Сила двух начал

— Вы думаете, что сейчас мне боль причиняете?— кричала волшебница, смеясь все громче и громче, уже исступленно, с каким-то странным надрывом, глаза ее сумасшедше блестели,— вы думаете, я страдаю от ваших пыток? Вы глубоко ошибаетесь, если это и в самом деле так. И ты, Морган, и все твои слуги – вас постигнет еще худшая участь, несравнимая с долей истерзанной злобным недугом и потерей ребенка женщины – с моей долей.

— Пустые слова и напрасные,— сплюнул Волан-де-Морт, поднимая палочку плавным движением руки – Мэри безвольной куклой взмыла в воздух, зависнув в метре над землей – ее длинные темно-каштановые волосы трепал злой ветер, но маска торжества не желала сходить с лица волшебницы – она откровенно издевалась над своим мучителем:

— Может, воспользуешься моим коронным заклинанием? Оно уж точно причинит мне большую боль.

Волан-де-Морт не замедлил воспользоваться столь заманчивым предложением, и огненный кокон через короткое мгновение окружил Мэри со всех сторон, прерывая ее издевательский смех – вместо него из ее уст вырывался дикий крик, что приносил наслаждение Волан-де-Морту и большинству Пожирателей смерти, которые сыпали одобрительными выкриками. Вмиг все тело Мэри стало единым сгустком всепоглощающей боли, но вскоре волшебница почувствовала, что тело ее словно больше ей и не принадлежит – боль постепенно становилась все меньше и меньше, осталось лишь ощущение безмерной усталости и отстраненной нереальности происходящего. И крик, и смех были теперь недоступны Мэри – она чувствовала, что ее голос словно украл кто-то – не получалось даже прохрипеть что-то бессвязное. Впрочем, совсем скоро волшебница с долей удивления заметила, что вновь может говорить – может только потому, что Волан-де-Морт наконец-то закончил истязать ее, удивившись ее равнодушию к происходящему с ней. Вот он, видимо решив, что Мэри уже почти мертва, со злобным торжеством занес волшебную палочку, собираясь покончить с ней раз и навсегда, но слова волшебницы остановили его:

— Не торопись Убивающее проклятие применять, Морган. Еще минута, и ты станешь свидетелем моей естественной смерти — болезнь вот-вот убьет меня.

Мэри по-прежнему говорила с насмешкой, но тот страх, что постепенно проникал в ее душу, звучал теперь и в ее голосе.

Волан-де-Морт, услышав это, сузил глаза в неверии:

— Хочешь сказать, что тебя сейчас убьет последний приступ? Именно в ближайшие секунды? В тот момент, когда я так хочу в последний раз насладиться твоими страданиями?

— Да, все так, Морган. И я буду очень рада доставить тебе своей смертью удовольствие,— откликнулась Мэри, уже не улыбаясь – первые уколы боли, поразившие ее сердце, будто парализовали ее. Внезапно она с четкостью поняла, что лежит на земле и еще крепче прижала к своей груди тельце дочери, что вызвало у Пожирателей издевательские комментарии.

— Дай хоть взглянуть на Марго – как-никак, я ее отец,— услышала Мэри холодный голос Волан-де-Морта.

Его длинные пальцы попытались расцепить мертвую хватку волшебницы, но не преуспели – как раз в этот момент все ее тело скрутила внезапно пришедшая судорога, и Мэри очень четко поняла, что это – ее конец. Долгожданная смерть... Она уже ничего не видела и ничего не чувствовала – было лишь ощущение бесконечного полета куда-то вперед, стремительного полета. Сознание трезвое как никогда, страха больше нет – и теперь она, безымянная, стремится туда, где ее ждут, освобожденная от всех обязательств, но отнюдь не свободная. Вскоре она встретится с дорогими ей людьми...

Все Пожиратели смерти пораженно молчали, слишком удивленные тем, что, казалось бы, почти бессмертная, много раз ускользающая от вездесущей смерти Мэри Моран, лучшая ученица Волан-де-Морта, все-таки погибла сейчас, и лежала, поверженная, у их ног. Но, несмотря на это, вовсе не сломленная, она встретила свою смерть достойно. Казалось, даже Темный Лорд потрясен – чтобы его жертва сама выбрала, и тем более, осуществила свою смерть? На это была способна лишь Мэри. И теперь даже те из Пожирателей, что при жизни ненавидели ее, чувствовали что-то вроде жалости к ней.

