Штормовое предупреждение
Шрифт:
Ковальски же окончательно замолчал, погрузился в свои мысли, отгородившись от внешнего мира их невидимой стеной.
Саванна. На многие мили вокруг – поля желтой травы, деревья, чьи стволы перекручены и кроны будто нарисованы горизонтальными мазками кисти на холсте желтого неба. Желтоватая вода. Засушливые глинистые пустоши розоватой терракоты. Сухой шелест высоких пустотелых трав.
Самолет – то, что от него осталось – лежит, завалившись на бок, выставив бесстыдно на обозрение свое нутро, проглядывающее за погнутыми стальными ребрами. Те идут кольцами, и при определенной фантазии можно найти их похожими на Звездные врата из кино. Но у Ковальски с фантазией туго. Его больше интересует, как заставить этот труп снова подняться в небо и донести их до какой-никакой цивилизации. Он в принципе представляет, что надо делать, и даже где взять топливо, но непочатый край работы его беспокоит.
В первый день их приземления – назовем это приземлением – вокруг была такая тишина, что было слышно, как урчит у кого-то в пустом желудке. Но очень быстро все здесь
Они разбили бивак, собрав импровизированную палатку из обструганных кольев, пары парашютов, свороченных пассажирских сидений и брезента. Москиты заедали насмерть. Постоянно хотелось пить. В первые же два часа он обгорел на солнце так, что спал сидя – лечь было свыше его сил. Дело шло ни шатко, ни валко – Шкипер додумался привлечь на черновую работу местных, технически необразованных, но сметливых и ловких, смуглых ребят, передаточным звеном с которыми служил Мейсон. Что правда, периодически его швыряло между двумя крайностями – бременем «белого человека» и истинно-кинговским стремлением ко всеобщему равноправию. До драки дело не доходило, но каждую неделю проходили очень ожесточенные переговоры. Шкипер терпел это, сцепив зубы – он привык к четкой военной дисциплине, и такой разброд и шатание выводили его чрезвычайно. Наверное, и вывели бы окончательно, если бы не Долли. Она никогда не говорила ни слова – Ковальски вообще не был уверен в том, что Долли умеет говорить – только кивала или качала головой. И улыбалась. Эта улыбка действовала на Шкипера, как доза успокоительного – он глубоко вдыхал, выдыхал и принимался в десятый раз за одно и то же. Она не спала в их собранной на скорую руку палатке. И Шкипер там тоже не спал. Где они пропадали, лейтенант не знал и узнавать не собирался – это их дело, если уж на то пошло. Вряд ли Шкипер увлечется настолько, что пропустит что-нибудь важное, вроде охотящегося хищника неподалеку. Впрочем, если это и случится – что ж, на одного льва с контузией станет больше, вряд ли командир промахнется, а чтоб убить наповал калибр маловат… Статистика утверждала, что куда больше, чем львы, показатель смертности тут нагоняют гиппопотамы, но Ковальски надеялся, что командир не поведет свою даму на свидание в болото. Остальное можно пережить.
Они обнесли охотничий лагерь каких-то выехавших поразвлечься идиотов. Угнали автомобиль. Разнесли плотину. А вообще, по большому счету, они тут отдыхали. Не было опасных для жизни миссий, не было перестрелок, не было слежки – не было всего того, к чему они привыкли. К чему привык лично он. Целыми днями он торчал под навесом с чертежами, а с наступлением сумерек лез копаться в механической начинке самолета, понимая, что если он его не починит – то никто здесь не починит. Это вселяло чувство гордости. Он ощущал свою ответственность за этих людей. Даже за Шкипера – хотя казалось бы уж за кого-кого… Он методично, во много подходов, реанимировал «стальную птицу», и ему как могли помогали те, кто тоже хотел вырваться из этой африканской идиллии. Впрочем, прок был разве что от Рико – у него всегда руки росли, откуда надо, он умел обращаться с техникой, и та его слушалась – вне зависимости от того, было такое функционирование запланировано в ее инструкции по использованию или нет. Прапор старался, как мог, но больше мешался под ногами. Ковальски сгружал на него всю уборку, но без особого энтузиазма отвечал на ежедневный вопрос: «А чем я могу помочь?». То, что он накрутил в чертежах, мало походило на нормальный самолет – однако в свое оправдание Ковальски мог бы сказать, что у него ничего не похоже при сборке на что-то нормальное. Он использует подручные материалы и выкручивается, как может.
