Символисты и другие. Статьи. Разыскания. Публикации

За этим обменом письмами последовали другие послания, в которых Д. Е. Максимов и М. Н. Жемчужникова касались иных проблем, связанных с Андреем Белым и осмыслением его творческого наследия; фрагменты из них опубликованы. [1647] Реализовать же свое намерение подробно рассказать о Клавдии Николаевне ученому так и не довелось: мемуарный очерк о Белом был завершен и оформлен без первоначально задуманной второй части, посвященной вдове писателя; среди бумаг, оставшихся после кончины Д. Е. Максимова, материалов, свидетельствующих о том, что работа над мемуарно-биографическим литературным портретом К. Н. Бугаевой перешла в стадию текстуального оформления, не обнаружено. Тем выше значимость документальных источников, которые легли в основу предпринятого обзора.

1647

См.: «Или к “Маскам” возможен иной подход?» Из переписки Д. Е. Максимова и М. Н. Жемчужниковой. Публикация и примечания Н. И. Жемчужниковой // Литературное обозрение. 1995. № 4/5. С. 74–76.

Публикации

Письма Д. С. Мережковского к С. Я. Надсону

В свое время «лучший и талантливейший поэт советской эпохи» послал Надсона «на Ща»:

Между нами– вот беда –позатесался Н'aдсон.Мы попросим,чтоб егокуда-нибудьна Ща!

Кажется, участь позатесавшегося Надсона самый прозаседавшийся в отечественных классиках определил уверенно и метко: в историко-литературных анналах, рубрифицируемых в согласии с алфавитом, он действительно оказался там, где ему определил быть автор «Юбилейного». Он же и ударение на первом слоге поставил – в знак особо изощренного издевательства: вдруг читательницы, раскупившие с 1885 по 1906 г. 22 издания стихотворений Надсона и сподобившиеся дожить до чтения «Юбилейного», споткнутся на безупречно смастеренной лестнице. Маяковский лишь довел до последнего предела ту переоценку Надсона, которую начали символисты и которая, конечно, не могла не произойти: новая изощренная поэтика с надсоновскими мотивами, звучавшими намеренно безыскусно:

Это не песни – это намеки:Песни невмочь мне сложить;Некогда мне эти беглые строкиВ радугу красок рядить, [1648] –

была несовместима; темы и настроения надсоновской поэзии также воспринимались на рубеже веков уже как безнадежная архаика – неотторжимая примета давно минувших восьмидесятых годов, и только. И тем не менее образ этого десятилетия в сознании последующих поколений неизбежно будет ассоциироваться с образом Надсона и его незамысловатыми стихами. Безукоризненно метко сказал об этом Мандельштам в «Шуме времени»: «А не хотите ли ключ эпохи, книгу, раскалившуюся от прикосновений, книгу, которая ни за что не хотела умирать и в узком гробу девяностых годов лежала как живая, книгу, листы которой преждевременно пожелтели, от чтения ли, от солнца ли дачных скамеек, чья первая страница являет черты юноши с вдохновенным зачесом волос, черты, ставшие иконой? Вглядываясь в лицо юноши Надсона, я изумляюсь одновременно настоящей огненностью этих черт и совершенной их невыразительностью, почти деревянной простотой. Не такова ли вся книга? Не такова ли эпоха? ‹…› Не смейтесь над надсоновщиной – это загадка русской культуры и в сущности непонятый ее звук, потому что мы-то не понимаем и не слышим, как понимали и слышали они. ‹…› Сколько раз, уже зная, что Надсон плох, я все же перечитывал его книгу и старался услышать ее звук, как слышало поколенье, отбросив поэтическое высокомерие настоящего и обиду за невежество этого юноши в прошлом». [1649]

1648

Надсон С. Я. Полн. собр. стихотворений. М.; Л., 1962. С. 269 («Библиотека поэта», Большая серия).

1649

Мандельштам Осип. Полн. собр. соч. и писем: В 3 т. М., 2010. Т. 2. С. 217–218.

Мандельштамом Надсон воспринимался уже главным образом как знак эпохи; ранние же символисты, первыми ушедшие от Надсона бесконечно далеко, в большинстве своем начинали с усердного прохождения его школы: даже Брюсов признавал Надсона своим первым учителем в поэзии. [1650] Таким же учителем Надсон был в свое время и для Дмитрия Сергеевича Мережковского (1865–1941): в поэзии – наставником и образцом для подражания, в жизни – задушевным другом, «братом по страданию», как назвал сам Надсон Мережковского в одном из писем к Плещееву.

1650

См.: Тиханчева Е. П. Брюсов о Надсоне // Брюсовские чтения 1973 года. Ереван, 1976. С. 201–216.

В книге «О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы» (1893) Мережковский писал: «Сознание болезненного бессилия, разочарование в утилитарных идеалах, страх перед тайною смерти, тоска безверия и жажда веры – все эти современные мотивы Надсона произвели быстрое и глубокое впечатление даже не столько на молодое, как на отроческое поколение 80-х годов». [1651] Эту общую характеристику можно воспринимать и как автобиографическое признание: еще гимназистом Мережковский сблизился с Надсоном и «полюбил его, как брата», [1652] через посредничество Надсона познакомился с А. Н. Плещеевым, немало содействовавшим вхождению в литературу обоих молодых поэтов, и напечатал в «Отечественных Записках» в 1883–1884 гг. несколько своих стихотворений. Прозаик И. Щеглов (Леонтьев), постоянно общавшийся в ту пору с Надсоном, свидетельствует в позднейшей мемуарной заметке: «Вспоминается сейчас один литературный вечер у покойного поэта А. Н. Плещеева, как известно, окружившего чисто отеческой любовью нежный поэтический дар Надсона. Сидим мы с Надсоном на диване и о чем-то весело болтаем; а неподалеку от нас оживленно беседуют старик Плещеев, Всеволод Гаршин и Дмитрий Мережковский, тот самый Мережковский, который теперь так много шумит дома и за границей и который тогда только вылупился на свет Божий, благодаря настойчивому вмешательству Надсона. Теперь, спустя двадцать лет, не грех вспомнить, что первый дебют Мережковского в “Отечественных Записках”, редактируемых М. Е. Щедриным, состоялся исключительно благодаря С. Я. Надсону, принимавшему близко к сердцу малейшие проблески чужого дарования. А в то время попасть в “Отечественные Записки” не так-то легко было, ибо “Михаил Евграфович” был беспощаден в своей зоркой литературной критике». [1653]

1651

Мережковский Д. С. Полн. собр. соч. СПб.; М.: Изд. т-ва М. О. Вольф, 1914. Т. 15. С. 297.

1652

Мережковский Д. С. Автобиографическая заметка // Русская литература XX века (1890–1910) / Под ред. С. А. Венгерова. М., 1914. Т. 1. С. 291. Знакомство с Надсоном состоялось, судя по сохранившимся документам, в конце 1882 г., когда Мережковский учился в последнем классе гимназии. См.: Кумпан К. А. Д. С. Мережковский-поэт (У истоков «нового религиозного сознания») // Мережковский Д. С. Стихотворения и поэмы. СПб., 2000. С. 17 («Новая Библиотека поэта»).

1653

Щеглов Ив. Русская Марсельеза (Из записной книжки) // Слово. 1907. № 52. 19 января. С. 2.

Надсон был старше Мережковского всего на два с половиной года: возрастная разница в юношестве самая удобная для того, чтобы младший поэт воспринимал старшего одновременно и как «мэтра», и как близкого товарища. Именно такой и была тональность взаимоотношений между ними. Надсон, со своей стороны, ценил Мережковского как единомышленника и ближайшего сподвижника в литературе: в одном из журнальных обозрений (1886) отметил «выдающееся эпическое дарование» Мережковского, [1654] посвятил ему стихотворение «Муза» (1883). [1655] Стихи Мережковского, относящиеся ко времени его общения с Надсоном, – это преобладающим образом вариации на надсоновские темы; в них – надсоновский культ страдания, надсоновские мотивы уныния и безысходности, надсоновская небогатая и стандартная поэтическая фразеология:

1654

Надсон С. Я.

Полн. собр. соч. Пг., 1917. Т. 2. С. 239.

1655

См.: Надсон С. Я. Полн. собр. стихотворений. С. 204–205.

Герой, певец, отрадны ваши слезы,И ваша скорбь завидна, мудрецы:Нетленный лавр, невянущие розыВам обовьют терновые венцы.Светло горит звезда высокой цели;Вам есть за что бороться и страдать,И обо всем, что втайне вы терпели,Должны века векам пересказать:То выразят пленительные звукиПевучих струн, иль славные дела.Все назовут святыми ваши муки,И загремит им вечная хвала.Но там, в толпе страдальцы есть иные,Там скорби есть, терзающие грудь,Безмолвные, как плиты гробовые,Что не дают подняться и вздохнуть,и т. д. [1656]

1656

Мережковский Д. Стихотворения (1883–1887). СПб., 1888. С. 9.

В надсоновской тональности выдержано и стихотворение Мережковского «Смерть Надсона», прочитанное на литературном вечере памяти поэта 27 февраля 1887 г. [1657]

Письма Мережковского к Надсону – в тех случаях, когда они не касаются сугубо деловых вопросов – навеяны теми же темами и настроениями, которые пронизывают поэтическое творчество обоих корреспондентов. Трудно сказать, какова мера подлинности в тех признаниях, которыми наполнены письма Мережковского, и нет ли за словами выпускника-гимназиста, а затем студента Петербургского университета неосознанного, может быть, стремления свои жизненные восприятия и переживания переосмыслять «по-надсоновски». Возможно, что неизбывно минорное мироощущение Надсона, тяготившегося вынужденной военной службой в Кронштадте, постоянно страдавшего от душевных и телесных недугов, побуждало и Мережковского строить свои послания в соответствующем регистре. Однако уже в этих ранних письмах (а более ранних писем Мережковского, видимо, не сохранилось) нетрудно заметить обрисовывающиеся контуры того крупного писателя и мыслителя, каким он сформируется десятилетием спустя, – в восторгах перед красотой южной природы (предвосхищающих будущие откровения Мережковского о «языческой» полноте земного бытия), в преклонении перед творчеством Эдгара По – признанного предтечи символизма, в ощущении «благодатного присутствия Бога», которое с годами станет у Мережковского сильнейшим из всех ощущений. У Мережковского впереди были еще десятилетия, в течение которых ему удалось полностью реализовать творческий потенциал своей личности; Надсону же судьба подарила всего 24 года жизни – и как знать, может быть, оставшегося навечно молодым юношу-поэта сменил бы зрелый мастер с иным литературным обликом, в соотношении с которым известные всем «восьмидесятнические» стихотворения воспринимались бы лишь как juvenilia. И у Надсона было немало проблесков того, что никак не вмещается в «надсоновщину», что говорило о возможности преодоления той однотонности, которая отличает большинство его произведений; достаточно привести хотя бы один из его стихотворных набросков, оставшихся в рукописи и впервые опубликованных лишь в наши дни:

1657

См.: Там же. С. 252–254; Мережковский Д. С. Стихотворения и поэмы. С. 198–199, 799–800 (примечания К. А. Кумпан).

Дураки, дураки, дураки без числа,Всех родов, величин и сортов,Точно всех их судьба на заказ создала,Взяв казенный подряд дураков.Если б был бы я царь, я б построил им дом,И открыл в нем дурацкий музей,Разместивши их всех по чинам за стекломВ назиданье державе моей. [1658]

Переписка Мережковского и Надсона сохранилась не целиком. Известны два письма Надсона к Мережковскому (1883), впервые опубликованные последним в журнале «Новый Путь» (1903. № 4) и затем воспроизведенные по этой публикации в Полном собрании сочинений Надсона (1917) под редакцией М. В. Ватсон. Отвечая на запрос М. В. Ватсон о надсоновских письмах, Мережковский сообщал ей 17 апреля 1887 г.: «Искал, рылся в бумагах, но ничего кроме незначительных записок не нашел. Нашел одно большое письмо, – но его я целиком не дам по личным соображениям. <… > моя переписка с Сем<еном> Яков<левичем> была очень ограничена: мы оба питали отвращение к этого рода обмену мыслей» [1659] . В архиве М. В. Ватсон в Пушкинском Доме сохранились 11 писем Мережковского к Надсону (ИРЛИ. Ф. 402. Оп. 4. Ед. хр. 63). В настоящую публикацию включены 8 из них, не печатаются небольшая недатированная записка и два недатированных письма (1884 г.), посвященные деловым хлопотам.

1658

Надсон С. Я. Полн. собр. стихотворений. С. 311–312.

1659

ИРЛИ. Ф. 402. Оп. 2. Ед. хр. 349.

1

20 марта 1883 г. С. Петербург

Уже давно, Семен Яковлевич, ожидаю Вашего посещения или письма; давно собирался я сам писать Вам, но все откладывал, будучи весьма занят и надеясь видеть Вас у себя. Между тем ни Вас, ни письма от Вас нет, как нет. Вы знаете, Семен Яковлевич, как бесцветна и уныла моя жизнь, Вы знаете, как я дорожу возможностью хотя на минуту отвести душу в дружественной, искренней беседе. Ваше посещение дало бы мне именно такую светлую, отрадную минуту. Что Вы поделываете, как себя чувствуете, здоровы ли, что написали, отчего не подадите мне весточку о себе?

Что касается меня, то нужно сказать, что я в последнее время грущу, как никогда. У меня бывают какие-то припадки малодушного отчаяния. Я спрашиваю себя иногда, суждено ли мне когда-нибудь распутать или разорвать всю эту паутину мелких, постыдных, бесчисленных и бессмысленных терзаний.

Положительно я делаюсь пессимистом. Вы в этом убедитесь уже по одному факту, который привожу здесь, чтобы самого себя наказать. Дело в том, что мне иногда против воли кажется, что Вы позабудете то, что было сказано на последней нашей беседе. Может быть, эта мысль зла и неверна. Я бы даже очень желал, чтобы она такою оказалась. Но во всяком случае я не мог и не должен был о ней молчать, оставаясь до конца верным принципу откровенности и прямоты, при которых только и возможны, как мне кажется, все честные и прочные связи духа. Если мои опасенья ошибочны, простите мне и забудьте их: они были вызваны таким тяжелым настроением, что решительно не отвечаю за их строгую объективность и беспристрастие. Чтобы с этим покончить, признаюсь Вам, чем я обосновывал свою мысль. Вы самостоятельны – так думалось мне, – Вам открыты все поприща борьбы с пороком, Вы не связаны, как я, по рукам и ногам, Вы можете каждую минуту встретить женщину, которую полюбите глубокой, целительной любовью, – и тогда Вы спасены. А спасенье и забвенье идут рука об руку, Вы будете счастливы, перед Вами откроется целый мир, новый таинственный мир. Не говорите упрямо «нет»; такие неожиданные открытия – очень возможная вещь в 20 лет. И тогда-то – казалось мне – должны Вы забыть наивного мальчика, протянувшего Вам слабую руку, Вы вправе даже его забыть, как докучный и печальный призрак ненавистного прошлого.