Шпионаж и любовь

В июле 1942 года на смену Тэмплину прибыл постоянный офицер. Габбинс назначил на эту должность капитана Патрика Говарта, не слишком высокопоставленного офицера разведки, бегло говорившего по-польски. Прибыв в отель «Шепарде», Говарт услышал, как суданские официанты учат друг друга немецкому языку. Не слишком вдохновляющее начало. В египетской пустыне шли жестокие схватки, части Роммеля находились всего в 60 милях от Александрии. Понимая, что многие египтяне не слишком приветствовали смену европейских гостей, роммелевское «Радио Африка» вещало на столицу: «Готовьте праздничные костюмы, мы уже в пути» [51]. Союзники в Египте внезапно оказались под угрозой, Каир мог в любой момент оказаться в ловушке. В день, который стал известен как «Пепельная среда», Кристина пошла в здание Рустум, где британцы и сотрудники других посольств жгли бумаги. Есть свидетельства, что Анджей был среди тех, кому дали задание оставаться за линией вражеского фронта в Каире, если немцы возьмут город. Конечно, несмотря на массовый исход в Иерусалим, забитые вокзалы и транспортные пробки на улицах, ни Анджей, ни Кристина сумки не паковали. Не делала этого и их решительная подруга Зофья Тарновская, которая отправилась на поезде в Александрию, где пошла в лучший ресторан и заказала бутылку самого дорогого вина. Однако до окончания месяца продвижение войск «Оси» прекратилось, решающим моментом стала битва при Эль Аламейне. Патрик Говарт оказался не таким отважным и говорил об «изрядном напряжении» [52]. На нервной почве у него начались проблемы с желудком, и он вынужден был до конца пребывания в Каире перейти на диету из слабого чая, вареного риса, пива «Стела» и виски, что не мешало ему установить контакты с польскими агентами.

На брифинге в Лондоне Говарт познакомился с файлами, на основании которых заключил, что следует избегать Кристину и Анджея, но в Каире Ричард Трушковский твердо уверял его, что необходимо к ним присмотреться. «Кристина – замечательная женщина, – вскоре решил Говарт. – Мы стали близкими друзьями» [53]. Он впоследствии вспоминал их первую встречу: она «по-кошачьи потягивалась под солнцем Джезиры», на ней был «неброский темно-коричневый пиджак, строгая светло-коричневая юбка, [и у нее были] сверкающие живые и привлекательные карие глаза» [54]. Она только что отвергла очередное предложение офисной работы, поступившее от Тэмплина.

Когда Говарт спросил ее о причинах, она ответила, что обладает хорошей физической формой и не имеет тяги к интеллектуальной работе. Говарт думал, что реальной причиной была решимость не опускаться до второстепенных заданий. «В том, что для нее было важно, – писал он, – она хотела получать лучшее или ничего» [55]. Позднее он характеризовал ее отвращение к офисной работе как «почти патологическое» [56]. Трушковский, однако, полагал, что страх Кристины оказаться прикованной к письменному столу рождался из глубоко спрятанного «комплекса неполноценности» [57]. Она была гордой и на удивление тонкокожей, готовой «расплакаться» при малейшей критике, она производила «наихудшее впечатление», – писал он [58]. «Я неспособна работать в офисе», – признавала сама Кристина [59]. В полевых заданиях уверенность в себе и решимость ее возрастали, она преодолевала исключительные трудности, но она не проявляла ни малейшего интереса, никакой склонности к бумажной работе, и тут она не выдерживала даже слабого напряжения, не соблюдала этикет, предписанный офисом. Однако она могла посвятить Говарта в хитросплетения польской политики, предоставить данные о конкретных людях, обсудить перспективы привлечения польских рабочих для работы на Балканах. Она даже предложила Михала Градовского для организации миссии УСО в Албании, но Кристина хотела получить собственное задание – «самое трудное и опасное», что вскоре стало ясно Говарту [60].

Говарту не потребовалось много времени, чтобы разглядеть, что таланты Кристины растрачиваются впустую в клубе «Джезира», и он задумался о том, чтобы дать ей новый шанс [61]. Позднее он утверждал, лишь отчасти в шутку, что «самое полезное, что я сделал за время Второй мировой войны, это возвращение к работе Кристины Грэнвил» [62]. Это было, вероятно, и самой сложной задачей. Человек своего времени, Говарт не относился одинаково к женщинам и мужчинам.

