Широки Поля Елисейские

– Я видел золотые купола. Это настоящая церковь?
– спросил я.
– Меня учили, что в раю не должно быть трёх вещей. Пола - но лишь род. Семьи - потому что нет ни жён, ни мужей. И веры в Бога - ибо есть знание о Нём. А в Райчиновке всего этого в избытке.

– Вот и делайте вывод, - кратко произнёс Янош. Он упорно не хотел пользоваться моей слабостью и тыкать своего нового донора - врождённый аристократизм мешал.

Я кивнул: впервые за этот день мне стало интересно, а это, говоря по-простому, главный довод за то, чтобы влипнуть в очередную авантюру.

– Согласны? Тогда пойдём, - сказал он.
– Итак, вы, я, Сливка, Беата - хотя, нет, она полетит. Соломон?

– Нетушки, я, как всегда, останусь, - ответил тот.
– Подожду, в отличие от вас, более удобного момента. Я ведь к родным стенам не прикован, словно заурядное привидение: и меня к ним ни разу колом не пришпиливали, как некоторых. Тем более церковь и кабак - две стороны одного и того же бытия. Пускай уж без меня курят ладан и фимиам, глотают колёса Фортуны, геройски потребляют героин и опиваются народным опиумом. Куда мне? Я бедный простой еврей, и папа с мамой у меня были бедные евреи, и даже кошка, как в том анекдоте Льва Кассиля, - тоже еврей.

На последних словах загадочный Сливка сделал вид, что ухмыльнулся, а мы сделали Шлёме ручкой и выступили.

Лес начался сразу за порогом корчмы, словно и он ждал-дожидался подходящего момента. Густой, прохладный, тенистый - заметно было, что вампир облегчённо вздохнул и перестал щуриться, - и запахи здесь витали живые.

– Не то что деревенские ходячие и стоячие муляжи, - отметил Янош, резво двигаясь по тропе.
– Я и листву чувствую, как растёт, и всякую живность слышу, как она шуршит в траве, и птиц - они скрытно поют, но ведь у меня слух куда тоньше вашего, Исидор.

– Пр-релесть, - согласилась Биче. И даже на хмурой кошачьей морде выразилось удовлетворение - может быть, наличием птиц, а также мышей в окружающей среде.

"Сливка что - немой?
– подумал я.
– Или так умён, что не говорит, пока нечего сказать по делу?"

Тут мы пришли. Очень даже просто.

Храм высился на широкой цветущей поляне и благодаря капризам здешнего пространства казался небольшим и вполне обозримым. На белокаменных стенах сплетались рукотворные виноградные лозы, обвивая усиками стрельчатый портал, жонглёры играли на псалтири и арфе, усатые и гривастые звери танцевали под эту музыку, попарно сплетаясь хвостами. Вход благословляла большая икона - изображение на ней было таким удивительным, что не успев рассмотреть его в деталях, я поднял глаза вверх.

Так и есть: на всех семи шпилях поместили скульптуры кошек или даже маленьких богинек Баст в горделивых позах. Я вновь опустил взгляд: икона изображала юную святую с головой, окружённой нимбом, и епископским посохом в руке. Тем жестом, полным одновременно властности и грации, каким Мария-Дева держит Спасителя, святая прижимала к высокой груди стройного рыжего котика. За плечом у неё рисовался важный котяра в мантии и клобуке, морда его была величественна и сурова.

– Святой Котофей Странноприимец и его супруга, великомученица Кошка Шрёдингера, трагически погибшие во время безответственного научного эксперимента, - объяснил Янош, плотно поддерживая меня за локоть.
– Нет, не нужно на них креститься, - остановил он мою руку, что механически поднялась на уровень левого плеча.

– Ненавижу то, на чём их распинали, - сказал некто за моей спиной.
– И колокольни - м-мой народ сбрасывали с колоколен каждую коронацию. И костры для кошачьего всесожжения. А потом неизбежно плодились крысы, наступала чума и уносила половину страны...

Я обернулся. То был юноша, высокий, белокурый и зеленоглазый, Биче уже оседлала его перчатку. Одеяние совсем простого покроя как-то сразу заставило меня почувствовать старомодность Яношева наряда и вычурность моего собственного.

– Терпеть не могу кошачьего акцента, - юноша улыбнулся, словно в том факте, что он вообще заговорил, не было ничего особенного.
– Собственно, эта церковь - моя. Войдём?

Внутри оказалось просторно - снова сработал эффект искажения масштабов. Высоченный свод густого изумрудного цвета, многоярусные паникадила, свечи в которых теплились оранжевым, ниша с книгой на подставке из дорогого дерева и пёстрый ковёр на полу.

– Двигайтесь аккуратно, Исидор, - предупредил меня юноша.

Ковёр оказался живым - то были сотни, может быть тысячи кошек, которые устилали пол истощёнными телами. Кажется, все они были целы - здешний мир не ведал смерти, - и во всяком случае, некоторые поднимали головки нам навстречу, а кое-кто пытался приветственно махнуть хвостом.

– Изгнанники. Здесь в каком-то смысле они все - о четырёх, шести, восьми и даже двух ногах. Им есть где приклонить голову, но мучает голод, - сказал мне Янош.
– Верховный Кот Эшу приходит сюда кормить. Нет, ни вы, ни я, никто другой того не сможет.

– Эшу?
– повторил я.

– Не Сливкой же меня, право, называть!
– отозвался юноша.
– Совсем не торжественно выйдет. Тем более имя, в отличие от клички, почти настоящее. В предыдущем воплощении я был горным львом и снова к тому стремлюсь: ибо какой солдат не хочет стать генералом, а кот - пантерой!

Тут он сотворил нечто совсем чудное. Отодвинулся от нас обоих, сбросил с руки Биче, которая мигом взмыла к куполу. Стал на середину и поманил животных к себе. Их масса нахлынула волной со всех сторон, закрыв его от наших глаз.

А когда отхлынула - на полу не осталось даже крошки причастия.

– Не тревожьтесь, вернётся наш Гренуй-парфюмер, - утешил меня стриг.
– Биче за этим присмотрит. Она умница, её на всех хватает - и на вас, и на меня, и на него тоже. Только, сами понимаете, столько раз умирать - доля похуже, чем у козлов бога Тора, которых вечером съедали, а утром благословляли на жизнь ударом молота.

– Вот дрянь-то, - вздохнул я.
– Спрашивается, чей тут человечества сон золотой реализовался?

– Да всех, кто хочет и в потусторонней жизни устроиться уютно и беспроблемно, - ответил он.
– На Земле старались не грешить, поститься-плодиться-размножаться, бороться с неправдой, клеймить выродков и чуждые обычаи, обличать проступки ближних. У них вполне даже получалось, только зачем тащить на небо куцые принципы, которые работают лишь на земле, и то в их несовершенном представлении? То бишь даже на дольный мир влияют не особо?

– И что - неужели до сих пор нельзя было ничего поделать?

– Нам со старым иудеем - явно нет. Эшу - может быть, я не спрашивал, у него свои задачи. О, знаете, какие у него любимые стихи? Маяковская лесенка.

Мне бы

памятник при жизни

полагается по чину.

Заложил бы

динамиту

– ну-ка,

дрызнь!

Ненавижу

всяческую мертвечину!

Обожаю

всяческую жизнь!

– По лесенке - на небо. А обратно?
– спросил я, уже догадываясь по аналогии.