Шпионаж и любовь

1943 год начался оптимистически. Кристина все еще ждала приказа, а тем временем учила английский и итальянский. Впервые прибыв в Каир, Говарт отметил, что она всегда говорила по-французски, а вот «ее английский язык был не очень хорош» [84]. На самом деле она говорила по-английски очаровательно, хотя и не очень правильно, с мелодичным акцентом и особой манерой строить фразы, нередко она буквально переводила идиомы, если чувствовала, что это придаст эффектность речи. Но и ее французский был «чувственным, но с сильным придыханием», как заметил один из ее друзей, и естественная ее манера состояла в том, чтобы говорить – как однажды сказал Владимир Ледоховский – «с запинкой и придыханием» [85]. Всегда сознавая силу языка, когда она чувствовала, что очарования недостаточно, Кристина просила друзей написать от ее имени «на вашем королевском английском» [86]. В ожидании неизвестного будущего она воспользовалась возможностью восстановить контакты со старыми друзьями, обменявшись письмами по дипломатическим каналам, в том числе и с Кейт и сэром Оуэном О’Мэлли. В следующем месяце сэр Оуэн был назначен послом Великобритании в Польской республике, представленной польским правительством в изгнании в Лондоне под руководством Сикорского; этот пост он сохранил до конца войны. «Как ты думаешь, он меня все еще любит? – спросила Кристина у Кейт. – В течение нескольких месяцев я пыталась написать, но меня побеждала проблема, как начать» [87]. Но у нее не было причин волноваться. Кристина могла «все еще полагаться на его бессмертную дружбу», гласит отчет УСО, составленный после прочтения их переписки [88].

Перспективы Анджея также улучшались. В марте его отправили на паравоенный курс в Хайфе в Палестине. Несмотря на его протез, он преуспел. Счастливый и популярный, вскоре он заслужил право считаться потенциальным инструктором. Пока Анджей был в отъезде, Кристина делила квартиру с Ливией «Пусси»

Настой, дочерью известного румынского журналиста, работавшей на британское новостное вещание на ее родную страну, несмотря на отчаянный страх, что ее голос узнают и это может навредить семье. Впоследствии Ливия вышла замуж за Билла Дикина, который возглавлял югославскую секцию УСО [76] . Кристина по-прежнему вращалась в интернациональной среде, хотя все больше и больше ее британских друзей-офицеров прибывало в Каир, среди них Эйдан Кроули, Альфред Гардин де Шатлен, Айвор Портер и Тед Хоу.

76

См.: William Deakin, The Embattled Mountain (1971), в книге содержится рассказ о его работе в Югославии.

Одним из новых лиц был полковник Кукэм, британский офицер, который арендовал небольшую виллу неподалеку от дома Кристины, с садом, заросшим бугенвиллией и пуансеттией, и лужайками, плавно спускавшимися к Нилу. Иногда днем Кристина присоединялась к Кукэму в его прогулках по мечетям и историческим местам Каира и, как рассказывали, по вечерам принимала участие в его «экскурсиях на фелуке» вверх по реке, чтобы полюбоваться фламинго и ибисами в закатном свете, поесть кебабов и выпить красного вина у самой кромки воды [89]. По словам Трушковского, Кукэм был «весьма достойным человеком», но он не стал ее постоянным спутником [90]. После тщетных попыток убедить Кристину выйти за него замуж, он отправился на фронт, был сброшен с парашютом в Югославию с миссией к маршалу Тито. Там он погиб во время очередной боевой операции. Когда известие о его смерти достигло Каира, Кристина раз и навсегда прекратила упоминать его имя.

