцы решили еще и сверхплановую электростанцию изготовить, «в запас» для нашей электростанции. Уж больно она была «уникальной», двести двадцать в случае чего просто заменить будет нечем — а как жить без электричества, народ уже очень плохо представлял. Зато с электричеством можно было так уже развернуться!

Именно в Кишкино можно было развернуться, и мы это с дядей Алексеем и отцом отдельно обсудили. Правда, взрослые меня снова сначала обсмеяли, но затем отец сказал, что «хуже-то всяко не будет» и пообещал мне нужную железяку сделать. Только не сразу, а когда он договорится с начальством: в военное время никакая самодеятельность, начальством не ободренная, все же не допускалась. А начальство, выяснив «масштаб работ», просто сказало «деньги в кассу — и забирай». Я уж не знаю, какие слова произнес отец, выяснив, сколько нужно будет в кассу вносить, но он всегда обещания свои держал…

На завод (который позже стал имени какого-то съезда) еще до революции завезли металл, простые листы толщиной в две линии. Но металл был непростой, а нержавеющий. Самый что ни на есть хороший для изготовления разных хирургических инструментов — если бы не одно «но»: он был очень, очень твердый и очень хрупкий. Поэтому листы этого металла так на заводе и валялись, ведь из него ничего полезного сделать было просто невозможно. А я ничего из него делать и не собирался, мне такой лист — размером примерно в квадратный аршин — нужен был сам по себе.

Лист я получил, затем с помощью старшеклассников (то есть второклассников все же) сложил рядом с нашей электростанцией печку «правильную», уговорил деда Ивана пару раз со мной в Павлово съездить. Это же просто, дорога уже наезженная была, а торф все равно возить не требуется — так пусть лошадки разомнутся! Они и размялись, а у меня в большом коробе появилось чуть больше тонны битого стекла: павловский стекольщик разрешил его просто бесплатно забрать — ну, мы его и забрали.

Про стекло я точно знал две очень важных вещи. Первое — оконное стекло становится жидким при температуре в тысячу четыреста градусов, но начинает размягчаться уже при шестистах. А второе — что стекло к полированной нержавейке не прилипает. Так что я слепил из глины невысокий бортик на своей железяке, аккуратно разложил на нем осколки стекла примерно в два слоя и сунул железяку в печку. Надолго сунул, а чтобы торф пожарче горел, я еще и что-то вроде мехов сделал и мы с мальчишками (то есть мальчишки под моим мудрым руководством) часа четыре воздух в печку качали. Стекло, как и предполагалось, размякло довольно быстро, а вот оплывать оно все же стало медленно — но и мы никуда не спешили. А когда и не спешить устали, просто подкинули в печку еще торфа и спокойно отправились по домам спать.

Заниматься мы этим начали после школы (точнее, после первой смены и даже после обеда, то есть около часа дня), а когда на следующий день в это же время вернулись к печке, то она уже остыла. И стекло в ней тоже остыло. Правда, получилось оно каким-то мутноватым, да и волнистым — но все же свет оно пропускало, а лично мне большего и не требовалось. Правда по краям, там где был глиняный бортик, оно стало слегка цветным (с переливом от коричневого к зеленому), но разноцветные полосы по краям были не шире сантиметра и мне уж точно не мешали. А «сделанное самостоятельно» стекло детей очень воодушевило и вторую порцию в печь заправили уже меньше чем через час, так что получилось все замечательно. Тем более замечательно, что у мамы зеленки точно на пару лет впрок запасено было…

Следующий этап «стеклянной эпопеи» начался уже в декабре, после того как я рассказал о своих планах Надюхе. Она мобилизовала уже старшеклассников, они рядом с моей печкой сколотили из разных досок балаган и начали в нем уже землебитный «цех» стекольный строить. И к Новому году выстроили (то есть только стены поставили, и двери с окнами сколотили, правда окна пока тоже дощатые были, без стекол), и приступили к постройке крыши. Настоящей, негорючей — то есть в балагане они в деревянных формах пока бетонные балки делали. Железобетонные (используя остатки проволоки, которая не пригодилась для электропроводки). Завершение строительства (и постройка уже настоящей стекольной печи) намечалось на середину, в крайнем случае на конец февраля. А вот листы «неправильной» нержавейки Надюха с завода все «экспроприировала» для нужд народного образования, то есть вообще бесплатно их забрала.

А я потихоньку в своей печке по листу в сутки выделывал, и даже не очень расстраивался, когда примерно два листа в неделю из печки выходили треснувшими. Времени было, конечно, жалко — но я-то вообще стекольщиком никогда не был, так что и полученный результат считал очень хорошим. А когда наберусь опыта…

Однако с набором опыта пришлось немного притормозить: меня (причем теперь только меня) опять вызвали в Горький. Почему-то на одиннадцатое января, то есть вообще на воскресенье. Причем в вызове особо указывалось, что за мной из города машину пришлют! А вот зачем меня туда вызвали, ни я не понимал, ни мама, ни тетка Наталья. И даже павловский военком понятия об этом не имел…