Под конец работы Рико изобразил на носу воздушного судна оскаленную акулью морду, чем привел в восторг местных, и в ужас – впечатлительного Прапора, который в свое время раза четыре начинал смотреть «Челюсти» и бросал на середине.
Это чудовище, собранное из чего попало, было поднято в воздух, и оно полетело. Ковальски надеялся никогда не узнать, что думали те, кому случалось увидеть этот полет из иллюминатора нормального самолета. На их месте он бы ругался и крестился.
Самолет вывез их из Африки. С частыми посадками, с техническими остановками, с ремонтом, с дозаправками, они дотащились до Европы, едва не рухнув в Дарданеллы по дороге. Ковальски лучше всего запомнил их первую посадку для заправки – теперь им не нужно было пускаться на кражу или грабеж, и можно было испробовать совершенно новый опыт в области рыночных отношений – честную куплю-продажу. Африка подарила им не только опаленную до капилляров кожу, аллергию и расчесанные до кости волдыри, но и богатство. Они наткнулись на золотую жилу случайно, когда копали колодец. А теперь понемногу конвертировали этот золотой запас в местную наличность, а уже за нее залили полный бак. Он помнил глаза заправщиков – круглые, как блюдца, казавшиеся нарисованными на их смуглых лицах. Они никогда не видели столько денег за один раз.
Они со Шкипером прикинули общую сумму их выручки за эту кампанию и осознали, что вполне могли бы купить самолет. Такая перспектива – иметь в распоряжении что-то иное, а не это, собранное, как у Франкенштейна, из остатков других транспортных средств, чудовище – его привлекала. Но они сначала приобрели внедорожник, сменили всю амуницию, пополнили боезапас, сняли номер в отеле – такой, который
даже не мечтали когда-нибудь себе позволить – и отложили вопрос самолета на неопределенный срок. Зря.После африканской жары никак не могли акклиматизироваться, выкручивали кондиционную систему номера на максимум, уводя в обогрев. «У нас тут тепло, как в Калифорнии!» – смеялся Шкипер, стараясь не стучать от озноба зубами, в то время как за окном жители и гости славного города Монте-Карло расхаживали в шортах. Он так и не запомнил вычурного, броского, из нескольких слов, названия их караван-сарая. «Домой, в нашу отельную Калифорнию!» – говорил он по окончании дел. Ночью кто-то пришел петь под окнами серенаду, а после улепетывал, бросив инструмент на клумбе – к тому, чтобы его ругали, этот романтик привык, но к тому, чтобы от него отстреливались – вряд ли. Утром Прапор принес банджо, к завтраку они все воспевали свой «отель «Калифорнию», считая это чертовски остроумной шуткой.
Монте-Карло – город контрастов. За окном вечереет, сиреневое покрывало кисейных сумерек медленно ложится на пышущий жаром город. Шум машин и отдаленная музыка доносятся, будто из параллельного мира. Небо розовое. Улицы застилают лепестки опавших азалий. В голове гул, словно от прибоя, хотя Ковальски и знает что до моря отсюда порядочно.
