Шоколад

— Кстати, отец, который записал к вам сына, осуждён на три года.

Директор поправил галстук, наклонил голову, собираясь, видимо, что-то уточнить, но я не дала ему сказать.

— Быстрей, пожалуйста, меня ждёт машина.

Директор в молчании выдал мне бланк учреждения и ручку. По его блуждающему взгляду стало понятно, он никак не мог сложить два плюс два — мою форму и сообщение о том, что бывшего мужа отправили в колонию.

— Пишите в свободной форме. Укажите причину, по которой забираете сына.

Пока я писала подрагивающей рукой заявление, он сделал несколько звонков. Строчки раздваивались в глазах, сердце выпрыгивало из груди, я беспрестанно прислушивалась к шагам в коридоре, поминутно оглядывалась на дверь. Беспричинный страх лавиной накатывал на меня. Чудилось, что опять произойдёт что-нибудь ужасное, и я не увижу сына. Когда дверь кабинета отворилась, и на пороге возник Данилка в форме кадета в сопровождении воспитательницы, я с трудом поднялась на подгибающиеся ноги.

— Даня…

— Мама!

В его голосе прозвучала такая дикая тоска вперемешку со жгучей радостью, что я чуть не свалилась на пол. Мы сцепились, как два человека, потерявшиеся в открытом океане, в смертельном круговороте бури, наконец-то, нашедшие друг друга.

— Ты больше не уедешь?

Чтобы не пугать ребёнка, я как могла, сдерживала подступившие слёзы, гладя его коротко остриженные волосы.

— Нет. Теперь буду с тобой. Ты собрал вещи? Я забираю тебя из школы.

— Навсегда?

— Конечно. Мы переезжаем. Сюда ты не вернёшься.

Воспитательница подала мне рюкзак.

— Здесь всё имущество кадета Данилы Бортникова. Будете проверять?

— Нет.

Директор выдал документы Дани. У меня не было ни пакета, ни сумки, я засунула их в школьный ранец ребёнка. Воспитательница неодобрительно поджала губы, переглянувшись с директором, но такие мелочи меня давно не волновали.

— У тебя всё нормально? — смотрела в глаза сына, боясь увидеть в них что-то затаённо незнакомое и страшное. Мои страхи бежали впереди меня.

— Учебники и тетради я сдал.

— Хорошо. Пойдём быстрее.

Сын уцепился за мою руку, и моё счастье стало полным.

*

Связавшись с юристом, у которого были все нужные координаты, документы и ключи, я поселилась в квартиру Бортникова, решив, что Дане привычней находиться в знакомой обстановке, да и с продажей квартиры я хотела поторопиться. Жажда деятельности била ключом. Сына я сразу же перевела в школу по месту жительства, в которую записала ещё в феврале, потому что новая квартира находилась в том же районе, что и прежняя.

Все мои личные вещи исчезли, Бортников, видимо, выбросил. Оставил только мой столовый сервиз, раритетную кружечку из антикварного Кузнецовского фарфора и серебряные ложечки от бабушки — матери отца. Самое ужасное, не осталось альбомов из родительского дома и моих фотографий с сыном, даже из роддома на выписке. Обыскав всю квартиру, и не найдя фотографий, я прорыдала пол ночи.

То, что он выбросил снимки нашей свадьбы, меня не волновало, я бы сама это сделала, но исчезли фото мамы, папы, бабушки и мои фотографии с сыном. Бортников заранее похоронил меня и стёр все упоминания обо мне из жизни сына. Этого я ему простить не могла

Я поговорила с юристом, потом с Даней. Сын сразу же согласился с моим предложением, и юрист начал мероприятия по смене фамилии ребёнка. Себе я вернула девичью фамилию, осталось получить согласие отца, чтобы упростить процедуру для сына. Я была настроена решительно, мысленно готовилась к суду, если папаша откажется дать согласие, но всё решилось довольно быстро. Не знаю, почему Бортников не стал ерепениться и торговаться, возможно, кто-то помог ему определиться, но никаких отступных не потребовалось.

Вскоре позвонила свекровь, до этого ни разу не интересовавшаяся мною. Думаю, раньше сын преподносил ей информацию обо мне в таком виде, что они со свёкром кляли меня на все лады. Скорее всего, свекровь была на суде и много нового узнала о своём единственном любимом чадушке.

— Майя, здравствуй.

Соблюдать этикет желания не возникло.

— Что хотели?

Софья Андреевна, похоже, была удивлена моей интонацией, так как последующая пауза с её стороны несколько затянулась. Я уже собиралась отбить вызов.

— Я являюсь законным представителем сына.

— И…

— Ты же будешь продавать квартиру?

Я молча слушала, ожидая, что она хочет предложить.

— Э…мы хотим выплатить твою долю, а квартиру оставить себе.

— Я подумаю. Дела с вами будет вести мой юрист.

— Майечка, мы с дедушкой хотели бы взять внука на выходные.

— Нет.

— У вас планы?

— Нет. Он с вами никуда не пойдёт.

— Что ты говоришь, мы очень любим Данечку.

— Мне нет дела до ваших чувств.

Я отключилась и без зазрения совести заблокировала её и следом свёкра. У них есть о ком заботиться — собирать сыночке передачи, ездить к нему на свидания, писать слезливые послания. Эти люди умерли для меня. Придёт время, я расскажу сыну правду. Когда он подрастёт, то может общаться с ними, если захочет.

Двести тысяч я решила не возвращать, хотя такие мысли поначалу мелькали в моей головушке. Потом я решила, что буду выглядеть дурой в роли нищей, но гордой героини. Пасечник дал деньги без обязательств, в «счёт ущерба», как цинично я объяснила себе. Он знал, что делал. Мой ущерб был гораздо больше двухсот тысяч, и дыру в груди не так просто было залатать.

И всё же иногда становилось одиноко. Как могла я давила воспоминания о Пасечнике, хотя мой мозг подводил, выдавая воспоминания из категории восемнадцать плюс. Наверное, так работал защитный механизм психики. Постоянный стресс, выживание на грани «бей или беги» закончилось, пришло время восстанавливаться.

Знакомый мастер эпиляции, которую я регулярно посещала, узнав, что я училась в медицинской академии, предложила пройти у неё курс шугаринга и стать помощницей. Недолго думая, я согласилась и через неделю обучения стала работать. Клиентов было немного, и всё свободное время я проводила с сыном.