Сидни Чемберс и кошмары ночи

— Время, когда мы уделяем особое внимание отпущению наших грехов, — многозначительно произнес священник.

Директор колледжа налил небольшую порцию виски.

— Не думаю, что у вас много грехов, которые надо прощать.

— Мы молимся о прощении всех грехов на земле.

— А они многолики, — заметил министр иностранных дел, поднимаясь с дивана. — Боюсь, мне пора возвращаться в Лондон.

— Вы не останетесь на ужин? — спросил сэр Джайлз.

— Меня ждет машина. Чрезвычайно вам признателен. Дело было трудным, но теперь все позади.

Сидни не мог взять в толк, зачем надо было затевать разговор, который не собирались доводить до конца.

— Подождите, — начал он, — я должен понять. Получается, что Бартлетт и Монтегю были нашими людьми, но делали вид, будто работают на КГБ?

Министр иностранных дел удивился, что это требовало подтверждения.

— Такой вывод возможен.

Но Сидни хотел ясности.

— Вот почему родители Бартлетта не подняли шумихи из-за мнимого исчезновения сына?

— Я с ними переговорил.

— А Лайал был из разведки?

— Мы позволили некоторым так думать.

— И он добровольно позволил убить себя?

— Будет лучше, если вы не станете задавать слишком много вопросов, каноник Чемберс.

— Мне известно, что Лайал был смертельно болен.

— Он сорвался со стены. Произошел несчастный случай.

— Такова официальная версия.

— Это именно то, что случилось, — не отступал министр иностранных дел. — Должен сказать, что и вы, и Китинг проявили упорство.

— Мы выполняли свою работу.

— Не совсем. Мы просили сообщать, как продвигается расследование инспектора, а не проявлять инициативу.

— Не мог удержаться.

— Понимаю. Но иногда потребность в неведении достигает такого уровня, что неведение становится счастьем.

— Мне неприятно сознавать, что меня держали впотьмах.

— Вы знали ровно столько, сколько полагалось знать, каноник Чемберс. Китинг согласился считать смерть Лайала несчастным случаем, и дело закрыто. Вы можете вернуться к своим священническим обязанностям. Они, не сомневаюсь, требуют от вас множества сил.

— И это все?

— Да, — твердо ответил министр. — Это все.

Сидни взял плащ и зашагал через Новый двор. Снова начался снег.

Он разозлился из-за того, что им воспользовались как прикрытием в деле, которое он не сумел распутать и не приблизился к истине. Чувство, будто сомневаешься без веры. Сидни сел на церковную скамью в часовне Королевского колледжа как обыкновенный прихожанин, а затем опустился на колени помолиться. Пламя свечей колебалось от ветра, проникающего в узкие просветы в камне. Соборный священник начал службу фразой из Священного Писания: если беззаконник «обращается от беззакония своего, какое делал, и творит суд и правду, — к жизни возвратит душу свою» [3] .

3

Иезекииль, 18:27.

Сидни молился в темноте. Он думал о неизвестном авторе «Облака неведения», пытавшегося описать Бога через то, чем он не является — определить, как верующий, чтобы познать Всевышнего, должен предать забвению все человеческое в себе. Точно так же шпион должен предать забвению верность своей родине. Из этой теологии отрицания.

Сидни вспомнил определение Божественного в «Мистическом богословии» Псевдо-Дионисия Ареопагита: Святая Троица «не тьма и не свет, не заблуждение и не истина; к ней совершенно не применимы ни утверждение, ни отрицание… поскольку выше всякого утверждения совершенная и единая Причина всего и выше всякого отрицания превосходство Ее, как совершенно для всего запредельной».

«Чтобы стать священником лучше, — думал Сидни, — нужно отрешиться от всего мирского. Перестать играть в сыщика. Жить так, чтобы не тревожили ни чувства, ни доводы рассудка, окунуться в облако неведения, чтобы оно когда-нибудь озарилось вспышкой света. Таков парадокс веры: соединение с тьмой во имя обретения света».

Он соединил свой голос с голосами других молящихся:

— Освети нас во тьме, Господи, и по великой милости своей спаси от угроз и кошмаров ночи.

