Шарлатан
Шрифт:
— Родителям твоим или еще кому взрослому я приемник оставить не могу. Дед Иван — он извозчиком на почте числится, у Митяя место, защищенное от посторонних граждан.
— Это какое место, и кем защищенное?
— Пчелами! Ты к нему в мшаник зайти не пробовал?
— Пробовал, пчелы тех, кто не курит, не кусают.
— Ну, это ты знаешь… а тебя я владельцем приемника записать не могу, а вот хранителем — запросто. Потому что тебя по закону даже наказать не могут, если у тебя приемник найдут. А если ты его еще в свой червяковый домик поставишь, то и не найдут никогда.
— В домике для приемника электричества нет.
— Так проведи! Давай так сделаем: завтра с тобой в Павлово съездим, купишь там провод нужный, розетку, что еще нужно…
— А почему не Иван Кузьмич?
— Потому что он в котлах понимает, а в электричестве нет. А ты ведь сам у себя в домике электричество сделал? Значит,
И вот когда Совинформбюро не рассказало о падении Минска, народ осознал, наконец, что война — это не шутка. Но все равно в панику впадать не стал. Разве что безо всякой паники в огородах еще с полсотни «кабачковых башен» выстроил… Однако люди не только о войне думали: проявилась еще одна проблема. Скорее даже проблемища: сельская электростанция. Котлы этой станции в час сжигали чуть меньше четверти центнера брикетов, полтонны в сутки. И всем было понятно, что зимой дровами ее «прокормить» не получится: не было столько дров в окрестностях. Весной, когда первые баржи в Павлово пришли, деревенские этих брикетов почти сотню тонн натаскали на угольный склад, но всем было понятно, что на зиму этого запаса не хватит. Так что оставался единственный вариант: самим где-то торф добыть — но ближайшие торфяники располагались в Заочье, за селом Тумботино. Причем далеко за Тумботино, там еще немало километров пройти нужно было. Но даже если там торф и накопать, то его еще через реку как-то переправить требовалось…
Тетка Наталья с невероятной силой занялась «местным хозяйством» и договорилась в районе о том, что селянам можно будет в тех краях торф на зиму запасать, причем даже «лимита» на количество добытого не устанавливалось. А в результате почти все дошкольники (включая же и вовсе младенцев) снова отправились в детский сад: матери пошли копать торф на болоте. И пошли надолго, ведь туда просто добраться не меньше дня требовалось, так что поехали они на «месячную вахту». И хорошо, если на месячную, Наталья им поставила «норму» в четыре тонны сухого торфа в день — ну, это если именно на месяц ехать копать. А перевозить торф добытый тетка решила уже зимой, когда Ока встанет и можно будет на санях без пересадки торф в Кишкино с торфодобычи доставлять. Потому что «до мороза» топлива электростанции вроде должно было хватить…
Женщины на торфоразработку уехали почти все, в деревне осталось не больше десятка. А мужчины продолжали работать на заводах, так что местными делами занимались в основном деды и бабки. И дети, которым теперь пришлось взять на себя большую часть «взрослых» забот. Мне тоже приходилось матери помогать изо всех сил, ведь теперь больше половины дошкольников так в детском саду и жили. При этом я как-то успевал с командой «старшегруппников» и лес по паре раз в день прочесать на предмет грибов, а еще я с ними и новой стройкой занялся. А еще теперь я в тихий час спал, спал без задних ног. Потому что вечерами, когда уходил домой, я шел в сарай, где дядья поставили для себя верстак, и принимался за настоящую работу. Да, я был всего лишь программист, но все же я знал, что означает слово «алгоритм». А еще я успел и в школе физику поучить, и в институте. Правда, в институте у меня выше «трояка» оценок не было — но все же каких-то знаний я там набрался!
Набрался, а теперь из консервных банок, гвоздей, бумаги, слюней и проволоки делал то, что считал очень для страны нужным. Очень нужным для нашей Красной армии. И, хотя я теперь ходил весь измазанный зеленкой (хорошо еще, что мама для детского сада ее целую коробку когда-то купила), периодически плакал в сарайчике от бессилия, я работал каждый вечер, работал, пока просто не валился от усталости…
В деревне говорили, что многие мужчины пытались записаться в армию добровольцами — но военкомат всех из посылал в известном направлении. Что было не очень понятно: из того же Грудцина призвали больше полусотни человек, из других деревень тоже народ призывали и даже из крошечного Кишемского пятерых военкомат забрал. Но оказалось, что и на Кишкино мобилизация тоже распространяется: в самом конце августа повестка пришла дяде Николаю. Когда он об этом рассказал, тетка Наталья вскочила на мотоцикл и помчалась на торфоразработку нашу, и оттуда привезла домой тетю Машу. Баба Настя забрала в нашу комнату Настюху и Ваську на пару дней, и Николай с женой пару ночей провели вдвоем. А затем дядя Коля, взяв котомку, отправился на войну. Тетя Маша весь день проплакала а затем снова на торфоразработку отправилась.
