Синдикат

— Вытаскивай его, — приказал Нах.

Кадьяк воздержался от пожимания плечами, хотя сам бы он, вероятно, оставил все как есть. Одной рукой наемник с силой прижал грудь архитектора, почти утопив того в лохани, а другой нажал кнопку аврального отключения. Каскад программ обрушился в числовую среду сопряженных станций, прерывая все действия, завершая циклы. И вытаскивая программиста из искусственного ада с торможением всего имплантированного хрома. Сейчас шлем превратился в робохирурга, организующего первый этап скоростной нейрофизиологической помощи. Одновременно с этим в одну из самых дорогих и качественных клиник Бомбея ушел запрос на предоставление отдельной палаты и бригады медиков.

— Сбрасывай антенну, — сумрачно приказал Копыльский. Поднимаемся на десять метров и уходим.

— А они? — уточнил Нах на всякий случай, хотя нужды в том не было.

Копыльский ответил красноречивым взглядом, не тратя время на описание того, что исход боя в любом случае решится за считанные минуты, а то и секунды. Если кто-нибудь и окажется в море, тяжеловесная субмарина с неопытным экипажем его не спасет, а под вражеский контрудар подставится. О выживших пусть заботится скорая помощь.

— Уходим, — повторил Копыльский. — Здесь нам делать больше нечего. Парням уже не помочь, они либо вывезут, либо нет.

* * *

Фирсов хотел выругаться, но лишь торопливо моргнул, полностью сконцентрировавшись на управлении пушкой. Стрелок понимал, в чем план Костина, и нельзя было даже сказать, что это запредельно сложно, только… не в исполнении двух ветеранов, которым сильно за пятьдесят. Но другого выхода не было, разве что выходить из боя.

Остров закончился, под винтокрылом снова побежали черные волны. Судя по радару автоматик с «Огайо» заходил сверху и сзади, то есть в идеальной позиции для стрельбы. В тот момент, когда винтокрыл, башня и катер оказались на одной линии, Костин вытянул на себя штурвал и дал максимальную тягу.

Считанные секунды назад боевой винтокрыл показал, что такое экстренное торможение, а сейчас наоборот, словно получил мощнейший пинок. Костин рисковал убить форсажем движки, которые за минувшие годы отнюдь не прибавили в гарантийном сроке, но выжал из машины почти семьсот километров в час. «Птеродактиль» рванул вперед и вверх, разворачиваясь, как закрученная пуля, вырвавшаяся из ствола — винтами вниз, брюхом вверх. Брюхом, а также пушкой, которая теперь могла обстреливать верхнюю полусферу.

Желудок одним прыжком оказался у Фирсова где-то в глотке, у корня языка. Предблевотная горечь заполнила рот, а сердце, кажется, споткнулось и пропустило удар. Но все это не имело значения в текущее мгновение. Чтобы постаревший организм и вестибулярный аппарат отреагировали на перегрузки, требовалось время, ничтожно мало, но все же требовалось. И в тот краткий миг между действием и последствиями Фирсов уместил Действие.

Оператор переключился на оптику, установленную непосредственно на пушке. Угол обзора был очень мал, однако, несмотря на переворот «вверх тормашками» и мгновенную смену координат, оператор удержал в голове трехмерную и непрерывно меняющуюся картину. Педали казались тугими, рукояти пульта казались чугунными, в голове стучало от прилившей крови, но Фирсов правильно развернул пушку и почти сразу захватил угловатый силуэт размером не больше ногтя. Первая очередь ушла мимо, совсем рядом с целью, однако в воздушной схватке «почти» не считалось. Вторая попытка, на мгновение оператору показалось, что он попал, и тут в носовой части летающего робота замигала бело-желтая точка.

Время замедлилось. Горечь во рту, звон под черепом, усталость и просто тяжкий груз многих лет, все это было где-то рядом и одновременно в другой вселенной. Тихо-тихо, движениями едва ли не по долям миллиметра старый бюрократ навел прицельную марку на точку, где автоматический враг еще не был, но должен был оказаться через мгновение. Получилось слитное движение, которое захватило целиком «конструкцию», от вращающегося кресла до пальца, нажимающего кнопку. Все сразу, как у фехтовальщика, бросающего тело в глубокий выпад, от пятки толчковой ноги до острия рапиры.