Он один в огромном номере, где они бросили якорь. Он трое суток провел за монитором на кофе и энергетиках, шарясь по сети местного казино, и вот, расплачивается за это слабостью и головной болью. Нет, не так – Головной Болью. Подушка казалась ледяной, кровать качало, словно на волнах. Он все опасался, что его стошнит, и для этого надо было бы хотя бы доползти до ее края и свеситься, но до него, этого края, было далеко… Он прежде только в книгах встречал упоминание о такой мебели. Что-то в духе «постель, на которой могли выспаться не только полдюжины рыцарей, но и их кони». Думал – гипербола, прибавленная для красного словца. Пока не попал сюда. На этом огромном… кхм… предмете обстановки, засланном атласным бельем цвета слоновой кости, с алым балдахином, резными подпорками, высоченной спинкой, за которой можно укрываться от обстрела пару минут, они действительно могли спать все вместе и не толкаться локтями. Хотя это было голое теоретизирование – спали посменно. Паранойя Шкипера – особа слишком несговорчивая и склочная, чтобы допускать такое проявление слабоволия, как коллективный сон и никаких вахт.
Ковальски закрыл глаза, и ему стало еще хуже. Метрах в десяти от него щебетал плоский плазменный экран с приглушенным до минимума звуком. Пульт от этого монстра валялся неподалеку – Ковальски наивно понадеялся, что телевизор сможет как-то отвлечь от его текущего состояния. Но и выключить его рука не поднималась – все же, пока он работает, можно списать состояние на его отвратное влияние.
Его знобило. Он знал, что летние сумерки теплы, как кашемир, и так же мягки, знал, что в воздухе пахнет цветами, знал, что у него жар – и все равно кутался в тонкое летнее одеяло.
Спать он уже не мог, встать – мог, но не хотел. Треклятые системы защиты. Ему было интересно ковыряться в них, тут ничего не скажешь, и он не отвлекался на всякую ерунду вроде отдыха и еды, а когда спохватился, было уже поздно. Ему давно не восемнадцать, пора бы знать свою норму…
За спиной послышались приглушенные толстым паласом шаги. Зашуршал атлас, потом чуть прогнулся матрас. На Ковальски упала чья-то тень, и ему попробовали лоб. Он узнал Рико – по запаху, по манере держаться, и еще по сотне маленьких, не заметных прочим признаков. Рико что-то выманило из подземного гаража-парковки, где они сняли бокс для своего внедорожника – «боевой рекреационной машины», – как ее нежно поименовал Шкипер – и привело сюда. Вряд ли он что-то забыл. Вероятнее – пришел проведать болящего, дать ему таблеток или покормить, хотя с этим всем лейтенант бы и сам справился.
Рико тяжело опустился на постель всем весом, поправил чужую подушку, приноровился и облапил товарища, как будто поглощая его знобливый тремор. Ковальски было думал заворочаться, но голова отозвалась новым всплеском боли, и он оставил трепыхаться. Тепло чужого тела успокаивало. Он почувствовал, что начинает согреваться. На плоском экране в шестьдесят четыре дюйма по диагонали привлекательная девушка с замысловатой укладкой резала фрукты и что-то говорила, не прекращая улыбаться. Ее зубы так и сверкали на смуглом гладком лице. Ковальски снова прикрыл ненадолго глаза. Если Рико никуда не уйдет, можно попробовать все же заснуть, может, это удалось бы теперь.
Он смутно запомнил ощущение полета во сне, надежду – или даже некую просьбу высшим силам – избавить его от полетов. Не ладилось у Ковальски с полетами. Силы не вняли.
Когда пришлось рвать когти, их верный боевой монстр все же рухнул за чертой города – и теперь уже навсегда. Ковальски помнил, что испытал мимолетное разочарование, – он довольно долго возился с этим неуклюжим летуном, и было обидно его лишиться. Но он забыл об этом переживании, едва нашел взглядом Шкипера.
Они снова уходили из города, в чем были, имея при себе тот небольшой запас, который выгребли из багажника разбитой в хлам машины. Вчетвером, потому что Долли так же осталась в темном, не находимом на карте месте, вместе с их потерпевшей крушение развалиной, чья намалеванная акулья морда так сплющилась при падении, что перестала напоминать собственно акулью и выглядела жалко и жутко одновременно. Они все знали, как падать. Долли не знала. Никто не думал, что ей придется так делать, но ей пришлось, и Шкипер не открывал рта несколько дней – шел на автопилоте, смотрел в одну точку и не сразу отзывался, если его звали.