Шпилька
Шрифт:
Мысли о ней он старательно отгонял. В жизни никому не навязывался, и теперь не станет. Друзья, так друзья. Если ей так хочется, пусть. Он переживет.
От усталости он еле тащился, полагаясь на силу привычки - дорогу домой он мог бы найти и в умат пьяный, и с завязанными глазами. Однако, поди же ты, теперь заблудился. Вроде бы шел домой, а пришел... непонятно куда. На первом этаже незнакомого дома горел свет. Электрический. Из каких-то труб шел дым. В темноте этот дом напоминал замок сумасшедшего фермера - козырьки, балкончики, какие-то странно изогнутые трубы.
Хлопнула дверь, из дома вышла
– Дед, не стой столбом, помогай, - весело крикнула она, отлепляя Джозефа от калитки. Он поднял глаза и уставился Спайре в лицо.
– Привет, - попытался улыбнуться он.
– Привет, - весело отозвалась она. Дед подпер его с другой стороны, что-то ворча под нос.
Джозеф поднял голову, оглядел более осмысленным взглядом Спайру, деда, дом. Спайра лучилась какой-то теплой радостью. Дед как будто помолодел. Дом был совершенно неузнаваемый.
– Милая, ты что с домом сделала?
– слабым голосом спросил он, пытаясь встать ровно и выглядеть более менее грозно. Дед со Спайрой хором сказали:
– Привнесли прогресс!
Он смог только сдавленно промычать и уронить голову на грудь. Усталость навалилась многотонной каменной глыбой, придавила все эмоции - и радость, и раздражение, все. Хотелось только одного - спать. Поэтому, когда его стали тормошить, он недовольно заворчал и открыл один глаз. Второй глаз тут же распахнулся сам. Он лежал на широкой деревянной лавке в какой-то совершенно незнакомой комнате. Рядом суетился дед, что-то смешивая в стакане. Спайра расшнуровывала сапоги на нем, Джозефе. Он слабо дернул ногой, пытаясь вытащить, но не преуспел.
– Ты что делаешь?
– Ничего, - пропыхтела она.
– Просто я так думаю, что купаться в одежде тебе будет неудобно.
– Пей, - дед сунул под нос стакан, и продолжал держать, пока Джозеф все не выпил. После чего дед сообщил:
– Я ушел. Если что - зовите.
– Не волнуйся дед, дальше я сама, - откликнулась Спайра.
– Давай тебя разденем, а?
– Давай, - согласился он. В голове как будто прояснялось.
– А зачем?
– Купаться будем, - терпеливо повторила Спайра, помогая ему сесть. Прическа ее рассыпалась, позволяя тонким прядкам свеситься вокруг ее лица. Он смотрел на нее, улыбаясь, как дурак.
– Руку. Теперь голову, осторожно.
– Таким вот образом она освободила его от рубашки, куртки и шляпы. Амулеты, обереги и просто всякая всячина звонко брякнули об лавку. Дальше она взялась за ремень на брюках и он встрепенулся.
– Дай, я сам, - он отвел ее пальцы от стратегического места и стал возиться с пряжкой. Спайра пожала плечами и села на корточки, рассматривая его ногу.
– Какая прелесть, - хмыкнула она.
– Не дергайся сейчас, хорошо?
– Что там?
– Отцеплю - покажу. Главное, зубы мне пяткой не выбей, - попросила она и взяла какую-то коробку. Он вытягивал шею, силясь рассмотреть, что ж там такое, на его ноге.
– Тебе это зачем?
– с нарастающей паникой спросил Джозеф, завидев длинную острую железку с крючком на конце.
– За надо, - ответила она любимой присказкой деда. Джозеф зажмурился. Потом поморщился - было больно. Потом стало очень больно, и он зашипел. Потом
боль стала невыносимой, и он заткнулся.– Все. Любуйся.
– Он встала и поднесла к его лицу стеклянную баночку. В баночке извивалась какая-то дрянь.
– Что это, - его отчетливо передернуло от отвращения. Спайра легкомысленно пожала плечами, закрыла банку плотной крышкой. Потом неуловимым жестом прижала какую-то тряпочку к ноге. Ногу тут же охватило жидким огнем, и он зашипел сквозь зубы.
– Что-то вроде пиявки, если не ошибаюсь, - она ловко расстегнула ремень и стала стягивать с него брюки. Он тут же вцепился в них, натягивая обратно.
– Спайра, я сам справлюсь со своими штанами, - сердито заявил он. Она глянула на него с недоумением, потом изогнула бровь и насмешливо спросила:
– Ты что, стесняешься меня?
– Я не хочу смущать тебя, - с достоинством ответил он, свешивая ноги с лавки. Она сложила руки на груди, одарила его выразительным взглядом и отвернулась:
– Теперь снимай уже?
– попросила она, отодвигая ширму. Там исходила паром вода в большой ванне. Он бочком протиснулся мимо Спайры и максимально быстро опустился в воду. Зашипел - все ссадины тут же напомнили о себе.
– Ты так и будешь тут стоять?
– поинтересовался он.
– Так и буду, - охотно ответила она, насыпая в воду каких-то травок. Запахло сразу хорошо, а в голове прояснилось окончательно.
– А что мне дед дал выпить?
– Эликсир бодрости, - Спайра села на край ванны, потрогала воду и на что-то нажала. Вода стала прохладнее.
– Его надолго не хватит, так что ты сейчас быстро моешься, потом ешь, а потом спишь. Хорошо?
Это 'хорошо' заставило его закрыть рот. Открывал он его затем, чтобы заявить о том, что он достаточно взрослый, чтобы им не командовали. Поэтому он только вздохнул.
– Тебе помочь?
– Нет, - отказался он и схватил мочалку. Спайра вышла за дверь, и только потом фыркнула.
***
Когда я зашла в спальню, Джозеф спал. Поесть он так и не успел - вырубился по дороге. Зато на кровать сам лег, и то хорошо. Я кое-как перекатила тяжелое тело и накрыла его одеялом.
Дед сидел на кухне - смаковал кофе.
– Спит?
– Спит, - согласилась я и подвинула к себе кофейник.
– Дед, я изолирую от тебя кофе, если ты будешь глушить его литрами!
– Нос не дорос мной командовать, - ухмыльнулся дед, но кофейник отбирать не стал. Допил свою кружку, покосился на кофейник с сожалением.
– Как мы вровень-то поспели, а?
– Мы молодцы, - с удовольствием согласилась я. Все работы были закончены два дня назад - мы сами с дедом еще не успели привыкнуть к новобретенному комфорту.
– Но Джозеф теперь будет ворчать.
– Пусть ворчит, - хмыкнул дед.
– Что ему еще остается?
Пожелав друг другу спокойной ночи, мы разошлись по комнатам. Я тащила в лабораторию ту самую пиявку, которую приволок на себе Джозеф, предвкушая, как я ее сейчас буду препарировать - пиявки в пустынях вообще не водятся, значит, эта - какая-то особенная.
Настроение у меня было приподнятым - в новенькой лаборатории работать было одно удовольствие, да и вообще, радостно было как-то на душе. Наверное, оттого, что беспокойство, грызшее меня два месяца, наконец ушло.