Сидни Чемберс и кошмары ночи

— Что ж, — улыбнулся Сидни, — всегда готов впустить. — А как насчет вас? Что вы собираетесь делать?

— Будущее представляется очень далеким, — усмехнулась она. — А пока довольно этого момента, здесь, сейчас и с вами.

Вернувшись в Гранчестер, Сидни решил, что не следует романтизировать, что произошло. Напоминал себе, что в Берлине тоже тревожно. Приходилось постоянно показывать документы. Вооруженные часовые на пропускных пунктах между секторами требовали доказательств, что он действительно является тем, кем назвался.

Припоминая все это, пока вел Диккенса домой по занесенным снегом лугам, Сидни стал размышлять о преданности и насколько трудно вести одновременно две жизни — одну в Англии, другую в Германии. Но вспомнил, что идея дуализма заложена в самой сути христианства. Любая личность одновременно человек и христианин, и если намечается конфликт между этими ипостасями — долг священника поставить благоприобретенную сущность человека веры выше своей естественной натуры.

Сидни не был уверен, насколько в этом преуспел. Бывали случаи, когда гораздо проще действовать, подчиняясь инстинктам и в согласии с внутренними свойствами характера. Но его долг, разумеется, заключался в том, чтобы жертвовать этим ради более высокого призвания. Уж не следуют ли аналогичной же логике те, кто подвизается на поприще шпионажа, извращая религиозный порыв и, вероятно, ставя собственную совесть выше своей страны? Они верят в высшее предназначение и иную судьбу и ради этого готовы предать все, что они притворно объявляют дорогим.

Похороны Валентайна Лайала состоялись через десять дней после его смерти. Сидни покойного близко не знал, однако поговорил с его коллегами, чтобы составить неформальный портрет погибшего. Заядлый альпинист, Лайал родился в 1903 году в Уиндермире и был слишком юн, чтобы принять участие в сражениях Первой мировой войны. Зато работа в области радиологии в Исследовательской лаборатории Стрейнджуэйз на Уортс-Козуэй принесла ему международное признание. Результаты его изучения опасного воздействия на живые существа радиоактивных изотопов и биологического воздействия атомных взрывов стали неоценимым материалом для министерства обороны. Но Лайал стремился выяснить, как те же технологии можно использовать в мирных целях, а знания, полученные в ходе разработки средств вооружений и защиты, направить на благо людей. Много писал о применении радиологии в биологических и медицинских исследованиях.

Полученные сведения о покойном дали Сидни материал для надгробной речи. Тема такова: добро может проистекать из зла, и тьма способна обернуться светом.

Сидни хотел привести цитату из Книги пророка Исаии: «И будет Он судить народы и обличит многие племена; и перекуют мечи свои на орала, и копья свои — на серпы: не поднимет народ на народ меча, и не будет более учиться воевать». Но понимал, что его ученые и, следовательно, критически настроенные слушатели сочтут слова прямолинейными. И, отдавая дань любви покойного к горам и учитывая обстоятельства его смерти, решил привести другую цитату. Сидни выбрал место из Евангелия от Матфея: «…если вы будете иметь веру с горчичное зерно и скажете горе сей: «перейди отсюда туда», и она перейдет; и ничего не будет невозможного для вас».

Стоило рискнуть. Каждый раз, когда Сидни обращался к сомневающимся, всецело повернутым лицом к человеку, скептически настроенным ученым университета, он ощущал, как крепнет и становится агрессивнее его собственная вера.

Сидни знал не всех, кто пришел на службу. Несмотря на кривотолки о личной жизни Лайала, в прошлом он был женат. И хотя супруга ушла от него вскоре после войны и с тех пор жила в Лондоне, она приехала на похороны бывшего мужа и сидела в первом ряду с сестрой покойного. Рядом с женщинами устроились директор колледжа Тела Господнего, несколько старших коллег Лайала и сотрудники лаборатории Стрейнджуэйз.

Проповедь Сидни удалась. Он усвоил, что к неверующему следует обращаться уверенно, чтобы у того зародились сомнения и он уходил бы домой, испытывая потребность в вере.

Поминки состоялись на Черри-Хинтон-роуд. Сестра Лайала угощала гостей сандвичами с сыром, чаем, кексами, виски и хересом. А Сидни воспользовался моментом, чтобы поговорить с женщиной, которую прежде не знал.

Алиса Лайал, теперь Баннерман, отличалась на удивление высоким ростом и изяществом. Вьющиеся золотисто-каштановые, как на портретах Тициана, волосы были зачесаны назад. Она могла бы приковать к себе всеобщее внимание, но старалась оставаться незаметной, то ли смущаясь, то ли устав от того, какое впечатление обычно производит на мужчин. У сестры своего бывшего мужа Алиса собиралась оставаться ровно столько, сколько требовали приличия, и Сидни понимал: если он хочет получить от нее информацию, то должен очень тщательно подбирать слова.

— Когда сюда переехали, я думала, мы будем жить здесь вечно, — начала Алиса. — Представляла, как дети будут ходить в Лиз-скул или Перс-скул, а я стану супругой преподавателя университета, одной из соломенных вдов, которые разъезжают по городу на велосипедах и воображают, будто принадлежат миру мужчин. И вот оказалось, что я стала просто чем-то вроде вдовы.

— У вас не было детей?

— От Вала нет, хотя вряд ли стоит удивляться. Потом я родила двух сыновей.

— Ваш муж не возражал против вашей поездки?

— Я не особенно сюда рвалась. Но раз была замужем за человеком, следовало постараться примириться с тем, что случилось. И в конце концов простить.

— А что, было много такого, за что мистера Лайала надо прощать?

— Каноник Чемберс, сейчас не время обсуждать мой неудавшийся первый брак.

— Прошу меня простить за бестактность.

Он сделал ударение на слове «простить», но Алиса Баннерман пропустила это мимо ушей.

— Не так-то просто состоять в браке с лгуном. Я рада, что в своем выступлении вы не упомянули об этом качестве покойного.

— Это было бы неуместно. Полагаю, вы намекаете…

— Ни для кого не секрет, что он предпочитал мальчиков.

— Все только подозревали. Это не одно и то же.

— В университете говорили об этом открыто!

— Мне неловко, что я вас расстроил.

— Напротив, я вам даже благодарна. Жалею, что повела себя с вами грубо. Выдался трудный день, и я ненавижу Кембридж. Спасибо, что отслужили мессу.

Сидни удивляло, что многие женщины чувствуют так же, как она.

— А ваш бывший муж?

— Ненавидел Кембридж? Не сомневаюсь, он его обожал.

— Здесь многим не нравится: трудно вести частную жизнь, где параллельно сосуществуют два мира — мир горожан и мир университета.

— Вот именно, каноник Чемберс, тут царит иерархия этикета и главенствует свод социальных установок.

— Понимаю, — примирительно произнес Сидни. — И никто точно не знает, каковы эти правила.

— Если задуматься, начинаешь понимать, что внутри миров существуют иные миры. Признаюсь, я никогда не пыталась понять мужа на субатомном уровне.

— Вы занимаетесь наукой?

— Начинала как аспирантка Вала.

— Правда?

— С моей внешностью, каноник Чемберс, мне часто отказывают в уме. Даже в этом уважаемом университете о человеке склонны судить по его наружности.

— Как священник, я стараюсь этого не делать.

— Даже как священнику вам еще учиться и учиться.

Сидни поразила ее прямота. Внезапно он почувствовал себя нехорошо и испугался, что его сейчас стошнит. Может, дело в сандвиче с сыром?

— Прошу прощения…