Где бы она ни находилась, Кристина продолжала предоставлять частную информацию британскому УСО, поставляя «ценные сведения», несмотря на то что находилась под наблюдением Польского Второго бюро, где постоянно вели «долговременную хронику» ее деятельности [91]. Российская победа над нацистами под Сталинградом в феврале 1943 года – по словам главного шифровальщика УСО, «безусловно, самое эффективное изгнание захватчика за все время» – изменило ход войны [92]. Напуганные тем, что Сталин и Гитлер могут заключить сепаратный мирный договор, Черчилль и Рузвельт оказывали все большее давление на поляков, чтобы те согласились с изменениями советско-польской границы. Соответственно, разногласия в польских войсках возрастали.

К Кристине обратился адъютант генерала Андерса капитан Климковский, которому в УСО с типичным мрачным чувством юмора присвоили кодовое название «Чума». Кристина согласилась встретиться с Климковским в отеле «Континенталь». Позднее она сообщала, что за ней следовал толстый и хромой агент Второго бюро, которому удалось устроиться за соседним столом, несмотря на то, что она передвигалась быстро. К сожалению, нет записи того разговора, но в УСО сделали вывод, что Климковский представляет собой восходящую звезду польской политики. «Никто, – писали они, – не осмеливается открыто противостоять Чуме, опасаясь, что он может стать слишком влиятельным человеком» [93]. Две недели спустя произошел неудачный переворот, целью которого было заменить Сикорского генералом Казимежем Сосновским. Климковский, который принадлежал к другой фракции заговорщиков, предупредил Андерса о заговоре, и Андерс остался верен Сикорскому. Тем не менее УСО сообщало: пошли слухи о том, что при возможном посещении генералом Сикорским Ближнего Востока он будет убит группой экстремистов во главе с Климковским [94]. Патрик Говарт призывал к незамедлительным действиям, а британское руководство беспокоилось, что предполагаемое «покушение», запланированное «секретной военной кликой», привело к значительному усилению мер по охране генерала Сикорского в Лондоне [95].

К апрелю 1943 года Каир снова наполнили слухи о «грядущем кризисе» и «ожидаемом бедствии» [96].

В апреле горячий ветер пустыни хамсин, как обычно, пронесся по улицам Каира, город захлебывался песком и пылью, которые покрывали здания и деревья в муниципальных парках. В том году вихрь-хамсин из слухов одновременно обрушился на Каир, не менее эффективно затуманивая картину разведывательных данных. Трушковский призывал Лондон относиться к отчетам Кристины с осторожностью. «Агент Желание, безусловно, восхитительна, – писал он, – и я не сомневаюсь, что она искренне верит в то, что говорит», но она «очень эмоциональна», и ее сведения «окрашены эмоциональным контекстом и ее дружескими чувствами» [97].

Без сомнения, это было правдой, но что-то происходило, и Кристина была втянута в события. Поляки вдруг захотели избавиться от нее и предложили ей работу в Румынии без внешних ограничений. Кристина была «настроена подозрительно», и Трушковский понимал, почему поляки были бы очень рады удалить ее именно в этот конкретный момент, поскольку [Андерс, Климковский] и остальные часто беседуют с ней» [98]. Разговоры Климковского с Кристиной к тому времени подтвердили британское мнение о его «фанатичном» настрое против Сикорского [99]. Несмотря на свои сомнения, Кристина готова была принять работу, предложенную поляками, а затем посылать из Румынии отчеты британцам, хотя ее реальной целью было вернуться в Польшу. Трушковский возражал. Двойная игра была слишком опасной. «Желание поступила бы очень глупо, если бы начала подобную игру», – писал он [100]. Итак, она осталась в Каире, где польские политические интриги становились все более активными.

