Символисты и другие. Статьи. Разыскания. Публикации
Шрифт:
Одна из тем переписки К. Н. Бугаевой с Д. Е. Максимовым в 1960-е гг. – немногочисленные по тем временам публикации, касавшиеся Андрея Белого. В связи с появлением статьи В. Н. Орлова «История одной любви» в составе его книги «Пути и судьбы» (М.; Л., 1963) – статьи, в которой шла речь о личных взаимоотношениях Блока, Л. Д. Блок и Белого, – она писала Дмитрию Евгеньевичу (30 июня 1963 г.): «О статье Орлова мне уже говорили. Сама ее не видела и не хочу видеть. В моем сознании его имя стоит для меня по отношению к Б. Н. под знаком “минус” в ряду тех трех имен, которым не могу простить их литературных выпадов: Асмус, Корнелий Зелинский, Всеволод Вишневский. [1608] Мне пришлось быть свидетелем “иных” их проявлений при жизни Б. Н. Этой вины за Орловым нет. Вина его – предвзятость при издании “Переписки”, где он старается подчеркнуть “дионисизм” Б. Н. и “аполлонизм” Блока. Я же поставила бы к ней эпиграфом: Блок – “О, страшных песен сих не пой”… Б. Н. – “Я понять тебя хочу”…» [1609] О публикации семи стихотворений Белого в сборнике «День поэзии» (М., 1965) – 10 февраля 1966 г.: «Там помещено пять или шесть стихотв<орений> Б. Н. из “Зовы времен”. Выбор и напечатание были осуществлены Б. А. Слуцким и С. Григорьянцем. ‹…› Слуцк<ий> очень любит и прекрасно читает стихи Б. Н., хорошо передает их ритм и интонацию. А Григорьянц просто горит им. Он написал мне пламенное письмо о творчестве Б. Н. Очень резко отозвался о редакционной деятельности Орлова. Они будут теперь снова подавать заявку о напечатании мемуаров Б. Н. Орлов куда-то задевал эту заявку». [1610] 5 мая 1966 г.: «…причина моей “усталости”, как это ни странно, просыпающийся интерес к Б. Н. Пока этого не было, мне было легче. А теперь иногда я жгуче остро ощущаю свою потерю. Иногда до вздрога ясно вижу: он входит в комнату… … Особенно разволновала меня публикация ленинградца К. Григорьяна (ж<урнал> “Дружба народов”. 1966, № 2, стр. 230–237) “А<ндрей> Б<елый> в Грузии”. Приведен ряд отрывков из его писем к разным лицам. Обращения сняты». [1611] По выходе в свет тома «Стихотворений и поэм» Андрея Белого в Большой серии «Библиотеки поэта» К. Н. встретилась с его составителем и автором вступительной статьи Т. Ю. Хмельницкой (1906–1997), о чем сообщала Д. Е. Максимову 14 сентября 1966 г.: «Виделась с Тамарой Юрьевной. Очень хорошо. Она сделал большое – даже – огромное – дело. Прекрасная вступительная статья и такая щедрость в подаче авторских текстов. Для меня радостная неожиданность, что полностью даны две поэмы. Ведь Б. Н. так давно стал библиографической редкостью, что обнаружилось: даже среди членов Союза Писат<елей> есть такие, к<ото>рые никогда не читали “Перв<ое> Свид<ание>”. Нечего и говорить, что в Лавке Писат<елей> книга появилась только на витрине, и сейчас же попала в разряд “Р” (распродано). Чуть ли не на второй день ее можно было купить уже у букинистов (?) по милой цене 10 р.» (официальная цена, обозначенная в книге, – 1 р. 80 к.). В то же время К. Н. была огорчена тем, что поздним редакциям стихотворений Белого («Зовы времен») составителем тома были предпочтены ранние редакции из сборников 1900-х гг.
1608
Имеются в виду оценочные характеристики Андрея Белого в статьях «История одной “дружбы-вражды”» В. Н. Орлова (в кн.: Александр Блок и Андрей Белый. Переписка. М., 1940. С. V–LXIV), «Философия и эстетика русского символизма» В. Ф. Асмуса (Литературное наследство. Т. 27/28. С. 1 – 53), «Поэма страха» К. Л. Зелинского (в кн.: Белый Андрей. Петербург. М., 1935. С. III–XXI), «Наши дела» В. В. Вишневского (Литературная газета. 1936. 5 сентября).
1609
Первая
1610
Речь идет о публикации воспоминаний Андрея Белого в «Серии литературных мемуаров» издательства «Художественная литература», тогда не состоявшейся.
1611
Эта публикация, подготовленная литературоведом, сотрудником Пушкинского Дома Камсаром Нерсесовичем Григорьяном (1911–2004), была составлена из фрагментов писем Андрея Белого к Иванову-Разумнику без указания имени адресата (по машинописной копии, сохранившейся в неполном виде в фонде Иванова-Разумника в Пушкинском Доме).
