Шпионаж и любовь

Кристина и Анджей вернулись в Каир из Сирии в начале 1942 года. Они поселились в пансионе в районе Замалек – в тенистой жилой части острова Джезира на Ниле; пансионом управляла еврейская пара, а населяли его по большей части служащие Женского вспомогательного корпуса ВВС [4]. Совершенно неприспособленная в житейском отношении, Кристина предпочитала жить в пансионе или отеле, а не в собственной квартире, ей нравилось приходить и уходить, когда вздумается, и не заниматься бытом. По утрам она обычно гуляла по широким тенистым улицам-аллеям Замалека, вдоль которых протянулась череда тюльпановых деревьев, вилл XIX века, ресторанов, баров и кафе, тут же находился и обновленный популярный спортивный клуб «Джезира» – хорошо обустроенный комплекс парков, лужаек, кафе, с плавательным бассейном и теннисными кортами, находившимися в распоряжении британского военного командования. После возобновления контракта с УСО Кристина получила право на членство в клубе. Если она приходила достаточно рано, удавалось понаблюдать за выгулом пони, которых использовали для игры в конное поло, – их выпускали на луг до начала рабочего дня. Она так и не научилась плавать, но любила загорать у бассейна, читать и пить чай, позволяя многочисленным поклонникам из числа офицеров, находившихся в городе, ухаживать за ней.

Большинство офицеров принадлежали к типу «буканьеров, джентльменов удачи», вспоминала Лора Фоскетт, секретарь УСО, некоторое время проживавшая в том же пансионе, что и Кристина [5]. Некоторые вернулись из пустыни и еще не успели сменить потрепанную униформу; другие едва получили назначение и рвались в бой. Они посещали брифинги, тренинги, стрельбы в Каире, искали там развлечения и секс. Город превратился в типичное гарнизонное поселение. Жены, как правило, были отправлены еще в 1940 году в Южную Африку – ради безопасности, а симпатичные женщины привлекали повышенное внимание. Для начала их могли пригласить на чай в обширный сад Гроппи или на послеобеденный бокал на высокой террасе отеля «Шепард». Вечерами устраивали романтические ужины в «Мина-хаус» с видом на пирамиды, а потом допоздна танцевали в «Континентале», «Тёрф-Клубе», клубе «Мохаммед Али» или «КитКат» на борту судна на Ниле. «Путь к отступлению был отрезан. Подкрепление, которое шло к тебе на выручку, перехвачено в “Гроппи” и после тщетной борьбы опустило руки», – информировала одна из игривых листовок, выпускаемых мужчинами из «личных репортеров Его Величества» для своих коллег по Первому сестринскому корпусу из числа женщин-добровольцев. «Дилемма не имеет решения. Невозможно вести беседы до бесконечности, рано или поздно виски заставит тебя сдаться. Мама далеко, очень далеко… Подумай об этом… следуй своим инстинктам… КАПИТУЛЯЦИЯ МОЖЕТ БЫТЬ ПРИЯТНОЙ» [6].

Молодая, одинокая и симпатичная, Лора Фоскетт успешно сдалась, занявшись любовью у подножия пирамид, хотя, как она сама признавала, «песок проникает повсюду» [7]. И она была не единственной женщиной в городе, которая позволяла себе развлекаться. По словам писательницы Оливии Мэннинг, «Каир… был чем-то вроде бюро сексуальных услуг», а муж Кристины, Ежи Гижицкий, сообщал, что за время его пребывания в Каире около двадцати медсестер пришлось эвакуировать в Англию, потому что они забеременели [8]. «Ничего дурного в том, что молодые пары делят постель, особенно в военное время, – писал Ежи, – но неплохо бы подумать о том, что сестрам нужна контрацепция» [9]. Хотя «французское письмо» (как называли презерватив) и склянка с мазью выдавались каждому солдату, посещавшему знаменитые каирские кварталы красных фонарей, молодые женщины, вроде Лоры Фоскетт, не имели прямого доступа к такой роскоши.

Кристина привлекала внимание, едва появляясь у бассейна клуба «Джезира» – в туфлях на высоком каблуке, блузке и юбке идеального кроя. Жена Ги Тэмплина, Нина, описывала ее как «вероятно, необычной внешности, но определенно не красавицу», хотя вынуждена была признать, что у Кристины «был широкий круг поклонников». Даже ее собственный муж «восхищался» Кристиной, отмечала Нина, подчеркивая при этом, что это чувство было «эмоцией, выходившей за рамки секса и имевшей корни в уважении перед ее героизмом» [10]. Однако Дуглас Доддз-Паркер, армейский капитан, отвечавший в городе за координацию действий УСО на Балканах, считал, что Кристина «обладала некой магией, которой мужчины не могли сопротивляться» [11]. «Она не была по-настоящему красивой, но очень привлекательной, – соглашалась Маргарет Паули, еще одна служащая вспомогательного корпуса, базировавшегося в Каире. – Мужчины находили ее невероятно привлекательной… но женщин отталкивал тот факт, что она производила подобное впечатление на мужчин» [12]. Один молодой британский офицер, Майкл Уорд, часто наблюдал за ней в клубе в дневное время. Она заслужила репутацию отважного агента, «так что вокруг нее существовала атмосфера гламура», и она была «привлекательной женщиной», объяснял он. Однако после двух-трех свиданий Уорд понял, что Кристина «переводила разговор на нечто более серьезное», чем невинная болтовня, и он занервничал и предпочел прервать общение [13]. Но другие офицеры были менее подозрительными.