13 апреля Берлинское радио передало сообщение, что найдена «яма… 28 метров в длину и 16 метров в ширину, в которой тела трех тысяч польских офицеров лежали в 12 слоев» [101]. Немецкая армия продвигалась в Россию через Катынский лес под Смоленском и обнаружила первую массовую могилу почти на 20 000 человек: офицеров и представителей польской интеллигенции, пропавших без вести с момента их интернирования в Советский Союз в 1939 году. Их вывозили из лагерей в лес группами примерно по 200 человек, связывали и убивали выстрелами в затылок. На некоторых телах остались дневники и письма домой. Это было ужасное военное преступление. Немцы обвинили Советы в совершении массового убийства весной 1940 года. Поначалу советские власти утверждали, что речь идет о древнем могильнике, потом – что ответственность за преступление лежит на нацистах. Сикорский потребовал независимого расследования Международного Красного Креста. В ответ Сталин цинично обвинил поляков в недоверии и готовности сотрудничать с немцами, использовав это в качестве предлога для разрыва дипломатических отношений.

Как посол Великобритании при польском правительстве в изгнании, сэр Оуэн О’Мэлли написал два сообщения о «катынской резне», в мае 1943 года он подробно рассказывал об ужасных последних мгновениях жизни убитых и взволнованно представлял доказательства того, что это действительно было советским актом геноцида. Документы вызвали ужас в британском Министерстве иностранных дел, но Черчилль не хотел рисковать разрывом отношений со Сталиным и дал указание, что «этого вопроса следует избегать» [102]. Ограниченное количество экземпляров отчетов сэра Оуэна было полностью похоронено в архивах. «Обращаясь к публичной стороне катынского дела, нас сдерживала настоятельная необходимость сердечных отношений с Советским правительством, – писал сэр Оуэн. – На самом деле мы использовали доброе имя Англии, как убийцы использовали еловые ветки, скрывающие следы убийства» [77] [103].

77

В ноябре 2011 г. российские власти заявили, что Сталин лично приказал убить жертв Катыни.

Через неделю после того, как прозвучали в эфире новости о Катыни, нацисты начали операцию по ликвидации Варшавского гетто. Годом раньше это было крупнейшее еврейское гетто в оккупированной Европе, но более 250 000 его жителей уже были отправлены в лагерь смерти в Треблинке, а еще 100 000 человек погибли от болезней, голода или единичных выстрелов. Хотя в британской и палестинской прессе появлялись некоторые сведения о депортации и последующей гибели сотен тысяч европейских евреев, Кристина до последнего надеялась, что Стефания и кто-то из ее кузенов Гольдфедеров все еще могут жить в гетто. 19 апреля 1943 года, накануне Пасхи, в гетто вошли 2 000 вооруженных нацистов, систематически разрушая здания квартал за кварталом, несмотря на отчаянное, неплохо организованное вооруженное сопротивление жителей. Битва длилась двадцать восемь дней, в течение которых более 50 000 человек были убиты или отправлены в нацистские концлагеря или лагеря смерти. «Возле мусорных контейнеров лежали женщины, девушки и дети в море крови, – рассказывал один из выживших позже. – Заброшенная груда, словно старые и бесполезные лохмотья, куча старой одежды» [104]. Патрик Говарт, близкий к Кристине, впоследствии назвал уничтожение практически всего населения гетто «величайшим актом геноцида в войне» [105]. Какая бы слабая надежда на спасение матери ни теплилась у Кристины, теперь она угасла. С этого момента она редко говорила о Стефании, даже с ближайшими друзьями, и всегда, заполняя официальные формуляры, на вопрос о родителях писала, что они умерли.

В конце мая Сикорский приступил к военной инспекции, рассчитанной на месяц; он планировал посетить польские подразделения на Ближнем Востоке, большинство из которых состояли из тех, кто прошел лагеря в России. Его намерение состояло в том, чтобы прояснить политику его правительства в отношении Советского Союза, снять напряженность, которая росла со времен известий о Катыни, питая слухи о грядущем перевороте. Говарт позже свидетельствовал, что англичане раскрыли заговор НКВД против Сикорского на Ближнем Востоке: с целью «убить его тогда» [106]. Однако, посетив войска и продолжив длительные дискуссии с Андерсом и другими польскими военными лидерами, Сикорский благополучно вернулся в Каир.