Выход тома в «Библиотеке поэта» помог Клавдии Николаевне, официальной наследнице Белого, немного поправить свое бедственное материальное положение (которое Д. Е. Максимов по мере возможностей пытался облегчить: одно из писем К. Н. к нему, от 28 сентября 1962 г., содержит благодарность за денежный перевод и фразу: «Очень тронута вниманием “заочных друзей”»; за последних в данном случае, скорее всего, представительствовал сам Д. Е.). Попытки получить аванс под готовящееся издание предпринимались и ранее, однако консультант Секретариата Правления Союза писателей СССР А. И. Орьев письмом к Д. Е. Максимову от 1 февраля 1963 г. сообщил, что ходатайство о выплате вдове гонорара можно возбудить лишь по выходе книги в свет, и оповестил о принятом решении: «Учитывая затруднительное материальное положение и болезнь Клавдии Николаевны, Секретариат Правления СП СССР поручил Литфонду выдать ей единовременное пособие в размере 100 рублей». На этом документе Д. Е. Максимов сделал пояснительную приписку: «Это – ответ на мое письмо Федину о тяжелом матер<иальном> положении К. Н. Бугаевой. Подачка в 100 р. – позорна для писат<ельской> организации и Федина». [1612]
1612
РНБ. Ф. 1136. Ед. хр. 16. Л. 25. К. А. Федин в 1959–1971 гг. возглавлял Союз советских писателей.
Часть архива Андрея Белого тогда еще хранилась у К. Н. Бугаевой, и Д. Е. Максимов организовал приобретение ее Отделом рукописей Государственной публичной библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина в Ленинграде; основу этого фонда составили творческие рукописи Белого (в том числе машинопись неизданной «берлинской» редакции воспоминаний «Начало века»), часть его переписки, а также работы К. Н. Бугаевой по описанию и систематике творческого наследия писателя. [1613] Елена Васильевна Невейнова (1902–1988), близкий друг и помощница К. Н. Бугаевой, писала Максимову 5 января 1963 г.: «Кл<авдия> Ник<олаевна> ‹…› очень благодарит Вас за хлопоты по продаже ее архива. Все оформление она предоставляет на Ваше усмотрение». 16 февраля того же года К. Н. Бугаева сообщала ему о получении денежной суммы из Публичной библиотеки: «… спешу Вас известить, что деньги переведены (1568 р. 62 к.). Еще раз большое, большое Вам спасибо за все Ваши хлопоты». Среди раритетов, переданных Клавдией Николаевной в Ленинград, была посмертная маска Андрея Белого работы скульптора С. Д. Меркурова; в связи с этим К. Н. писала Максимову 22 октября 1963 г.: «… оставьте маску у себя сколько хотите; у меня становится тепло на сердце, когда думаю, что она у Вас. – А куда ее передать? Боюсь, что Пушкинский Дом встретит ее “нелюбезно”. Может быть, лучше в Библиотеку, поскольку там есть фонд Б. Н.». Маска долгое время хранилась у Дмитрия Евгеньевича, после чего была передана им в Государственный Литературный музей (полученную за нее сумму он переадресовал Е. В. Невейновой, самоотверженно ухаживавшей за К. Н. в последние годы ее жизни).
1613
См.: Государственная публичная библиотека им. М. Е. Салтыкова-Щедрина. Новые поступления в отдел рукописей (1952–1966). Краткий отчет. М., 1968. С. 22–23. 21 мая 1963 г. К. Н. Бугаева писала Д. Е. Максимову об архивных материалах, предназначенных для Публичной библиотеки: «… мне хотелось бы передать в фонд Б. Н. несколько фотографий, висевших в его комнате и как-то биографически с ним связанных. Напр<имер>, очень хороший гравюрный портрет Пушкина, подаренный ему друзьями в день его пятидесятилетия, портрет Ломоносова (тоже гравюра) – этого “архангельского хрестьянина”, слова которого “Открылась бездна звезд полна” Б. Н. взял как внутренний лейтмотив для Коробкина (Вы помните, как различно дано ночное небо над Коробкиным и над Киерко); затем фотоснимок Арарата, открытку с изображением сфинкса, портрет Л. Н. Толстого и ряд снимков Серебряного Колодезя – их домик, цветник, липовая аллея. – Из “тяжестей” – несколько редакций «Начала Века», начиная с самой полной (берлинской) 1923 г. и затем постепенных ее сокращений вплоть до того ужасного вида, который это “Начало” приняло к 1933, когда Б. Н. – уже больной – отказался признать эту книгу своей». 12 июня 1963 г. она вновь писала о хранящихся у нее материалах Белого: «… хотела бы Вам передать тетрадь его зарисовок Кавказа. Он очень любил их, хотя чисто художественного значения, конечно, они не имеют, и когда он показал их К. С. Петрову-Водкину, тот только засмеялся».