По словам Лоры Фоскетт, у Кристины было много любовников. Как-то вечером, вспоминала Фоскетт, была с кем-то в постели, как вдруг раздался сердитый стук в дверь. Ее партнер достал оружие и направил его на нежеланного гостя, а Кристина возмутилась: «Ты никогда не говорил мне, что держишь под подушкой заряженный револьвер!» [14]. Нина Тэмплин рассказывала, что как-то раз встретила Кристину под ручку с «великолепно выглядящим афганским майором», а затем хвасталась: «Он готов умереть за меня» [68] [15]. Неизвестно, насколько правдивы все эти истории, но Кристина ничего не делала, чтобы избежать таких слухов. Нина Тэмплин размышляла: «Она словно вышивала истории, не лгала, но искусно заметала следы» [16]. «Она была определенно загадочной», – соглашалась с ней Маргарет Паули [17]. Анджей по-прежнему боготворил Кристину, но начинал понимать, что их отношения никогда не будут исключительными. Женщины из вспомогательного корпуса и шифровальщицы УСО ясно видели, что Анджей был связан с ней особыми отношениями, но британские офицеры-мужчины, такие как Уорд, «очень удивлялись», обнаруживая, что Кристина и красивый, но тяжеловатый и усатый Анджей могли иметь что-то общее [18].

68

Это был сын свергнутого правителя Афганистана, которого они с Анджеем годом раньше встретили в Алеппо.

Кристина и Анджей вели светскую жизнь не только в среде британских экспатов. Хотя они по-прежнему находились под подозрением Второго бюро, Кристина теперь находила в этом определенное удовлетворение. Они с Анджеем сохранили связи с высокопоставленными польскими военными, включая Бобинского и Копаньского, у Анджея было много польских друзей и «кузенов» среди кавалеристов на Ближнем Востоке. Бывали и внезапные встречи. Как-то раз бывший агент «Мушкетеров» Михал Градовский, Лис, появился в Каире и стал рассказывать за выпивкой невероятные истории, а потом и князь Эдди Лобковиц, которого они прятали в Будапеште, прибыл на отдых и восстановление после пулевого ранения в спину. По словам Оливии Мэннинг, Каир стал «филиалом Восточной Европы» [19]. Изгнанные представители королевских домов, их свита, выборные главы государств с дипломатами, офицерами, журналистами и шпионами приезжали в Каир, чтобы дождаться там окончания войны. Вскоре Кристина вращалась в самых избранных кругах, ее приглашали на бокал вина в компании египетских евреев, связанных с двором короля Фарука, а также с мусульманскими высшими чинами, в том числе с принцем Али-ханом, увлекавшимся светской жизнью сыном Ага-хана III, ужинала с британцами, греками, югославами и даже с польскими офицерами и агентами [69] .

69

Али, или, как его обычно называли, принц Али-хан, впоследствии женился на Джоан Гиннес, а еще позже завел роман с невесткой Уинстона Черчилля, а затем женился на Рите Хэйворт, невероятно популярной на Ближнем Востоке звезде

пин-апа.

Той весной в Каир приехала подруга детства Анджея – Зофья Тарновская. Она арендовала роскошную виллу дяди короля Фарука, который часто охотился в ее семейных поместьях. Зофья была поразительно красива, наслаждалась привилегиями своего происхождения и провела довольно дикое детство в сельской местности, в Руднике. «Руд» по-польски означало «железо», и, как и Кристина, Зофья гордилась фамильным перстнем с фрагментом железа. Подобно Кристине, она любила животных, ее изгнали из школы-пансиона в Польше за независимость характера, рано вышла замуж, чтобы вырваться из дома, хотя дом Зофьи был гораздо благополучнее родового гнезда Кристины. Зофья вышла замуж за своего кузена, Анджея Тарновского, который теперь служил в Карпатской бригаде и был близким другом Анджея Коверского. Однако их брак, всегда довольно бурный, за время войны потерпел крушение, в частности – после смерти в раннем возрасте двух их сыновей [70] . В Каир она приехала вполне свободной от прошлых травм, готовая на второй шанс. Вероятно, глядя друг на друга, они с Кристиной могли заметить много общего, а может, Кристина ревновала к довоенной дружбе Зофьи с Анджеем и подозревала, что он был тайно влюблен в нее. Как бы то ни было, женщины не сразу подружились. Но когда это произошло, они стали предельно близки, насколько это позволяли их независимые натуры.

70

Оба ребенка умерли по естественным причинам, старший в возрасте двух лет, в день, когда родился его младший брат.

