Школа любви

— Неграмотный так зачитался — одни уши из книги торчат!

Передо мной стоял легкий на помине межениновский дядя Петя. Руки в боки, ноги колесом, рот до ушей. А уж нарядный-то!.. Таким я его еще не видел: в распахнутой кожаной куртке с овчинным подкладом, в белой рубахе, даже при галстуке — правда, из моды давно вышедшем, пестром, широком и коротком, на резинке. Только вот плешь непарадная шапка прикрывает — кроличья.

— Здоровы были, Константин! Где жену потерял?

Подсев ко мне, старик первым делом сообщил, что домик мой цел:

— Проезжал недавно — стоит, не растащили еще по бревнышку. Видать, хорошо межениновцы с ваших участков дровами запаслись!

Со смешком, будто о чем-то забавном, рассказал, что по осени чуть не месяц в больнице лежал, в городе, ноги лечил, а то совсем было отказали. «Всю ихнюю химию выжрал, все процедуры-дуры прошел, а ноги, вишь, ровней не стали, но хоть болят меньше…»

Но и на этих кривых ногах дядя Петя, как выяснилось, умудрился на свиданку сходить, вот с нее и возвращается. Свататься, можно сказать, в город ездил. На газетное объявление клюнул — только расстроился да зря время потерял.

— Это ж, Костя, баба Яга сущая: тоща, как газета в профиль!.. Ну а я ведь простой, как три рубля: мордой лица, видать, неудовольствие и выдал… А с чего мне, скажи, удовольствие-то поиметь? Губешки у нее синие, в ниточку, сука — навскид ясно, один глаз другого больше, но в каждом злопыхания до хрена: не Радж Капур к ней, видишь ли, пожаловал, а деревня навозная!.. Да я б таким, на месте газетчиков, запретил объявления давать… И ведь что обидней всего — даже ночевать не оставила, курва, будто полез бы я на нее! Пришлось ночь коротать на лавочке вокзальной, на Томске-первом, а там разве выспишься?.. В электричку вошел — глаза сразу склеил. Разлепил — е-мое! — Костя из тамбура идет!

А ведь и впрямь дядя Петя встрече обрадовался. И я — не меньше. Только я-то и в лучшие времена не говорлив — больше старика слушал да на вопросы отвечал. А у того теперь забота одна: жениться надо, невмоготу уже одному. Чуть не всех межениновских разведенок и вдов перебрал — ни с одной не сладилось. («Им трактор мой нужен, а не я!») На дачных участках все лето незамужних бабенок охаживал, помогал им, ублажал всяко, к себе домой заманивал — передохнуть, чайку попить, а то и бутылочку уговорить. И гостевала у него не одна, да бестолку… («Полине своей ровню найду разве?»)

— Ты вот что, Костя, давай помогай мне, — не шутя уже, громко и просительно сказал дядя Петя. — Может, есть какая на примете: по соседству, на работе ли?.. Время-то нынче страшное, городские бабы в деревню охотней уезжать должны: у земли всё понадежней… Найди мне какую-нибудь, только не шибко старую, чтоб не корягой замшелой в кровати лежала. А то: плоховато без жены — бьется сердце об штаны!

— Вот срамотень-то!.. — пропела за моей спиной одна из полузабытых мной теток.

Другая солидарно подфыркнула:

— Иному кобелю и в старости покоя нет!

— Так я же и хочу успокоиться, — обернулся дядя Петя к теткам. — Может, кто из вас меня успокоит?

Вместо ответа пожилые товарки отсели подальше, на освободившуюся лавку.