Подарила Клавдия Николаевна Максимову и 4 тома берлинской «Эпопеи» с «Воспоминаниями о Блоке». В сопроводительном письме (от 30 октября 1964 г.) она сообщала: «… сам Б. Н. не любил этого варианта своих “Восп<оминаний> о Блоке” и в 1922 г., в бытность мою в Берлине, [1614] разорвал на листки весь свой экземпляр, делая в нем поправки и вклейки. Из этого впоследствии и вышло известное Вам “Начало века” ред<акции> 1923 г.» В другом письме, от 15 февраля 1965 г., она вспоминала о последнем лете Белого (1933): «Все забываю спросить, знали ли Вы лично поэта О. Мандельштама? ‹…› Мы столкнулись с ним в Коктебеле. И вначале не обошлось без “бури” со стороны Б. Н. Но потом М<андельштам> прочел нам свой перевод из Данте, [1615] и Б. Н. также бурно пришел в восторг. М<андельштам> прекрасный поэт. Мне приносили его стихи – начиная с первых и до конца. А потом я узнала о его трагической судьбе – подобной судьбе Мейерхольда». 23 февраля 1969 г., отвечая на очередные вопросы исследователя, К. Н. сообщала о реакции Белого на постановку сделанной им инсценировки «Петербурга» в МХАТ 2-м: [1616] «Он был доволен только первой картиной, когда открылся занавес и во всю длину сцены протянулся стол и за ним лысая голова с огромными синими глазами и торчащими ушами, напоминающими облик Победоносцева, – М. А. Чехов. Но Берсенев – Николай Аблеухов – возмутил Б. Н. тем, что он на сцене играл его походку, жесты и манеру говорить, то, что Б. Н. называл “tour de force”. Когда же дошло до ангела-пери – Гиацинтова, то он был возмущен тем, что она дала, по его словам, “мальчик резвый, кудрявый, влюбленный”. Кроме того они исправили ему весь словарь его характерных слов, – напр<имер>, “мальчик-ушанчик” и др. Вообще он определил эту постановку, как “лебедь, рак и щука”, – т<ак> к<ак> это были три режиссера, из которых каждый тянул в свою сторону».
1614
Ошибка памяти: К. Н. приехала в Берлин в январе 1923 г. и пробыла там до июля того же года.
1615
Подразумевается «Разговор о Данте», написанный Мандельштамом весной 1933 г. в Старом Крыму и Коктебеле.
1616
Премьера – 14 ноября 1925 г.; режиссеры С. Г. Бирман, В. Н. Татаринов, А. И. Чебан. В главных ролях: Аполлон Аполлонович Аблеухов – М. А. Чехов, Николай Аполлонович Аблеухов – И. Н. Берсенев, Софья Петровна Лихутина – С. В. Гиацинтова.
Последние годы жизни К. Н. Бугаева тяжело болела, была прикована к постели. «Был у Кл. Н. Б. в августе 1959 г., – записывал Д. Е. Максимов, – ей плохо (склероз, радикулит, грипп с выс<окой> t°). Выживет ли?» В письмах К. Н. к нему нет жалоб на тяжкую участь, но лишь грустные констатации положения дел: «Слишком велик угол между “горизонталью” моего лежачего положения и “вертикалью” моего сознания. Предел того, о чем мечтаю: хотя бы одну секунду постоять на ногах без посторонней помощи» (21 мая 1963 г.); «… ходить и стоять на ногах удается – с помощью Елены Васильевны, – не более часа. ‹…› Лечилась я усердно два года и смотрели меня не менее 12 врачей всех специальностей, кроме психиатра. Диагноз так и не поставлен» (30 июня 1963 г.).
К этому времени относятся две записи Д. Е. Максимова, сделанные им после посещения Клавдии Николаевны в ее московской квартире. Первая из них – машинописный текст с карандашной припиской (сведения о болезни К. Н.):
Беседа с К. Н. Бугаевой 21 апреля 1968 г.
Б. Н. будто бы никогда не использовал антропософию для своих лит<ературных> произведений. Все писалось от внутр<еннего> опыта, который был еще с детства. [1617]
Во всяком случае на «Петербург» не влияла антропософия, а скорее теософия (о «телах») – недаром он и раньше увлекался «Тайной доктриной» Блаватской (рассудочная Анни Безант на него не влияла). Это влияние шло к нему через его приятельницу Гончарову. [1618]
К. Н. вполне согласна со мною, что существенных идеологических сдвигов у Б. Н. от сириновского к берлинскому изданию «Петербурга» не произошло: Ив<анов>-Разум<ник> в своей концепции полит<ической> эволюции Белого неправ. Неправ Разумник и в том, что изд<ание> «Петербурга» – анапест (в «Сирине») и амфибрахий в изд<ании> 1922 г. [1619] К. Н. думает, что эта эволюция – от трехдольника к двухдольнику (сжатие).
На Штейнера Б. Н. никогда не восставал, хотя в свой последний приезд в Берлин ему «нагрубил» (был сердит, что Штейнер не содействовал возвращению к нему Аси): на вопрос Штейнера о нем он ответил доктору, что занимается квартирными делами (это и есть грубость – Штейнер отвернулся). Это было в Берлине. [1620]
Тогда К. Н. пыталась их примирить, действуя через жену Штейнера Марью Яковлевну. [1621] Штейнер назначил свидание Белому в Штутгарте. К. Н. повезла сопротивляющегося и убегающего от свидания Белого. Но он все-таки приехал с нею в Штутгарт (это было в 1923 г. – год ее приезда в Германию). Они примирились со Штейнером. Белый поцеловал его руку. Штейнер его благословил. [1622]
Белый считал (и К. Н. тоже), что Штейнер писать не умел: вся сила в его лекциях и беседах.
К. Н. сказала, что однотомник Белого в «Библ<иотеке> поэта» причинил ей много огорчений. Нельзя было, вопреки воле Белого, печатать прежние редакции стихов. Нужно было напечатать «Зовы времен» целиком, а прежние редакции, если уж их печатать, – поместить в примечаниях. ‹…›
К. Н. – мне: мне с Вами приятно: в Вас частица Б<ори>са Ник<олаеви>ча.
Тогда же Ел<ена> Вас<ильевна> Невейнова рассказала мне о болезни Кл<авдии> Ник<олаевны>: лет десять назад (или знач<ительно> больше) она упала (от мяча, запущенного мальчишкой) и повредила позвоночник. Это и есть причина. За это время вырос горб. Почти не прекращаются боли – то сильнее, то слабее. Об этом К. Н. оч<ень> не любит говорить. Сознание вполне ясное. Ее пенсия – 45 р. Денег (запаса) хватит года на два.
1617
К этому абзацу Максимов сделал помету карандашом: «Сомневаюсь, что сказано искренне».
1618
Анна Сергеевна Гончарова (1855 –?) – доктор философии, теософка. См. о ней: Белый Андрей. Начало века. М., 1990. С. 66–69.
1619
Речь идет о статье Иванова-Разумника «Петербург», опубликованной в его книге «Вершины. Александр Блок. Андрей Белый» (Пг., 1923); в ней проведен сопоставительный анализ первопечатной, пространной редакции романа «Петербург», опубликованной в сб. 1–3 «Сирин» в 1913–1914 гг., и сокращенной редакции, опубликованной отдельным изданием (ч. 1–2. Берлин, 1922), и сделаны выводы о различиях между редакциями в плане ритмической организации и идеологической направленности текста. См.: Андрей Белый: pro et contra. Личность и творчество Андрея Белого в оценках и толкованиях современников. Антология. СПб., 2004. С. 610–668.
1620
См. описание этой встречи (в декабре 1921 г.) в мемуарном очерке В. Ф. Ходасевича «Андрей Белый» (Ходасевич Владислав. Собр. соч.: В 4 т. М., 1997. Т. 4. С. 59–60).
1621
Мария Яковлевна фон Сиверс (1867–1948) – деятельница антропософского движения, секретарь, затем жена Р. Штейнера.
1622
Об этой встрече, состоявшейся 30 марта 1923 г., см.: Спивак Моника. Андрей Белый – мистик и советский писатель. М., 2006. С. 112–115.
По следам следующего (и, вероятно, последнего) посещения К. Н. Бугаевой Д. Е. Максимов сделал аналогичную запись:
7 августа 1968 г. (записываю 8 VIII в вагоне – шатает).
Беседа с Кл<авдией> Ник<олаевной> Бугаевой
К<лавдии> Н<иколаевн>е 82 года. Она лежит неподвижно. Почти не читает – по словам Елены Вас<ильевны> Невейновой, – дремлет. Но все-таки, зная, что я интересуюсь сейчас «Петербургом», К. Н. сказала, что читает его. На память по-немецки читала стихи Гёте – мне.
Мы говорили 1 ч. 15 м. Больше – она. С абсолютно ясной головой, с великолепной памятью, с полным самообладанием, но <с> усилием, с перерывами, вероятно от слабого дыхания. Как скелет.
Утверждает, что Б<орис> Н<иколаеви>ч всю жизнь больше любил г<ород> Петербург, чем Москву, что сказалось и в «Петербурге».
Как и в прошлый раз, утверждает, что на творчество Б<ориса> Н<иколаеви>ча (и на «Петербург») штейнерианство не влияло, что Белый это знал и раньше из теософской л<итерату>ры. В частности, она назвала таких авторов-оккультистов, которых, по ее словам, несомненно читал Белый (до «Петербурга»): 1) Санти д’Эльвор. Миссион де Жуиф. 2) Фабур д’Оливе. Ля лянг ‹…› 3) Элифас Леви. ‹…› [1623] И более упрощенных: С. Пеладана и Папюса. Б. Н. даже гороскоп себе сам составил (в 1910 г.?): [1624] вышло, что ему жить 53 года (сбылось). От этих авторов многое вошло в его творчество. Штейнеру же Б. Н. был обязан исключительно христологией (она, по-видимому, сказалась в поэме «Христос воскрес»).
Эта поэма в корне отличается от «12-ти». У Блока только Христос (да вполне ли это Христос?), а у Белого в поэме «Хр<истос> воскр<ес>» и распятие Христа и только потом его воскресение (у Блока в «12-ти» распятия нет!).
О христологии Штейнера обещала рассказать в след<ующий> раз. Но и вчера сказала, что, по Ш<тейне>ру, Голгофа в земном плане совершилась раз – в Иерусалиме, а Второе Пришествие совершится – там («на небесах»): это соответствует и Евангелию.
Она говорила также об антропософ<ском> учении о 4-х «возрастах» земли. 1-й, самый древний, соответствует расплавленному, сатурническому состоянию (явление образа Сатурна в произведениях Белого).
В образе ангела-пери в «Петербурге» отразились мать Б. Н. и Люб<овь> Дм<итриевна> Блок.
В романе «Крещ<еный> китаец» довольно точно описан семейный быт Бугаевых. Об этом, кажется, есть в кн<иге> «На рубеже двух столетий». [1625] Этот быт оч<ень> тяжелый. Мать Б. Н. вышла за Ник<олая> Васильевича «из уважения». – Н. В. много страдал. Эпизод с гвоздем («Кр<ещеный> кит<аец>») [1626] – было.
В гимназич<еские> годы Б. Н. его мать переживала длительный и бурный роман с В. И. Танеевым (братом композитора). [1627] В эти годы Б. Н. ненавидел мать.
Она в детстве наряжала его в дет<ские> платьица, под девочку. Но все же он любил ее, а в совет<ское> время (она умерла одинокой в 1922 г.) заботился о ней. Чтобы добыть ей ботинки, обращался в Совнарком.
Особенно плохие отношения у Б. Н. и его матери были в начале сближения Б. Н. с Асей. (Ася – дерзкая). Мать ненавидела Асю и сопротивлялась браку (у Аси и матери дело дошло до разрыва).
Вообще же мать Б. Н., которую К. Н. хор<ошо> знала, – одаренная музыкантка, прекр<асная> рассказчица.
Главное в «Петербурге» не форма, а Gestalt. [1628] Это слово непереводимо. Не сразу можно уловить Gestalt…
К. Н. говорит о крайней неспособности Б. Н. к языкам. По-фр<анцузски> и по-нем<ецки> он не умел говорить. Со Штейнером объяснялся через его жену – она переводила. Всё.
1623
Записано заведомо неточно – на слух и по памяти. Наверняка К. Н. Бугаева упоминала в разговоре книги, зафиксированные Андреем Белым в комментариях к его «Символизму» (М., 1910. С. 624): Saint-Iver d’Alveydre. «Mission des Juifs»; Fabre d’Olivet. «La Langue h'ebraique restitut'ee»; Elifas L`evi. «Histoire de la Magie».
1624
Белый
составил собственный гороскоп во время пребывания в Бобровке (Тверская губ.) в конце февраля – первой половине марта 1909 г. Об использованной им гороскопической методике см.: Carlson Maria. «The Silver Dove» // Andrey Bely. Spirit of Symbolism. Ed. by John E. Malmstad. Ithaca; London, 1987. P. 68–73.1625
См.: Белый Андрей. На рубеже двух столетий. М., 1989. С. 176–229.
1626
См. главу «Папа дошел до гвоздя» (Белый Андрей. Крещеный китаец. М., 1927. С. 142–155).
1627
В главе из «На рубеже двух столетий» (С. 152–162), содержащей мемуарный портрет юриста, философа и социолога Владимира Ивановича Танеева (1840–1921), Белый об этом умалчивает.
1628
Вид, образ, стан, фигура. (Примеч. Д. Е. Максимова).
30 декабря 1969 г. Е. В. Невейнова написала Д. Е. Максимову, что у Клавдии Николаевны три недели назад был инсульт с потерей речи и параличом правой руки, через пять часов сознание и речь восстановились. 22 февраля 1970 г. К. Н. Бугаева скончалась. Помнится, Дмитрий Евгеньевич оповестил об этом нас, своих студентов, участников руководимого им Блоковского семинара на филологическом факультете Ленинградского университета; не исключено, что тогда это был единственный случай публичного оглашения той траурной вести… Подробности сообщила Е. В. Невейнова в следующем письме: [1629]
1629
РНБ. Ф. 1136. Ед. хр. 28.
Дорогой Дмитрий Евгеньевич,
простите, что так долго не отвечала на Ваше письмо, но очень грустно писать, все еще так тяжело и никак не можешь привыкнуть к совершившемуся.
Кл. Н. мне с осени все время твердила, что это зима последняя, что я ее не переживу, но мне все не верилось, что это правда, да и не было к тому никаких предпосылок.
И вот началась зима, пошел у нас гулять грипп. Я из-за нее очень береглась, но, к сожалению, все же заразилась, берегла ее как могла, и грипп у меня уже начал проходить, и в это время она заболела. Это было в понедельник 16/II. Я с первой же минуты начала волноваться, т<ак> к<ак> знала, что грипп у нее всегда кончался воспалением легких. Но первые дни было еще сносно, с лекарствами было трудно, она отказывалась их принимать и с большими уговорами принимала. Мне даже дня через 3 начало казаться, что пошло на выздоровление. И тут опять за последние два дня стало очень плохо. Слабость, совсем перестала есть и пить, но была в полном сознании. Все говорила мне: «как трудно умирать», «какое трудное, больное тело», последние сутки все металась, все просила перевернуть с бока на бок, подсадить, но ничего, кроме бытовых слов, как – «поверни», «подсади повыше», не говорила. Последние часы уже не владела языком, а в последние минуты вдруг села, три разочка вздохнула, как бы глотая что-то, откинулась на подушку и сама закрыла глаза. И все было кончено.
Мы ее кремировали, т<ак> к<ак> она просила похоронить ее в могиле Бор<иса> Ник<олаевича> на Новодевичьем. Это, вероятно, будет уже в мае, когда будет тепло.
Дорогой Дмитрий Евгеньевич, Вы были для нее в последние ее годы самым близким и дорогим человеком, она часто вспоминала Вас с чувством глубокой любви и признательности, беспокоилась о Вашем здоровьи.
После нее осталось уже очень мало. Философская рукопись Б. Н. «Душа самосознающая», которую она просила сдать в Лен<инскую> Б<иблиоте>ку, [1630] и книги Б. Н., почти полная подборка, которые она завещала Саше Богословскому, своему крестнику, в надежде, что он доживет до лучших дней, когда, м<ожет> б<ыть>, будет издаваться Б. Н. и эти книги, м<ожет> б<ыть>, пригодятся для переиздания, т<ак> к<ак> их нет даже в Лен<инской> Б<иблиоте>ке. Письма самые интересные, очень большая ее переписка с Б. Н. во время Вольфилы [1631] и еще ряд писем, как, напр<имер>, Пастернака, были сожжены ее матерью в 1931 году, роковом году, когда они были с Б. Н. в Детском. [1632] Ее воспоминания находятся в 3-х местах. [1633] Рукопись беловая в Щедринской б<иблиоте>ке, черновик рукописи у нас в Лит<ературном> Музее и авторизованная рукопись в Лен<инской> Б<иблиоте>ке, там же и картотеки и словник по творчеству Б. Н. [1634]
Родных у нее никого не осталось. Завещание она оставила на меня. Что касается денежного вопроса, то у меня на ее книжке около 1500 рублей, так что пока я обеспечена.
Дорогой Дмитрий Евгеньевич, не забывайте меня, хоть изредка присылайте весточку о себе, а если будете в Москве, позвоните, м<ожет> б<ыть>, мы и увидимся.
Да, незадолго до смерти, недели за 2, она видела во сне Ел<ену> Н<иколаевну>, [1635] которая принесла ей букет белых цветов и сказала: «Как у нас здесь хорошо». Это ее очень обрадовало.
И вот мне тоже хочется Вам сказать, будем надеяться, что ей там хорошо.
Всем сердцем с Вами
Е. В.
1/IV <19>70.
1630
Имеется в виду незавершенное исследование Андрея Белого «История становления самосознающей души» (1926, 1931), его авторизованный текст хранится в фонде Андрея Белого в Отделе рукописей Российской государственной библиотеки (Москва) и в США в Амхерстском центре русской культуры (Amherst College). См.: Белый Андрей. Душа самосознающая / Составление и статья Э. И. Чистяковой. М., 1999.
1631
Вольфила (Вольная Философская Ассоциация), председателем совета которой был Андрей Белый, действовала в Петрограде в 1919–1924 гг.
1632
Часть переписки Белого и Б. Л. Пастернака уцелела; см.: Из переписки Бориса Пастернака с Андреем Белым. Вступ. статья, публикация и комментарии Е. В. Пастернак и Е. Б. Пастернака // Андрей Белый. Проблемы творчества: Статьи. Воспоминания. Публикации. М., 1988. С. 686–706. В апреле 1931 г., когда Белый и Клавдия Николаевна проживали в Детском Селе, в московской квартире Васильевых (где жила А. А. Алексеева, мать К. Н.) был произведен обыск и изъят хранившийся там архив Белого (впоследствии частично возвращенный владельцу).
1633
Эти сведения неточны: беловой автограф «Воспоминаний» К. Н. Бугаевой хранится в Отделе рукописных фондов Гос. Литературного музея (Ф. 7. Оп. 1. Ед. хр. 51), в РНБ – черновой автограф (Ф. 60. Ед. хр. 105) и одна из авторизованных машинописных копий (Ф. 60. Ед. хр. 106).
1634
Эти исследовательские материалы К. Н. Бугаевой хранятся в фонде Андрея Белого в РНБ (Ф. 60. Ед. хр. 109–113).
1635
Елена Николаевна Кезельман (урожд. Алексеева; 1889–1945) – сестра К. Н. Бугаевой, автор мемуарного очерка о Белом «Жизнь в Лебедяни летом 32-го года» (см.: Бугаева К. Н. Воспоминания об Андрее Белом. СПб., 2001. С. 329–352).
В последнее десятилетие жизни Д. Е. Максимова фигура Андрея Белого вышла на первый план в его творческих интересах. Тогда им были написаны мемуарный очерк «О том, как я видел и слышал Андрея Белого. Зарисовки издали» [1636] и большая исследовательская статья «О романе-поэме Андрея Белого “Петербург”. К вопросу о катарсисе». [1637] Поначалу Д. Е. предполагал в воспоминаниях о Белом подробно коснуться и личности К. Н. Бугаевой, что побудило его к изысканию биографических сведений о ней. 17 февраля 1981 г. он обратился с письмом к Марии Николаевне Жемчужниковой (1899–1987), деятельнице антропософского движения, автору «Воспоминаний о Московском Антропософском обществе (1917 – 23 гг.)», [1638] общавшейся с Клавдией Николаевной на протяжении десятилетий. «В настоящее время, – писал он Жемчужниковой, – я заканчиваю небольшой мемуарный этюд об Андрее Белом, которого, еще подростком, слушал в Вольфиле и с которым позже встречался в Кучине. К этим воспоминаниям, в виде их 2-й части, я хочу приложить несколько писем ко мне Кл<авдии> Николаевны Бугаевой, в которых она рассказывает много интересного о Борисе Николаевиче. Но, могу признаться, назначение этой 2-й части моей работы – не только в том, чтобы пополнить наше знание о Белом, но и в том, чтобы вспомнить о Клавд<ии> Никол<аевне> (через несколько дней исполняется 11 лет со дня ее смерти) и, что возможно, о ней рассказать. Она была необыкновенным, замечательным человеком, и приходится только жалеть, что имя ее теряется в блеске имени Андрея Белого. Я знал Клавд<ию> Никол<аевну> еще со второй половины 30-х, всегда посещал ее, будучи в Москве, и много с нею переписывался (у меня 60 ее писем). И все же, как это часто бывает в случае небытового знакомства, ее жизнь я знаю плохо и очень бы хотел узнать больше. Поэтому я и позволяю себе обратиться к Вам с просьбой о помощи – с просьбой сообщить мне хотя бы некоторые биографические сведения о Кл<авдии> Николаевне». [1639] И далее следовали конкретные вопросы – о детстве и юности К. Н. Бугаевой, о ее родителях, о получении ею образования, о ее первом браке с П. Н. Васильевым, об участии в антропософской деятельности и занятиях эвритмией (тематизированными мелопластическими упражнениями, практиковавшимися в антропософии) и т. д.
1636
Впервые опубликован в журнале «Звезда» (1982. № 7), вошел в кн.: Максимов Д. Русские поэты начала века. Л., 1986. С. 350–376.
1637
См.: Dissertationes Slavicae. XVII. Szeged, 1985. C. 31 – 166. С редакционными купюрами – в кн.: Максимов Д. Русские поэты начала века. С. 240–348.
1638
Опубликованы Дж. Малмстадом в кн.: Минувшее. Исторический альманах. Вып. 6. Paris, 1988. С. 7 – 53.
1639
Цитата по машинописной копии из собрания Д. Е. Максимова.
В ответном письме от 14 марта 1981 г. М. Н. Жемчужникова предложила Д. Е. Максимову обратиться с теми же вопросами к Е. В. Невейновой («Она, и пожалуй, только она может ответить на многие Ваши вопросы»), выслала машинописную копию своих воспоминаний об Антропософском обществе, а также поделилась с ним теми сведениями, которыми располагала: [1640]
Многоуважаемый Дмитрий Евгеньевич,
конечно же, я знаю Вас и по книгам Вашим и по Вашему доброму участию в жизни Клавдии Николаевны в последние годы.
Ваше сообщение о желании Вашем написать о Клавдии Николаевне дало мне большую живую радость. Ведь она для меня – один из самых дорогих образов воспоминаний всей жизни. И я очень хочу всем, чем только могу, Вам помочь. Но, к сожалению, это очень мало, особенно в части того «минимума», который прежде всего необходим. Я знала Кл<авдию> Ник<олаевну> с 1917 года, но – так же как у Вас – общение с нею в небытовом плане отодвигало, заслоняло детали ее биографии. А ведь она и в этом житейском смысле была незаурядной личностью, ведь к ней влеклись сердца не для одних только антропософских бесед, ее любили как человека, ее окружало восхищение. А вот теперь и приходится горько сожалеть о своей беспомощности перед Вашими вопросами. Конечно, постараюсь помочь, чем могу. ‹…›
Род Алексеевых – казачий, с Дона. Там Кл<авдия> Н<иколаевна> и родилась и училась в гимназии, в каком точно городе – не знаю. Отец умер рано, детей (их было трое – Клавдия, Елена, Владимир) воспитывала мать [1641] – в атмосфере материнской преданной любви, но вместе с тем в строгих и требовательных моральных правилах. Она была глубоко православно верующей и находилась под влиянием какого-то очень тогда известного и чтимого Старца (как его имя – не знаю). Этот Старец, между прочим, предсказывал в предстоящем 20-м столетии ужасные катастрофы и бедствия и потому советовал ей всячески и настойчиво отговаривать дочерей от замужества. Тем не менее обе дочери рано вышли замуж, что не помешало матери очень сердечно относиться к своим зятьям, особенно к Петру Николаевичу, [1642] которого она очень любила, и его трагедия была горем и для нее.
Когда и при каких обстоятельствах семья Алексеевых, а затем Васильевы переехали в Москву – не знаю. Жили они в Москве на Плющихе, в большом доме на углу Неопалимовского переулка в подвальном этаже, где в окнах мелькали ноги прохожих. В некоторые периоды живал там и Бор<ис> Ник<олаевич>, в частности – последние месяцы перед уходом в клинику – умирать.
Симпатии Кл. Н. к Петербургу – понятны. Это – город ее молодых лет и важных жизненных встреч. Там она училась на Выс<ших> Женских Курсах, там же познакомилась с семьей Васильевых. Один из них – Петр Николаевич – скоро стал ее мужем, а жена его брата Всеволода – Елизавета Ивановна Васильева (волошинская «Черубина де Габриак») – познакомила ее с антропософами – Бор<исом> Алексеевичем Леманом, его двоюродной сестрой Ольгой Николаевной Анненковой и Трифоном Георгиевичем Трапезниковым, который там основал первую в России антропософскую группу. [1643] (Антропософское Общество было юридически оформлено лишь позднее, в 1913 году в Москве под председательством Б. П. Григорова).