Снег падал на крышу часовни, на архитрав и контрфорсы, на гармоничные скаты, башни и на шляпы, плащи, шарфы и шали святых и грешных горожан, возвращающихся в свои дома на улицах Кембриджа и в соседние деревни. Снег неспешно кружил, словно не собирался прекращаться, покрывая все на свете нежными хлопьями, пока не добрался до могилы Валентайна Лайала, где тихо успокоился.

Любовь и поджог

Стоял теплый летний вечер середины августа, и Сидни пребывал в хорошем настроении. В последнее время его ничто не приводило в смятение, многие прихожане разъехались в отпуск, и у него появилось время на самого себя. Вот такой, наверное, и была жизнь викторианского священника, думал он, выгуливая Диккенса на лугах у реки и направляясь к ближайшему лесочку. Список дел уменьшился до вполне разумного, Сидни мог, не разбрасываясь, сосредотачиваться на одном, и его не отвлекали криминальные расследования. В данный момент ему не требовалось ничего, кроме как благодарить Господа за все ему ниспосланное и наслаждаться обществом своего ласкового лабрадора.

Компания школьников играла в импровизированный крикет на участке с только что скошенной травой. Сидни постоял, наблюдая. Ему даже захотелось поучаствовать в их забаве. Ведь, по большому счету, его школьные деньки пролетели не так давно, и иногда ему казалось, что он так и не решил, кем хотел стать.

Сидни вспомнил традиционный средневековый кукушкин канон, которому научили в школе, и стал тихонько напевать:

Лето наступило, Громко кукуют кукушки! Семя всходит, цветут луга, Зеленеют деревьев макушки. Кукуйте, кукушки!

Остальное Сидни забыл. А Аманда, он не сомневался, спела бы все до конца. Она уехала на Славное двенадцатое [4] в Шотландию и вернется с рассказами о богачах с именами вроде Энгус, Гектор или Хэмиш. У всех охотничьи домики на Северном нагорье, где собирают гостей и устраивают вечеринки с танцами. Это был чуждый Сидни мир, и поэтому ему было так легко с Хильдегардой. Эта женщина, как ему казалось, была очень похожа на него самого.

Муж Хильдегарды, Стивен Стантон, умер более четырех лет назад, и с тех пор она ни разу не приезжала в Гранчестер. Несмотря на взаимную симпатию, Сидни не настаивал на этом, предпочитая короткие визиты в Германию. В первый раз навестил ее на Новый 1955 год и с тех пор совершил еще две поездки. Хильдегарда возила его в Гамбург посмотреть церковь Святого Михаила и сохранившийся еще со Средневековья мост Трост-Брюкке. В прошлом году они провели несколько дней в Кобленце, сплавали в Боппарод и по Рейнской долине до Рюдесхайма.

4

12 июля североирландские протестанты празднуют победу над католиками в битве при реке Бойн, которая состоялась в этот день в 1690 г.

Хотя друзья и коллеги приставали с настойчивыми расспросами, Сидни решил в их отношениях пока не ставить точки на i. Но начал брать уроки разговорного немецкого у пожилого прихожанина Марка Грунера и в последний приезд удивил Хильдегарду умением произнести первую скороговорку на иностранном языке.

Ситуация, однако, была не простой. В отличие от Аманды, которая говорила ему все напрямик, Хильдегарда вела себя осторожнее. Сидни, например, понятия не имел, есть ли у нее поклонники в Германии и готова ли она к новой любви и последующему браку. Ее окутывала атмосфера таинственности, хотя Сидни считал, что в тридцать один год ей рано отказываться от семейных уз. Как будут развиваться их отношения: тянуться в том же духе или наступит перелом? Пусть в их отношениях с Амандой было больше свар и размолвок, чувствовал он себя с ней увереннее. Наверное, потому, что она не требовала от него слишком многого. Его слабости не имели особого значения, поскольку Аманда дала ясно понять, что никогда не выйдет замуж за священника. Она обладала вздорным характером, легко обижалась, но быстро прощала. Хильдегарда была спокойнее, рассудительнее, но менее понятна. С ней Сидни больше думал о своих поступках и обязанностях. Она больше требовала от него, и он опасался, что разочарует ее.