Штормовое предупреждение

– Ты ведь знаешь, что когда иностранец попадает в чуждую ему среду, аборигены адаптируют его имя к своим привычкам? – поинтересовался Ковальски, берясь за лопату. – Наш всем понятный Джон может за каких-то несколько сот километров стать Жаном, Иоанном, Жуаном, Хуаном, Юханом, Иваном, Вано, Айвэном – и так далее. Этим никого не удивишь. Кшиштоф может превратиться в Кристофера, а Павел – в Пола. А что делать с именем, например, Сигизмунд или Богумил?

Марлин понадобилось какое-то время, чтобы сообразить, что он говорит о польских именах.

– Так что, – он поправил свой кошмарный шарф, чтобы не мешался, – меня вполне устраивает обращение по фамилии: и волки сыты, и овцы целы.

И снова поправил шарф. Не выдернул его из-под подбородка раздраженно, как делает человек, когда что-то не выходит с первого раза, и он переносит свою злость на бессловесный неживой объект, а аккуратно, следя за тем, чтобы не повредить старые нитки. Марлин включила фонарик, направила поток света перед собой, держа так, чтобы не слепить собеседника.

– Я знаю, что у каждого свои странности… – она пощелкала фонариком, выбирая режим – в голову пришло, что от нажатия кнопки общая безрадостная картина мира могла бы исправиться, – и обычно не вмешиваюсь, но мне ужасно интересно…

Ковальски ненадолго остановился. Верхние ступени уже были свободны, а на нижних снег лежал плотным одеялом. В него вонзился край лопаты, и было похоже на то, что там и пролегает граница между природой и цивилизацией. У лейтенанта было его обычное, ничего особо не выражающее лицо, и Марлин не могла догадаться, надоели ему эти расспросы, или нет. Обычно-то он не против вопросов: откуда ему знать, что из его слов не поняли на этот раз. Вопросы позволяют ориентироваться в человеческом социуме.

– Ты полагаешь, это какая-то традиция? – наконец подал голос он. – Что-то вроде армейского сленга?

– Это было бы на вас похоже. У одного имя, у второго – фамилия, а еще у парочки – и вовсе прозвище.

– Шкипера ищут в Дании. Если найдут – костей не соберет.

– Вот так категорично?

– Я живу с этим человеком бок о бок уже много лет, Марлин. Костей у человека двести шесть штук, а Шкиперу не хватает терпения собрать рассыпавшиеся пятьдесят две игральные карты. Так что лучше будет, если его так и не обнаружат, а не называть паспортные данные для этого – самый первый разумный шаг.

– А Прапор? Он-то, слава богу, не разыскивается международной разведкой, я надеюсь?

– Прапор пришел к нам из большого спорта, – Марлин на секунду вообразила, как она перекапывает данные по всем спортсменам за последние несколько лет, и тут же поняла, что имени Прапора она тоже не узнает. – После одной весьма неприятной истории. Не пожелал вляпываться глубже, чем уже влез, бросил все, чего тогда уже достиг.

– Но почему к вам, почему просто не занялся... Чем-нибудь еще?!

Ковальски дернул уголком рта, будто снова пережил то, о чем его спрашивали.

– Семья открестилась от него, – сообщил он наконец. – Не имели планов лезть в это болото. Своя рубашка ближе к телу, знаешь же, а мир больших ставок на большом поле – это не шутки. Никто не хотел расплачиваться за ошибку малолетнего идеалиста.

– Вся... семья?.. – ушам своим не поверила Марлин. Перед глазами так и стояла улыбающаяся мордашка младшего члена отряда – по ней ни за что было не сказать, будто ее обладатель пережил нечто подобное...

– Есть дальняя родня, – пожал плечами собеседник, – которая иногда его навещает – его чудаковатый дядюшка, например. Но он настолько не от мира сего, что поневоле закрадывается подозрение: то ли он не до конца осознает грозящую ему опасность, если тайна раскроется, то ли он куда лучше защищен, нежели кажется на первый взгляд.

– И поэтому вы не зовете Прапора по имени...

– Его тоже могут найти, пусть и не с такими последствиями, как в случае командира.

– Я смотрю, к вам нормальные не попадают.

– Почему же, попадают. Но быстро перестают быть нормальными. С ними приключается… – он сделал неопределенный жест. – Что-нибудь.

– Как с Манфреди и Джонсоном?

Ковальски меланхолично поглядел на Марлин бесконечно усталым взглядом.

– Да, – с каким-то скрытым значением произнес он. – Как с Манфреди и Джонсоном.

Марлин почувствовала какой-то подвох в его словах. Что-то такое, как будто и сказанное вслух, но все же не очевидное для нее, слушателя. Ответ в сугубо номинальном смысле этого слова.

– Что там все же с ними за история вышла, – спросила она, поджимая губы, недовольная этими недомолвками. – То есть, я хочу сказать, вы их упоминаете, но всегда в связи с разными событиями. Мне уже начинает казаться, их никогда и не было…

Ковальски продолжал глядеть на нее, сохраняя молчание. Марлин решила, что он очень неудобный тип: совершенно не за что зацепиться. Захочешь о таком рассказать – и слов не подберешь: ни жеста, ни выражения на лице, будто она говорит с манекеном.

– Были, – наконец бросил лейтенент, и племянница тети Розы поняла, что большего она от него не добьется.

– Еще какие-нибудь вопросы?

– Да, – раздраженно отозвалась она, чувствуя непреодолимое желание как-то уязвить собеседника. – Почему твой шарф выглядит страшнее атомной войны?

Шарф не давал ей покоя. Он, как не совпадающая с прочими деталь головоломки, никак не вписывался в общую картину. Лейтенант машинально поправил злополучный предмет одежды, но ответил так же ровно:

– Он выглядит, как выглядела бы на его месте любая вещь, которую используют с сорок третьего года. Не вижу ничего странного.

– По-моему, носить допотопный шарф – это само по себе странно.

– Мне удариться в теоретизацию и рассуждения о природе и границах странности, или и так будет понятно, что мне, по большому счету, все равно?

– Когда меня спросит группа геодезистов, где тут поблизости месторождения сарказма, я дам им твой телефон.

– Это комплимент?

– Нет. Это выражение моего недовольства тем фактом, что ты уходишь от ответа.

– Мне казалось, я ответил на все, что тебя интересовало. Ева мой близкий друг, я не обманываю Дорис, я предпочитаю, чтобы меня звали по фамилии, мой шарф – мое личное дело.

Марлин почувствовала, что губы против ее воли растягиваются в улыбку. Личное дело. Ну надо же. Не отношения с другим полом, не персональные данные – нет, лично дело – это старый непрезентабельный шарф. Вот в этом весь Ковальски.

Она безучастно наблюдала, как подход к дому становится расчищенным, и следила лучом фонарика за тем, как удлиняется – подобно змейке из старой игры на телефоне – дорожка.