Я не знаю, где находится рукопись Кл. Н. «О том, как образ Р. Штейнера отразился в одной душе». [1644] Вероятно, у Ел<ены> Вас<ильевны> Нев<ейновой>. У меня есть полная ее копия, списанная мною с машинописного экземпляра. Знаете ли Вы содержание этой работы или только по названию? Мне кажется, она была бы для Вас очень ценной, в ней открывается и душевная жизнь Кл. Н. в пору ее сближения с Антропософией, и есть кое-какие биографические данные. Если она Вам осталась неизвестной, я Вам ее пришлю – с просьбой в дальнейшем вернуть.
Вы спрашиваете об эвритмии. Да, Клавдия Николаевна очень много с самого начала работала в эвритмии. Ее заграничные поездки в значительной мере с этим связаны. Но главная ее работа проходила, конечно, в России и для России. Ее наследие не пропало. Ею создана книга, без которой вообще нельзя себе представить начало русской эвритмии. Сейчас не пришло еще время для выхода эвритмии в каких-либо, даже самых скромных, общественных формах. Но дело ее не умерло, оно живет, как живет зерно под снегом, ожидая весны.
Заболела Клавдия Николаевна в 1957 – 58 гг. Сначала приступы, а затем сплошные, острейшие мучительнейшие боли почти до потери сознания. О к<аком>-л<ибо> падении как причине болезни я не знаю. ‹…› Причину находили в каком-то процессе в позвоночнике, но точный диагноз так и не был поставлен, а попытки лечения не давали успеха, а иногда даже ухудшали состояние. Но потом процесс стал как-то сам собой затухать. Острые боли прекратились, но постоянная боль осталась и началось разрастание костей грудной клетки, вырастали два горба – спереди и сзади, и это сопровождалось потерей подвижности мускулов спины и ног. Это было постоянное мучительство. Она сказала как-то: «Я живу так, как будто на меня надели табуретку и завинтили». В это время она вернулась к интенсивной умственной работе. Могла разговаривать с людьми, читала и много переводила, редактировала. В частности, стихотворный перевод первой «драмы-мистерии» Штейнера «У врат посвящения» сделан М. В. Шмерлингом [1645] под ее руководством. Это нигде не зафиксировано, но это так. В это же время – 60-ые годы – и Вы с ней встречались, и Хмельницкая при подготовке издания сборника стихов А. Белого. Постепенно силы слабели. Последние год-два она просто тихо уходила. Умирала она в полном сознании. Решительно отказалась пригласить священника для причастия. Это было большим горем для Лели, [1646] но здесь она уступить не могла. Умерла она тихо, без агонии. При последних ее минутах с ней были две глубоко верующие души – Леля и жившая в то время в той же квартире ее подруга. Они молились. И право же – это были лучшие проводы в иной мир, чем если бы здесь присутствовал священник со своими заученными молитвами.
Ее отпевали в церкви Ильи Обыденного в Обыденском переулке на Остоженке. Потом была кремация. А позднее, уже летом, урна была похоронена в могиле Бор<иса> Ник<олаевича > в Новодевичьем кладбище. Это я знаю точно, сама присутствовала. ‹…›
1640
Письмо приводится с сокращениями по автографу из собрания Д. Е. Максимова.
1641
Анна Алексеевна Алексеева (1860–1942). Ср. свидетельство М. Н. Жемчужниковой в письме к Д. Е. Максимову от 17 мая 1981 г.: «…Галина Сергеевна Киреевская (‹…› бывшая артистка Второго МХАТ) говорила со слов Клавдии Николаевны, что в романе “Маски” “очень хорошо обрисована мать Малютки Домна Пантелеевна – это Анна Алексеевна, сама Малютка – иногда до мелочей – Клавдия Никол<аевна>, а прислуга Мелетина – это тетка Кл<авдии> Н<иколаевны>”». Тетка – сестра А. А. Алексеевой Екатерина Алексеевна Королькова (1864–1941).
1642
П. Н. Васильев (1885–1976) – первый муж Клавдии Николаевны; врач, антропософ.
1643
Упоминаются: Всеволод Николаевич Васильев (1883–1944) – инженер-гидролог; Елизавета Ивановна Васильева (урожд. Дмитриева, псевдоним – Черубина де Габриак; 1887–1928) – поэтесса, драматург, руководитель петроградской антропософской группы Ильи Пророка, с 1911 г. замужем за Вс. Н. Васильевым; Борис Алексеевич Леман (псевдоним – Б. Дикс; 1880–1945) – поэт, критик, руководитель петроградской антропософской группы Бенедиктуса; Ольга Николаевна Анненкова (1884–1949) – переводчица; Трифон Георгиевич Трапезников (1882–1926) – искусствовед.
1644
Этот мемуарно-автобиографический очерк опубликован в переводе на немецкий язык. См.: Bugajewa K. N. Wie eine russische Seele Rudolf Steiner erlebte. Basel: Verlag die Pforte, 1987.
1645
Марк Владимирович Шмерлинг (? – 1981) – поэт, переводчик, педагог; антропософский деятель.
1646
Е. В. Невейнова.