Огонь. И взаимное попадание. Только у винтокрыла, предназначенного для непосредственной поддержки наземных войск, брюхо было забронировано в расчете на ствольные зенитки, поэтому очередь с автоматика рассыпалась по броне «Птеродактиля» снопами искр, а четыре тридцатимиллиметровых снаряда из ГШ-30-2 разнесли крылатую машину вдребезги.

Рывком, как гимнаст, раскручивающий молот, Костин вернул машину в нормальное положение и заложил крутой вираж, снова прижимаясь к воде. Пожилой вертолетчик дышал тяжело, как загнанная лошадь, и этот звук шумел в наушниках Фирсова как грохот морской бури. Несколько секунд вертолетчики одинаково часто глотали, стараясь унять тошноту.

— Твою ж мать, — выдохнул Костин. — Я так и в молодости не отжигал.

— Он мне сбил оптику с пушки, — коротко информировал Фирсов, делая большие паузы. — Но стрелять могу.

— Второй бак пробит, протектор старый и не тянет. Гидропривод шасси в жопе, придется вытягивать тросами — отозвался Костин, щелкая рычажками. Красных индикаторов, освещавших кабину адскими огоньками, стало чуть меньше. — Топлива на пятнадцать минут, охлаждение полетит через десять.

За кратким отчетом явно читалось «возвращаемся?»

— На равнине у Дижона бой вовсю кипит неравный! — дурным голосом проорал Фирсов строчку древней песни. — Там в засаде бронеполк бой ведет и ждет вертушек!

— Понял, — по голосу пилота было ясно, что Костин улыбается.

«LCAC 200» уже выползал из воды, гудя и свистя, он походил на огромного жука, что пытается забраться на край блюдца. Следовало отдать неизвестным злодеям должное, они упрямо шли к цели, не сворачивая и, тем более, не кидаясь в бегство. Интересным вопросом было — есть ли у них запасной вариант отхода, потому что один пропеллер уже вышел из строя и ярко пылал, как цирковое колесо, второму недолго осталось, и для катера остров «Правителя» определенно был последней остановкой.

Штурмовая команда покидала машину еще на ходу, разделяясь на самостоятельные группы. У налетчиков хватало оружия, в том числе тяжелые пулеметы на самоходных лафетах, но было ясно, что план строился на подавлении обороны артиллерией, так что лишнего с собой не тащили. Впрочем, хватало зенитного танка, который сам по себе считался за ПВО, батарею автопушек и пулеметный отряд.

Глава 27

Бетонная пыль забивала горло, «мичуринец» закашлялся, сплевывая густую кровь, вытер пену с губ и продолжил тяжкий путь. Внутри башни все дымилось, рассыпало искры из порванных кабелей. Дышать было тяжело, в воздухе оставалось слишком много инергена, обычный человек уже потерял бы сознание, но у Матвея лишь темнело в глазах. Разум балансировал на самом краешке беспамятства, готовый в любое мгновение свалиться в обморок, но боец заставлял себя идти дальше, оставляя красные следы.

«Кто с кем воюет?» — подумал он. Это было непонятно, все было непонятно с того момента как гигантское тело башни содрогнулось, а снаружи раздался чудовищный грохот. Одно было ясно — все идет не по плану и становится только хуже.

Через выбитые ворота Матвей выполз наружу, задыхаясь от пыли. Было непросто, ракета не выбила стальные плиты, а вскрыла, как ребенок неподатливую банку консервным ножом. Кроме того частично обвалилось перекрытие. Пришлось рваться через лабиринт острого металла и камня, щедро удобренного осколками пластмассы. У «мичуринца» болело все, кровь пропитала брезент, так, что одежда прилипла к телу, словно костюм ныряльщика, дыхание тяжело рвалось наружу, заставляя морщиться от уколов сломанных ребер. Только перестроенная советскими генетиками физиология не давала клону свалиться в шок. Матвей остался без маски, сейчас его мог без усилий прикончить даже обычный милиционер или, с поправкой на географию, полицейский.