Когда его секретарша приносила ему новые носки, он хвалил ее за инициативу, а также за цвет лица и «мелодичность голоса» [63]. Кристина при всей ее «исключительной женственности» была совершенно особенной: она выполняла полевые задания британской разведки за два года до официального решения УСО подключать женщин к оперативной работе [64]. Говарт отмечал, что у самой Кристины не было времени для дискриминации. «Она устанавливала собственные стандарты, очень высокие… [и] с одинаковой вежливостью обращалась с генералом и сержантом, и если она считала, что их человеческие качества того заслуживают, предельно внимательно», и она испытывала «аристократическое безразличие» к цвету кожи или национальности. Она всегда проявляла толерантность к провалу или неадекватности человека, но жестко отстраняла претенциозных персонажей, характеризуя их как «полный дурак» или quel poltron [65]. Говарт считал, что Кристина была одновременно привлекательной, умной, страстной в отношении к своей стране и народу, опытной, способной, и при этом ее явно недостаточно привлекали к работе. При поддержке Черчилля первая женщина – агент УСО предыдущей осенью была заброшена во Францию. Настало время и для Кристины вернуться к полевым операциям.

В качестве первого шага Говарт позаботился о том, чтобы Кристину приняли в Первый сестринский корпус. В 1943 году женщинам в британских вооруженных силах не разрешалось носить оружие или работать со взрывчаткой. Чтобы обойти это, Габбинс зачислил женщин – агентов УСО в Первый сестринский корпус, официально не входивший в состав вооруженных сил, но все же получивший некоторую защиту в соответствии с Женевской конвенцией на случай пленения, а также предоставлявший пенсии, если женщины станут жертвами боевых действий. В течение нескольких недель Кристина была передана на попечение Гвендолен Лис, и в скором времени та была совершенно очарована «самой замечательной» женщиной [66]. Кристина опробовала на Лис свою «легенду» безденежной патриотки, которая вышла замуж в возрасте всего лишь семнадцати лет, а теперь лишенной возможности выйти замуж за любовь всей ее жизни – «Энди Кеннеди». Впрочем, ее страсть и патриотизм были неподдельными. Она была полностью захвачена идеей помощи УСО в освобождении Польши, докладывала Лис, находившаяся под сильным впечатлением [67]. Хотя две женщины провели вместе совсем немного времени, спустя годы Лис назвала старшую дочь в честь Кристины.

Помимо этого, Кристина имела мало общего с Первым сестринским корпусом – ни оперативно, ни социально. Единственный раз, когда она надела мундир, – для съемки на документы, причем ей пришлось просверлить новые отверстия для пуговиц с помощью дрели, позаимствованной у друга, чтобы костюм не был слишком велик. Кристине шла любая форма, но получившаяся фотография была далека от снимка в шубе на голое тело, некогда украшавшего ее польские удостоверения личности; едва ли даже самый эффективный классификатор поставил бы эти два образа рядом. Ее прежняя преднамеренно провокационная красота теперь скрывалась за лицом без макияжа, беретом, рубашкой и пиджаком цвета хаки, галстуком и позаимствованными на время медными пуговицами. Только подпись у самого сгиба документа, выходившая за рамки выделенного для нее пространства, намекала, что этой женщине нужно больше простора, даже на бумаге.

В сентябре 1942 года Говарт стремился найти Кристине работу в качестве связистки в реальных развед-операциях, чтобы она собирала и передавала информацию, а также доставляла сведения разрозненным людям о поставках для оказания помощи национальному сопротивлению, осуществляя связь с Лондоном и Алжиром. Такая перспектива ей самой нравилась, но Говарт был обеспокоен тем, что трудно будет организовать ее обучение, так как она оказалась бы «единственной женщиной в окружении 300 головорезов» в зданиях Рустума [68]. Тем не менее Кристина поступила на курсы в октябре и вскоре «весьма преуспела с азбукой Морзе» [69]. У нее было много поводов улыбаться. Обучал ее красивый молодой полубританец, полуитальянец, инструктор-сержант Дик Маллаби, известный «нежными, почти мечтательными манерами», а не только превосходным послужным списком [70]. Но главным источником удовольствия стало для нее предложение приступить к работе в Турции по завершении курса обучения. Однако, несмотря на много недель, проведенных на крышах различных зданий Каира с чемоданом-передатчиком УСО за отправкой учебных передач в Багдад, Кристина не была мастером беспроводной связи [71]. После неоднократных попыток она воздевала руки в небо, краснела и громко восклицала, что никак не может добиться нужного результата [72]. Это, конечно, была не работа в офисе, но и в ней присутствовала та заунывная монотонность, которую она всегда ненавидела, и когда в августе ее предполагаемая миссия была отменена, поскольку начальство решило, что Кристина слишком известна в Турции, ее терпение в отношении тех, кто упорно удерживал ее в стороне от активной деятельности, стремительно иссякало. И все же «медленно, с затруднениями» она, наконец, осваивала работу связистки и к концу года могла отправлять достойный объем в пятнадцать слов в минуту [75] [73].

75

Двадцать слов в минуту считались очень хорошим результатом, но некоторые связисты достигали скорости до тридцати слов. См.: Patrick Howarth, Undercover: The Women and Men of the SOE (1990), p. 79.

Теперь предстояло освоить искусство шифровальщика, «самую смертоносную из салонных игр», как выразился руководитель шифровального отдела УСО Лео Маркс [74]. Лучшими связистами и шифровальщиками были «девушки, едва окончившие высшие учебные заведения, – писал Габбинс, – которые не потеряли навыки учебы» [75]. И на этот раз Кристина не блистала, и снова ее знаменитая мужеством, а теперь и печально известная вспыльчивым нравом персона украшала здания Рустума, к немалому раздражению других служащих Первого сестринского корпуса, так как даже самые сдержанные офицеры из шкуры вон выпрыгивали, чтобы их представили Кристине. Она «обладала необыкновенным изяществом и непринужденным шиком», – вспоминала Маргарет Поули, наряду с «тем родом очарования, который мужчины находят неотразимым» [76]. «Едва она входила, все мужчины оборачивались на нее, даже очень суровый полковник, который обычно носа не отрывал от своих книг, подпрыгивал, чтобы предложить ей место» [77].

Осенью 1942 года отношения между Польшей и Советским Союзом стремительно ухудшались. Армия генерала Андерса составляла теперь более 75 000 человек, включая множество советских шпионов и агитаторов. Вскоре начали циркулировать слухи, что волна поддержки сместилась от Андерса к Сикорскому. К середине сентября Сикорский счел необходимым осудить заговорщиков в выступлении перед Национальным советом. Однако интриги всего лишь стали более сложными. Андерс был блестящим профессиональным военным, а не прирожденным мастером интриги. По свидетельству Ричарда Трушковского, находившегося в то время в Лондоне, многие в польских верхах говорили: если бы он держался только военных дел, его ждал бы исключительный успех, но в политике он был просто ребенком; насколько известно, Андерс «сносил происходящее, как агнец, и обещал быть более осмотрительным в будущем» [78]. Однако Кристина сообщала, что «офицеры-кавалеристы из числа ее знакомых» считали, что дни существующей польской власти сочтены [79].

В декабре Трушковский описывал «многочисленные» трудности, которые все еще препятствовали оперативной работе как Кристины, так и Анджея. Главная проблема заключалась в «категорических возражениях против них со стороны практически всех польских организаций», эту позицию усугубляло то, что он назвал «их несколько сложными личностями» [80]. Но были и другие проблемы. Оба заявляли, что мало известны гестапо и смогут беспрепятственно передвигаться по оккупированной территории, но Трушковский в этом сомневался. «Их примечательная внешность» в сочетании с деревянной ногой Анджея делали обоих «людьми, которых однажды увидев никогда не забудешь», – резонно писал он, и что еще хуже, у них были «буквально сотни, если не тысячи друзей [и] врагов по всей Европе, Африке и Малой Азии», что повышало риск узнавания [81]. «Они будут блистательны в условиях, когда требуется личное мужество и решительность, – отметил Трушковский, – но, – продолжал он весьма несправедливо, учитывая количество информации, которую Кристина передавала англичанам в Каире: – ни у кого из них нет особых талантов для конспиративной работы» [82].

В результате доклада Трушковского было высказано предположение, что Кристина должна оставаться на Ближнем Востоке и найти работу в качестве медсестры, предпочтительно в опасной зоне, или в качестве связистки, или ей следует поручить контакты с военнопленными. Кристина была бы довольна любым из этих заданий, утверждая, что единственное невыносимое для нее – унижение от получения денежной компенсации за отсутствие активной службы. Затем возникла совершенно новая идея. Джордж Тейлор сообщил, что Кристина была «убеждена в том, что могла бы жить во Франции, как француженка, и что Анджей может сойти за французского поляка» [83]. Поляки не могли возражать против заброски Кристины и Анджея во Францию или в Северную Африку. В надежде на новую миссию Кристина, Анджей и Патрик Говарт отпраздновали Рождество в вихре благотворительных балов и военных танцев. Будущее вдруг показалось вполне радужным.