Зофья стала общепризнанной светской красавицей Каира, она любила грандиозные приемы и модные ночные клубы. Кристина предпочитала маленькие приемы, где у нее было больше шансов на успех, – ее преимущества открывались в частных беседах в тихом уголке. Зофья была заинтригована Кристиной, даже восхищалась ею. Они обе остро и болезненно переживали падение Польши, Зофья даже сожгла в 1939 году свой паспорт, в знак протеста против вынужденного бегства. Но у нее никогда не возникало желания идти на фронт. Она с готовностью стала добровольцем Красного Креста, помогала разыскивать пропавших солдат союзников, налаживать работу военной столовой неподалеку от отеля «Шепард». Кристина, со своей стороны, восхищалась силой и решимостью Зофьи, ее природным отвращением к дисциплине, напоминавшим ее собственные чувства. Они могли бы стать подругами на всю жизнь.

Несмотря на удовольствие от солнца и всеобщее восхищение, обретенное в Каире, Кристина была крайне подавлена недостатком деятельности. Она видела, что такое нацистская оккупация, понимала ужас и степень риска, которые переживали ее соотечественники, она знала, что способна быть полезной Сопротивлению. Атмосфера в Каире «невыносима», писала она Кейт О’Мэлли. «Здесь почти 900 000 офицеров ищут способ развлечься. Ты не можешь представить себе, что большинство из них понятия не имеет о степени жестокости, которая царит в оккупированных странах, битвы в пустыне кажутся им своего рода игрой. Я в отчаянии. В офисах полно молодых, веселых, безмятежных юнцов, которые считают людей вроде меня пораженцами или паникерами» [20]. Она писала неоднократно о том, как жалеет, что не вернулась в Польшу. Там ее работа приносила очевидные результаты, а в Каире все ограничивалось разговорами. В УСО намеревались перевести ее и Анджея в другое место. «Не вижу причины оставлять их в Каире, где у них нет занятий, – сообщал Уилкинсон, – и где они являются потенциальным источником недовольства» [21]. В частных разговорах слово «недовольство» заменялось на «потенциальный источник опасности», было ясно, что в Лондоне Кристина и Анджей по крайней мере станут полезными [22]. «Досадливые вопросы X и Y» продолжали «служить раздражителем» на протяжении нескольких следующих месяцев [23]. В то же время Кристина и в Каире добывала порой ценные сведения.

В апреле 1942 года она предупредила Ги Тэмплина о слухах, что готовится заговор с целью убийства – «весьма жестокое обвинение», – косвенно связанный с Йозефом Ретингером, одним из наиболее спорных личных советников генерала Сикорского [71] [24]. К маю ее регулярно просили предоставлять сведения о польских офицерах и служащих Второго бюро. Ее комментарии были поразительно честными и точными. Например, одного польского офицера в УСО характеризовали как «высокого, спортивного и красивого, с приятными манерами», а Кристина сообщила, что «его брат много лет находится в клинике для умалишенных», и высказала предположение, что сам офицер «может сделать нечто худшее, чем просто составить ему компанию» [25]. Ее резковатый стиль приветствовался. «Источник ядовитый, но хороший, то есть Желание», – отмечено в конце доклада о пострадавшей гордости польского генерала в Тель-Авиве [26]. Однако, какими бы сплетнями ни казались ее отчеты, становилось ясно, что британцы их ценили, и теперь они хотели удержать ее в Каире. Штаб-квартира УСО переместилась в здание Рустум – в жилом квартале на берегу Нила, – настолько закрытое, что таксисты прозвали его «Секретный дом», а мальчишки, чистильщики обуви, и уличные торговцы собирались снаружи – последние выкрикивали: «Шоколад! Сигареты!» [27]. Сначала Кристине предложили секретарскую работу; неудивительно, что она отказалась. Эйдан Кроули, оказавшийся тоже в Каире, выступил на ее стороне, утверждая, что Кристина не тот «тип, что сможет выполнять офисную работу», потому что она хочет «работу с риском» [28].

71

Ретингер, вероятно, был связан с установкой взрывательного устройства, обнаруженного в самолете Сикорского перед полетом в Вашингтон в декабре 1942 г., позднее его вывезли из Польши британским специальным бортом из-за опасений за его жизнь.

Анджей тоже хотел работу с риском и тоже оставался в бездействии с момента возвращения из Сирии. Ногу так и не удавалось вылечить, она сильно опухла, его раздражал песок, попадавший под протез и причинявший ужасную боль. В марте он перенес операцию – ему удалили еще три сантиметра культи. Потребовалось несколько месяцев перемещаться только на костылях, после чего Кристина и Кейт О’Мэлли добились того, чтобы из Лондона прислали новый протез.

Посещая Анджея в госпитале, Кристина встретила старого друга. В сентябре 1941 года, когда они с Анджеем находились на задании в Сирии, Владимир Ледоховский был направлен дальше на запад в составе польской Карпатской бригады, которая помогала силам союзников, защищавших Тобрук в Ливии. Владимиру оторвало часть левого локтя, но ему повезло – руку ампутировать не стали. После операции одна рука стала короче другой и больше не сгибалась. Он вызывал сочувствие у многих посетителей, думал, что о нем судачат за дверями госпиталя, но его очень тронул визит Кристины. «Она смотрела на меня со слезами в глазах», – записал он в дневнике [29].