Но никто из Пожирателей не испытывал такой боли и горечи от смерти Мэри, как Северус Снегг – ее последний ученик. Поэтому, когда все решали, что делать с телами Мэри и ее дочери, он вызвался собственноручно похоронить их именно здесь – там, где Мэри встретила свою смерть. Никто возражать не стал, и вскоре на поляне остались лишь два безжизненных тела, да Волан-де-Морт, с рассеянным вниманием наблюдающий за усилиями Снегга, что хотел создать для Мэри и ее дочери полноценную могилку.

— Последняя дань?— спросил Волан-де-Морт у Снегга утвердительно.

Тот не ответил – слишком был занят перемещением тел Марго и Мэри в только что созданную могилу. Когда это было сделано, волшебник собрал одним движением волшебной палочки останки палочки Мэри и ее медальона, опустив их на дно могилы – к ногам Мэри. Тяжело вздохнул, застыв каменным истуканом на краю могилы, рискуя свалиться в нее – слишком велико было желание запомнить лицо Мэри во всех подробностях. Минут десять Пожиратель пронзал ее взглядом, в котором читалась и боль, и горечь, и любовь, и в какой-то момент, не выдержав, решительно отвернулся к темнеющим невдалеке деревьям – вовсе не скрыть текущие по щекам слезы скорби, а больше не в силах видеть ее такой – безмятежно спящей.

Нужно было завершить начатое – но за Северуса это сделал Волан-де-Морт: взмахнув волшебной палочкой, он водворил только что вырытую землю на место, одновременно пытаясь избавиться от непонятного чувства обманутого человека. Сегодня было слишком много случайностей, никогда раньше ему не везло так: покончить разом и с ненужным ребенком, и с его слишком своенравной матерью, которая все же успела уничтожить один из крестражей. Его настораживало странное поведение Мэри, свойственное лишь сошедшему с ума человеку – ведь еще месяц назад она была вполне вменяема...

Решительно отбросив все мысли о Мэри Моран, Волан-де-Морт быстрым шагом направился в сторону леса, трансгрессировав на ходу. На поляне остался лишь Северус Снегг. Он в благоговейном молчании взирал на чуть возвышающийся над поверхностью земли холмик, что скрывал тела Мэри и ее дочери. Но и Северус здесь надолго не задержался – прошептав прощальные слова, он крутнулся на месте, мечтая так же легко забыть о происшедшем сегодня, как легко он мог уйти с этого места в давно ставший ему домом особняк Волан-де-Морта.

Но он не единственный горевал при мысли об уходе Мэри из жизни – Кэт и Джек, так дорожившие ею еще недавно, сейчас сидели в своей гостиной в траурном молчании – хоть они не видели самой смерти Мэри, все же знали, когда она произойдет, и где, и мысленно были вместе с ней. Минуты длились и длились, так же, как и скорбное молчание, что в одну секунду, словно по некоему сигналу, нарушил Джек:

— Теперь Мэри находится там, куда так хотела попасть – вместе со своей дочерью. Им там будет хорошо... Наверное, это не важно, но все же – хотелось бы знать, что Мэри хотя бы по-человечески похоронили... А не надругались после ее смерти над ее телом и телом малышки Марго...

— Я уверена – Северус Снегг, ученик Мэри, оказал ей последние почести,— произнесла Кэт негромко, но твердо,— она говорила мне о нем – Северус очень помог ей в лечении от болезни Милосердных, хотел даже такое зелье изобрести, что вылечило бы Мэри полностью – как и тех, кто, подобно ей, страдает от этой болезни.

После этих слов атмосфера, царящая в гостиной Мейндженов, немного изменилась – словно сюда на одно мгновение заглянула живая и невредимая Мэри, улыбаясь Джеку и Кэт своей открытой и радостной улыбкой. И они, больше не скованные грузом вины, что растаяло в одно мгновение, одновременно вздохнули с облегчением. Синхронно повернулись в сторону камина, где на каминной полке стояла совсем свежая фотография: женщина с глазами повидавшего виды человека и легкими морщинками у губ, говорящими о постоянной улыбчивости, бережно держала на руках спящего младенца, представляясь с ним единым целым. А через ворот ее свободной рубашки свисал Медальон Златогривого Единорога, что одновременно принадлежал и Мэри, и Марго. И пусть медальона больше не существует, а Мэри и Марго мертвы – Джек и Кэт знали, что никогда не забудут о них, и всегда будут помнить ту, что служа Волан-де-Морту, имела доброе, открытое сердце и милосердную душу...