— Вот, Костя, моя, эта… трагикомедия, — вздохнул дядя Петя. — Внутри-то я молодой, тебя, может, моложе, а снаружи — пень трухлявый. Ровесниц моих уже на печь ухватом подсаживать надо, а меня вот бес к тем толкат, кто лет на двадцать-тридцать моложе. Кого ж винить, что от них мне ноль внимания?.. Найди мне, Костя, подходящую, без норова, а то одичаю. Скажи: мол, веселый дед, ласковый, книжки читает, поет под балалайку, квартира есть, трактор есть, мотоцикл «Урал» в придачу — чо еще надо-то?.. Найдешь такую — любить ее буду до смерти. Как жену покойную…

Увлажнились глаза дяди Пети, на широком бугристом лбу тоже капельки выступили, и понял я: и впрямь помогать надо…

— Ладно, — сказал, — попробую, есть на примете: бухгалтерша наша, еще кое-кто…

— Во, молодец!.. Ты ведь стихи пишешь — понимать должон: нельзя же без любви, верно?.. — опять повеселел дядя Петя. — А уж я на твой выбор положусь — у тебя глаз-алмаз: Елену ведь себе нашел!

Без лести и без тени сомнения сказанул старик такое, вот и отозвались во мне слова его малиновым звоном.

— А зря ты Лену с собой не взял — зашли бы ко мне, посидели… — сказал дядя Петя, когда сошли мы на межениновский перрон.

— Да вот, одному захотелось побыть.

— Неприятности поди не кончились?

— Новые, похоже, начинаются.

— Ты, Константин, это, заходи ко мне сёдни, ладно?.. Поговорим, расскажешь, кто тебя допек — вместе морду пойдем бить.

— Так и мне самому тогда морду бить надо… Неохота про всю эту мерзопакость рассказывать, а зайти — можно, если успею.

— Успеешь! Мороз тебя поторопит, однако… Не забыл, где я живу? Вот и заходи погреться, — и заковылял косолапо в сторону совхозной водонапорной башни. Ну а я к другому краю деревни направился, дивясь, что не один я такой чудак выискался — из электрички вышли еще несколько самых отчаянных «дачников»…

С приростом света возрос и морозец, пришлось опустить уши шапки. Шаги ускорил, чтоб разогреться. А в деревне — ни шевеления, тиха она, будто вымерла. Коровы, наверно, уже подоены, скотина вся накормлена, вот и сидят межениновцы по домам у телевизоров: в выходной магазины на замке, куда еще идти? Даже ребятни не видно — спят, что ли?..

Зимние виды, конечно, летним уступают: белизна непогрешима, скучновата с того. Но вот солнышко проглянуло — засверкал снег разноцветными искрами. Аж глазам больно. И глазная резь эта заставила меня вспомнить давнее…

Лет десять мне было, когда отец впервые взял меня в «поле». (К тому времени давно уж я знал, что «полем» у геологов называется работа на выезде — в тайге где-нибудь, в горах, от городов и сел в стороне). Неделю жил я с отцом в брезентовой палатке защитного цвета, поставленной в межгорной ложбине, неподалеку от быстрого и прозрачного ручья. Отец тогда был начальником партии, палатка ему полагалась отдельная, а еще в лагере была другая, огромная — в ней жили геологи, буровики, рабочие, ну а третья палатка, поменьше, — для женщин: поварихи и практикантки Изиды.

Повариху не помню почти. А Изиду забыть не в силах.

И не только за диковинное ее имя. Тогда я, конечно, не знал, что оно египетское, что так звали величайшую из богинь. И внимания-то на нее поначалу обращал мало: ну, высокая, ну, загорелая, ну, волосы ее на ветру бились, как черное пламя, когда в кузове бортовушки мы ехали, — так для меня это не очень и занятно — даже сердился, когда она по вечерам у костра начинала смешливо рассказывать истории из студенческой жизни, встревая в мужской разговор. Ведь мужчины-то всегда рассказывали что-нибудь стоящее: про встречу с медведем, про битву с тайменем или про то, как хариуса лучше ловить, а эта — со смешками своими!.. Но все ее слушали внимательно и потешались даже чересчур, будто ей угодить стараясь, тогда как мне смешно было от одного: неужто и впрямь мужики бывалые считают, что женщина, тем более такая молодая, рассказать может хоть что-то толковое!..