Штурмуя Лапуту

Оставалось еще немаловажное «культурное мероприятие». Готовились все: моряки, монашеская эмиграция, маг обещался выступить с «поучительными фокусами». Ну и конечно, полноценную концертную программу ожидали от «научной группы». Лоуд собирала самодеятельных музыкантов, что-то разучивала, организовывала.

…— Я собьюсь, — жалобно сказала Фунтик. — Мне всегда, когда больше пяти человек собирается, не по себе. Я бояться начинаю, слова путаю.

— Тут же все свои, чего их бояться?! — удивилась Профессор. — Безусловно, официальные публичные выступления требуют навыка и изрядного владения ораторским искусством. Но некоторый опыт в этом деле пригодится любому странствующему разумному существу. И не надо кокетничать, ты кое-что можешь. Когда надо. Вот как наш Укс — молчун, склонен к социофобной мизантропии, точно как и ты, но если нужно, пасть разинет и скажет мощно. Заставлять не собираюсь, но сама подумай. Конферанс — это звучит гордо!

…— Наверное, это последний спокойный вечер, — прошептала Фунтик.

— Нет, определенно не последний, — заверил Укс. — И на Коринте будут вечера, и потом, когда к Лапуте пойдем. Почти наверняка туда идти придется, эта Коринта не выглядит особенно обнадеживающей по решению наших сложных вопросов. Жаль, что «Генриэтта» в рейсы выше по островам не ходит, хороший корабль.

— О да! Я бы здесь насовсем осталась, — сказала Фунтик.

Укс протянул ей носовой платок.

— Все-таки ты омерзительно загадочный, — осудила бывшая воровка, утирая нос. — Всем мужчинам не нравится, когда бабы плачут, а ты прощаешь.

— Мне тоже не очень нравится. Но я знаю, что тебе иногда нужно пустить соленую влагу из глаз, и принять крепкой влаги вовнутрь. Лучше уж при мне это делай.

— При тебе мне не хочется, — объявила Фунтик, складывая платок. — Мне при тебе иного хочется. Надеюсь, ты не начнешь глупо «втирать», что стеснителен, что рядом Проф и команда, и прочую шмондоцевую ерунду. И ты хочешь. Тогда почему воздерживаешься?

— Заманиваю. Хочу, чтоб прикипела навсегда.

— Нонсенс, как говорит Профессор. Ты безжалостен, но не настолько. Брезгуешь? Потому что я шлюха?

Укс улыбнулся:

— Не притворяйся глупой. Не проконает, как опять же любит говорить Профессор. У меня было время поразмыслить, я знаю, что ты не шлюха, а ты насчет этого всегда знала. Собственно, мелкие нюансы ничего и не меняют. Мы связаны навечно, поздно метаться. Даже если бы я был конченым серийным насильником, а ты безмозглой шлюхой — нам друг от друга уже не отвертеться.

— Взять силой — то другое, — прошептала девушка. — Я, может, тоже могу. Взять, поиметь, со смешком прирезать урода. Даже и не спьяну, а просто со злости. Такое замолить можно. Наверное. А шлюха — чистый позор. Ими все брезгуют.

— Брезговать — это уж непременно и обязательно, — Укс взял с верхней койки уже настроенную гитару. — Вот только порой всё сложнее.

На прикосновение струны ответили негромким ропотом…

Прости, ты не летаешь,

Как тополиный пух.

Ты плохо меня знаешь:

Влюбляюсь только в шлюх.

Ты меткая — стреляешь:

Одним и сразу двух…

На палубе немедля кто-то остановился, донеслось сдерживаемое любопытное посапывание. Но Фунтик не обращала внимания, смотрела из-под ресниц только на исполнителя. Перебирая струны, пилот улыбнулся — нет, это не про тебя, Фунт Лиха. Просто песня, она, наверное, не про кого конкретного, лишь про мысли влюбленного Логоса.

… И сверлит ветер мне спину,

И мой факел потух.

Мне не нужны половины —

Я люблю губы шлюх…

Песня, сочиненная чужеземным музыкантом и поэтом Ер-Мач-Ковым, по слухам, тоже вроде бы некогда ходившим на кораблях и попадавшим на клинки случайных ножей, иссякла, струны умирали, прижатые ладонью. Фунтик молчала. Зато за дверью, на палубе, уже спорили о неправильности песни. Потом там командно гаркнули, затопали удаляющиеся ноги, а в каюту заглянул суперкарго:

— Э, нашел что петь. Это же неприлично и неуместно. Парни-то работают.

— Так пусть работают, я же репетирую, — пояснил Укс, ухмыляясь.

— Можно же что-то героическое репетировать, про пиратов, клады и мореплавателей, — заворчал суперкарго и, наконец, посмотрел на Фунтика. — Тем более она не такая. Я ее знаю, она мне пальцы выправила. Столько лет болели, а сейчас почти как в молодости.

— Да разве про нее песня? Это же старинная, с дальних островов.

— Вы, ученые пилоты, врете и даже глаз не отводите. Да про кого ты еще петь-то можешь? Вся «Генриэтта» про ваши сердечные страдания знает. Ты уж извини, Фунтик, но правду говорю. Вы глупить не вздумайте. Раз боги вас свели, значит, нужно принять дар с почтением и благодарностью. Против богов не попрешь, это общеизвестно. А песня возмутительная, но интересная. На концерте-то будет? А то я начальные куплеты не слышал.

— На концерте много чего будет, — заверил Укс.

Грузовой помощник ушел, а Фунтик посмотрела на пилота и с чувством прошептала:

— Ты исключительный мерзавец. Прилюдно объявить, что твоя подружка шлюха, которая не шлюха, и ты с нее млеешь. Очень доходчиво и понятно, доннервет, демона с два такое признание забудут. Такого даже Профессор не выдумала бы.

— Где ей. Она в губах и любви совершенно не разбирается. Это слишком человеческое.

* * *

А на концерте и правда, много чего было. Расселись на палубе матросы и эмигранты, командный состав занял места на мостике. Корабль дрейфовал по воздушному течению — леди-кэп в виде исключения освободила от работ все вахты, включая двигательное отделение.

На символический «сценный помост», сооруженный из ящиков с чаем, вышла Фунтик. Собранное общими усилиями концертное платье выглядело великолепно, пожертвованная леди-кэп шелковая косынка цвета воздушно-морской волны, эффектно укутывала узкие плечи, да и вообще блистала девушка. Укс подумал, что играй она всеми своими способностями — любую аристократку Глора и Конгера затмила бы с легкостью. Может, еще и затмит, если нужно будет.

Фунтик с достоинством поклонилась зрителям и провозгласила:

— Леди-капитан, господа, разрешите считать наш корабельный концерт открытым. По традиции, первым номером исполняется «Генриэттская походно-корабельная».

Никаких особых концертных традиций на борту «Генриэтты» до сих пор не существовало в принципе. Но нужно же когда-то начинать. На сцену вступила Профессор — фрака на ней не имелось, поскольку изыскать его не представлялось возможным, но алый галстук-бабочка на шее, подтяжки на ШУПЭ и дирижерская палочка выглядели весьма торжественно. Профессор вскинула руки — собравшиеся закончили прокашливаться и набирать воздух. Взмах дирижерской длани, ударили импровизированные барабаны, взвыли губные гармоники, а матросские глотки грянули: