Сиртаки давно не танец

– Адель! При чём здесь ты?! Конечно же, ты будешь поступать, даже обязана поступать! Ты умница! Поступишь, окончишь, будешь работать врачом. При чём тут мой факультет?!

– Лёшик, миленький! Ты забыл, как мы с тобой собирались вместе учиться, вместе ездить в университет, вместе заниматься?! Ты сам говорил, как только с бумажками разберёмся, так заявление и подадим! Ругался, что Греческое государство так задерживает всё. Теперь передумал?

Лёша отодвинул от себя тарелку с недоеденными котлетами:

– Послушай, – тихо начал он, – я тебе русским языком говорю: поступай, учись где хочешь! Я буду только рад! Но как я могу учиться, если с мая по октябрь буду работать в туризме, а это значит, что в Салониках бывать практически не смогу!

– Ты будешь жить в другом городе?!

– Я буду жить везде! То там, то тут! То в одной гостинице, то в другой! По всей греции. Куда туристов повезу, там и останусь. Разве это не понятно?! Я ж не могу их отвезти в Касторью, оставить и вернуться?! Как ты думаешь?

– Аа-а… а когда у тебя выходные? – Адель чувствовала, как радость предательски покидает её.

– Какие «выходные»?! Ты что, не понимаешь, что в туризме не бывает выходных? Это называется «сезон». Туристы приезжают и в субботы, и в воскресенья, и ночью, и на рассвете! Когда у них загорится, тогда и приезжают! Когда самолёт приземляется. Работникам туризма, то есть мне, отдыхать придётся зимой, с середины октября до конца апреля. Такой график у всех!

– И ты согласился на эту работу?!

– Что ты хочешь сказать, что я, напротив, должен был отказаться и пчёлкой летать по стройкам с ведрами раствора в руках всю жизнь?! Что меня на стройке ожидает?! Прибавка к жалованию? Ты хоть раз вспомнила, что у меня больной позвоночник и я не могу физически работать? Может, мне операцию надо на нём делать?

– Да, но… операция – это последнее дело. Если с позвоночником проблемы, то надо сперва накачать спину, чтоб мышцы его держали…

– Я вижу – сильно умная стала, – Лёша злился уже на полном серьёзе, – вместо того, чтоб обрадоваться за меня, чтоб поздравить, поддержать меня, ты начинаешь нудеть. При чём тут позвоночник? У меня и желудок болит, мне нельзя давать физические нагрузки, и видеть я стал хуже. Ты всего этого не знаешь, я тебе не жалуюсь, не рассказываю, так ты меня и не понимаешь. Что ты после этого за жена, если и не понимаешь и не поддерживаешь своего мужа?

Аделаида смотрела на Лёшу в упор и не могла поверить, что всё это ей говорит её Лёсик. Как это может быть? Значит, он всё это время терпел её непонимание, прощал ей отчуждение от его проблем и никогда этим не попрекал? Он страдал и мучался, но не хотел ей ничего говорить? Почему? Ах, какая я эгоистичная дура. Да потому что очень любил и не хотел расстраивать, потому что щадил и берёг наши отношения. Правильно говорила мама, ты только о себе думаешь и привыкла жить на всём готовом. Точно. Вот может и позвоночник у Лёсика стал болеть именно из-за этих строек, где он для них же зарабатывал деньги как простой чернорабочий, и в дождь, и на жаре.

– …знакомства разные. Сюда же миллионы людей приезжают на отдых. Может, когда-нибудь своё турагентство открою. Да ты слышишь меня, или нет?

Адель от неожиданности вздрогнула.

– Слышу, конечно, – она снова готова была кинуться Лёше на шею от радости, и орать как ненормальная, что не хочет оставаться одной в пустой квартире на полгода, и залезть под стол, плакать там не переставая, и закрыть лицо от стыда, чтоб никто не догадался, какая она нецелеустремлённая хамка и «потребитель», вообразившая себя пупом Земли.

– Ааа… звонить же ты будешь? – она наконец решилась поднять голову. – Будешь мне звонить, когда будешь скучать?

Алексей снова подвинул к себе котлетки:

– Буду, конечно, – он обильно полил остывшие коричневые комочки подливкой, – когда смогу, конечно буду.

Было бы непорядочно не дать человеку шанс осуществить свои мечты о лучшей жизни. Он прав, невозможно жить, понимая, что вся твоя доля, все твои высокие цели – два ведра раствора в руках и пятидесятиградусное солнце, нещадно бьющее тебе в маковку. Конечно, Лёша достоин гораздо большего. Да, мы мечтали о другом, мы мечтали об университете, о том, как ранним утром, ёжась от свежести, будем вместе бежать на занятия, в перерывах есть взятые из дому бутерброды и пить холодный кофе. Получилось же всё совсем по-другому. Но ведь это тоже шанс. Мы же не подписывали договоров, не составляли конрактов наличную жизнь. Может, Алексей прав? Может, именно это его призвание в жизни? Да, он вполне может поработать в туризме, окончить какие-то курсы, стать «профи» и открыть своё турагентство. Туризм – это вообще вечный праздник, вечный подъём, встречи, проводы и снова встречи. Я не должна в него впиваться, как поселковый клещ. Жизнь принадлежит каждому из нас и она не сдаётся в аренду. Он будет делать карьеру в туризме, я, как и собиралась, поступлю на медицинский факультет и буду… ходить на занятия одна? И приходить в пустой дом и снова буду одна? И пить кофе одна?.. Конечно, я заведу себе друзей, они будут новыми, интересными, замечательными, только их нельзя будет ни обнять, ни прижаться всем телом, ни почувствовать, как тебе переливается такое мягкое, живительное тепло, от которого закрываешь глаза и кажется, что весь мир, вся вселенная – это весенний сад с ароматами фруктовых деревьев, в котором бесконечно играет небесная музыка. Её и не слышно, она поёт в каждой твоей клеточке.

Как жить по полгода в ожидании звонка или встречи? Как верить, бесконечно верить, что Лёсик, твой единственный и ненаглядный не видит ни загорелых, жизнерадостных туристок, высыпающихся из автобуса прямо ему в руки, ни хорошеньких официанток в барах, забывших надеть юбки, не видит никого, кто бы мог заменить ему Аделаиду? Как думать только о хорошем, если даже не знаешь, сколько это всё протянется, не видишь ни конца, ни края? Как заснуть, если ты, честно отмыв все туалеты, закрываешь глаза и видишь своего Лёсика, своего пушистка с бархатной кожей и сладким дыханием в объятиях какой-то… И эта тварь к нему прикасается, и он её целует своими мягкими губами? Нет, это невозможно. Это немыслимо, нереально, невозможно, так не бывает. Мой Лёшенька не такой. Что делать? Что делать, так заснуть невозможно! Ни сейчас, ни завтра, ни послезавтра. Так жить невозможно. Что может болеть внутри? Это так болит душа? Она так болит, что разрываются все внутренности на кусочки? Она мечется, она стонет, она хочет вырываться наружу. Она сходит с ума. В тёмной квартире без света нависшая свинцовая духота, тишина, режущая уши, как пилорама. А в курортной зоне залитые огнями отели, смех, музыка и звёзды, как бриллиантовая россыпь, опустившаяся над морем. Моря не видно, только слышно его дыхание. На берегу светло, потому что лунная дорожка вовсе не заканчивается у кромки, она выбежала на прохладный песок и устремилась дальше, к отелю. На высоких валунах видны два силуэта. Мужской – высокий и широкоплечий, и женский – как статуэтка с длинными, плывущими по ветру волосами. Он прижимает её к себе крепко и очень осторожно. Им хорошо вдвоём, эта ночь, весь мир лежит у их ног…

А ты им не нужна. Да, моя дорогая, ты им не нужна.

Аделаида чувствует, как по спине снова ползёт предательская капля, лицо заливает жаром. Она вскакивает с кровати. Ингалятор… ингалятор… где? В какой сумке?.. Да вот же он. Успокоилась… успокоилась, я сказала…

Два «пшика» – и можно прилечь на ставшую влажной простыню…

Надо что-то делать… так тут лежать невозможно. Невозможно лежать и думать про «это». Надо ехать на полуостров. Да, машины нет, последний автобус ушёл три часа назад. Но ведь есть попутки, такси. Конечно, это стоит почти месячной Аделаидиной зарплаты, а что делать? Пускай, деньги это бумажки. Это же просто бумажки, за которые мы имеем возможность позволить себе что-то. Она хочет себе позволить увидеть сейчас, сию минуту Лёшечку, своего любимого и замечательного. Пусть он рассердится, что она среди ночи «прискакала» к нему, скажет, что она ненормальная, что это опасно, что если она не думает о себе, хоть о нём бы подумала. Всё это ерунда. Главное, она сможет до него дотронуться, обнять его, прижаться губами.

Одинокую фигуру на трассе, периодически выскакивающую из темноты, водители объезжали, пересекая двойную сплошную. Кто пристально всматривался в неё, силясь понять, не знакомый ли кинулся под колёса, кто крутил пальцем у виска, дескать – ненормальная и лечить тебя некому, по морде бы дать не помешало в качестве профилактики. Такси… такси… такси… такси несётся по пустынной трассе, слава Богу, на крыше светится лампа с надписью «Радио». Ура, это радиотакси, вызванное кем-то в курортную зону. Адель почти кидается под колёса. Всего сорок минут разделяют её с любимым. Каких-то сорок несчастных минут и месячная зарплата. Какая глупость, какая ерунда. Вот уже и яркие огни пятизвёздочного отеля, в котором Лёшка сегодня должен ночевать. Он сегодня звонил и жаловался, как ему плохо, потому что он «ненавидит этот отель», «бунгало на горе» и он «ноги уже сломал бегать вверх-вниз». У них в каждом отеле есть номер для турагентов, в котором девчонки и ребята, дико уставшие от беготни по жаре, ночуют вперемешку. Два часа ночи. Ресепшен не спит, он бодрствует.

– Алекси? – девушка за перегородкой удивлённо рассматривает Адель. – А вы ему кто?

– Я? – Адель старается смотреть влево, как если б безбожно врала. – Я его жена…

– Да?.. – на лице девушки появляется замешанный на брезгливости интерес.

Адель и сама понимает, что здесь и сейчас, в своих чёрных джинсах и тёмно-синей

майке выглядит как случайно забредшее на праздник жизни экзотическое создание из стран третьего мира, то ли без уха, то ли без носа, и на фоне до зеркального блеска отполированного белого мрамора смотрится очень вызывающе. Так вызывающе, что хочется вызвать охрану. Она молча копается в заднем кармане штанов и извлекает оттуда внутренний паспорт, где в графе «семейное положение» действительно указано, что Лёша – её супруг.