А я — через день после отъезда дяди Николая — сам отправился в Ворсменский военкомат. Но вовсе не затем, чтобы «записываться в Красную армию», у меня план был совершенно иной. И если он осуществится, то будущее может стать тоже немножко иным. А возможно, что и вовсе другим. И я очень надеялся, что то будущее станет куда как лучше того, про которое я вспомнил в свои именины…Глава 11
Я привык когда-то к тому, что информация является вещью общедоступной. Не вся, конечно, но основная ее часть. Конечно, это не значило, что получаемая информация хоть в какой-то степени верна, но если сравнивать информацию, получаемую из многих независимых источников, и она оказывается в целом одинаковой, то ей, скорее всего, можно все-таки верить. Однако недаром русская пословица предупреждает: доверяй, но проверяй — ну я и проверил, на собственном опыте…
Оказалось, что в Ворсме нет военкомата, да и не было никогда. Люди этим словом называли воено-учетный стол, работающий при заводе имени Ленина, и в этом «столе» работали ровно три человека. Тетка лет сорока была делопроизводителем (то есть оформляла, отправляла в собственно военкомат и выписывала людям нужные бумажки). Кроме нее там работала довольно молодая девица, которая называлась вроде как сотрудницей архива — и ее заботой было хранение копий документов всех зарегистрированных в городе и ближайших селах военнообязанных. А третьим сотрудником там был пожилой мужик с необычной для Советского Союза должностью «курьер», и он занимался перемещением бумажек между военкоматом (который размещался в Павлово) и «столом», а так же развозил повестки мобилизуемым. Еще, как он сам мне рассказал, отвозя меня на своей бричке обратно в Кишкино (пожалел бедного меня, всего аж взмокшего, таща свою тележку так далеко, а «мне всяко в ту сторону сегодня-завтра ехать, так поеду сегодня»), ему полагалось, в соответствии с приказом военкома, возвращать семьям мобилизованных гражданскую одежду. Ну да, избытка одежды ни у кого не было, а кто придумал ее возвращать родне, было неизвестно. Я о такой практике никогда раньше (то есть позже) и не слышал, но вряд ли простой районный комиссар мог такое приказать? Или мог?
Пока мужик укладывал в свою бричку котомки с вещами, которые ему предстояло раздать в деревнях, я забежал в магазин и купил мыло. Мыло там продавалось обычно двух сортов: хозяйственное и банное, иногда и туалетное какое-то попадалось, но редко. А сегодня хозяйственного не было, а банное было, и продавщица, которая меня уже знала (я с мамой часто сюда заходил, когда она что-то для детского сада покупала), сказала тихонько, наклоняясь ко мне, хотя в магазине никого больше и не было:
— Шарлатан, а у тебя денег-то много сегодня? Я гляжу, ты с тележкой, так бери мыла побольше, на все деньги бери: говорят, что в Ленинграде и в Москве на все уже карточки ввели, того и гляди и у нас введут. А вам-то в деревне откуда карточки-то брать? Их, говорят, только по городам раздавать будут…
Ну, насчет того, что «карточки только по городам», я был абсолютно не уверен, ведь не будет же страна своих кормильцев в грязи держать — но совета послушал. Тем более что, по словам продавщицы, «мыло только вчера привезли» и было его очень много. Так что банного по рублю за кусок большой (не очень большой, на сто пятьдесят граммов) я купил целых пятьдесят кусков, а еще взял — для девчонок только — и туалетное мыло «Земляничное». Оно, конечно, дороговато было, девяносто копеек за маленький стограммовый кусок, но пахло-то оно очень хорошо! Его я двадцать кусков взял, и продавщица мне все мыло завернула в три больших куска плотной оберточной бумаги и помогла свертки аккуратно в тележку положить. Меня удивило, что она же потом подошла к кассе и пробила чеки, но она, заметив мой взгляд, тут же пояснила:
— Зинка-то теперь на завод ушла работать, одна я осталась. Но оно и к лучшему: остальное мыло я потом пробью.
— Почему потом?
— А не положено нам больше двух кусков в одни руки давать, спекулянтов начальство опасается. Но тебе-то… мы ведь должники твои. Так что это, считай, наше спасибо.
— За что?
— Ну все же знают: Шарлатан придумал делать электрические машины для деревень, а теперь муж мой на генераторном мастером, квартиру вон нам дали. Ну ладно, иди уже… — она помогла мне спустить тележку со ступенек магазина и — я обратил внимание, когда заворачивал за угол, направляясь к «столу» — стояла у входа и смотрела мне вслед. И я подумал, что в провинции народ, несмотря на войну, совсем не оскотинился. Наверное и потому, что здесь всегда люди друг к другу как-то душевнее относились, и потому, что здесь все всех знают, а потому за собственной репутацией все же следят, стараются ее не запачкать…