Сиртаки давно не танец
Шрифт:
Переезд в Грецию, на котором настоял Алексей, казался ей в то время весёлым, несерьёзным приключением. Собрались да и поехали! Мало ли кто куда ездит! Теперь, оказывается, уезжали многие – евреи в Израиль, русские – в Россию, греки – в Грецию. У кого получалось сделать обмен квартирами – те были счастливчиками. В основном квартиры запирали и просто уходили. Соседи, те, кто считал, что должен «расшириться», просто выламывали входную дверь. И вот уже по чужому паласу в гостиной ездит маленький трёхколёсный велосипедик счастливого карапуза – обладателя «новой» жилплощади! И никакая милиция их оттуда никогда уже не выселит, потому что женщины будут голосить, хватать приставов за руки, рвать на себе волосы. Сбегутся соседи. Начнётся дикий вой и столпотворение. И кому это надо? Покинувших насиженные места с каждым днём всё больше. И вселившихся по личной инициативе
Сейчас Город с высоты особенно красив!
Действительно, на что можно смотреть бесконечно – это на рассвет в горах и спящий город. А когда ночью много огней видно с самолёта, то они похожи на россыпь дорогущих бриллиантов на чёрном бархате гор. Адель помнит, как она летела домой утром, очень рано. Это когда её очередная попытка поступить в Медицинский институт снова провалилась. Она взяла билет на самый-самый первый рейс. Вот тогда и увидела эти тёмно-синие, покрытые вечными снегами вершины так близко. Казалось – ещё немного, и самолёт их заденет крылом! И глубоко в ущельях, в кромешной мгле – разбросанные безумной цены ожерелья чистой воды. Они переливались влажным светом и манили к себе, как самые необыкновенные звёзды. Потом вышло солнце. Горное, яркое, смелое солнце…
Ночью из кухонного окна Город не менее красив. Он похож на чистого младенца, раскинувшего во сне руки и разметавшего кудри по подушке. Он беспомощен и светел. Он улыбается во сне. Все дома, парки, улицы кажутся сказочно добрыми, залитые магическим светом неоновых фонарей. И вот одно за одним начинают просыпаться окна. Они зажигаются как светляки в июльскую ночь, то там, то на противоположной стороне улицы. Значит, скоро в Город придёт рассвет.
«Презерватив в смазке. Проверенно электроникой»… Что теперь делать? Будить Лёшу и спрашивать, зачем ему в Москве презервативы? Но глупее вопроса не бывает! У презерватива всего одно предназначение…
Почему я? Почему всё это происходит со мной? Неужели я большего не заслужила? Но за что?! Что я такого сделала в жизни ужасного и страшного?! Господи, ну дай мне припомнить, может, я тогда смогу искупить свою вину! Если я не знаю, за что мне все эти испытания, я же не смогу ничего в себе исправить! «Останешься за бортом! Останешься за бортом!» – так говорила мама. Если смотреть вниз, эго в свободном падении, летишь между высокими домами, раскинув руки, как крылья. И нет никакого земного притяжения. Можно заглядывать в окна. Лететь на желтоватый, тёплый свет и заглядывать в чужие окна. Почему всем уютно и тепло? Почему всем, кроме меня? Был Лёша – единственный верный друг после Кощейки. Лёша, который никогда не обижал, всегда придумывал что-то хорошее. И что теперь? Лёши больше нет? Как это может быть? Белая, нежная как шёлк кожа, большие, ласковые руки, низкий, настоящий мужской голос… Всё, что дарило надежду, радость, счастье – всё это больше не моё? Или может вообще никогда не было моим? Все эти встречи, свидания… Это была иллюзия? Всё это мне приснилось? Не было с его стороны никаких чувств? Но зачем ему это всё?! Мне – понятно зачем… Хотя, конечно, мама с папой мне объяснили, что я «гермафродит». Я знала, что никто меня не полюбит, не женится, я была готова к другой, бесполой жизни. Жила сама по себе и жила! Вдруг в моей жизни появился Лёша и оказалось, что я всё-таки принадлежу к ненавистному женскому полу. Мне, как последней дуре, тоже захотелось женского счастья. А ему? Что было нужно ему? Зачем ему я?! Конечно, надо было заранее знать, что всё так произойдёт. Надо было что-то делать с собой. Надо было приводить себя в порядок, когда видела удивлённые взгляды, переводимые с меня на Лёшу:
– Ничего себе? Интересно, чем такой бегемот держит этого красавца? Богатая сильно, что ли? Или что-то ему наобещала? Жить с такой жирной – слишком дорогая цена за всё. Это ж она ходит по квартире каждый день, спит у тебя в кровати! Охота смотреть на её усы и кучерявые бакенбарды? Её же надо обнимать, исполнять супружеский долг! Интересно, он хоть не задёшево продался? Оно того стоило?
Адель приложила лоб к холодному стеклу. Она забыла про чай. Она забыла, что очень холодно. Действительно – было холодно, но лоб пылал. Может, поднялась температура? Ну, и Бог с ней… Бог с ней, с температурой, когда в груди поселился страшный зверь. Он острыми, как бритва клыками рвёт сердце, он когтями разрывает внутренности,
и хочется выть в голос от невыносимой боли. Хочется ногтями царапать стены. Хочется рассечь себе голову и раздробить мозг, чтоб не думать, не думать, ни в коем случае не думать о том, что произошло! От этой боли можно умереть, и тогда, конечно, станет гораздо легче. Нет! Легче не станет! Потому что болит не тело, а так мучительно может умирать только бессмертная душа.Значит, та девушка по телефону в гостинице «Космос» не врала. Телефон в его номере работал исправно. Это Лёши там не было. А где он был? Прямо у неё дома? И они всё это время жили как муж и жена? Купались в ванной, спали вместе, смотрели телевизор… Наверное, она высокая, с узкой талией и рассыпанными по плечам светлыми волосами. С чистой кожей и на высоких, тонких каблучках. Она его трогала, целовала, лежала с ним в кровати. Они обнимались и были такими красивыми, как в кино. Ходили в кафе, пили горячий шоколад, и когда их колени соприкасались под столом, обоих захлёстывала волна жгучего, сладкого желания. Москва, Москва… Золотые купола и кружащиеся в воздухе снежинки….
Ночью он прилетел домой. Где его дом? В съёмной холодной квартире, где шахта лифта забита мусором до девятого этажа?
Наверное, у неё высокая температура, потому что очень тошнит. И снова болит низ живота.
Так что делать? Будить и спрашивать – зачем ему эти «проверенные электроникой»? И тогда он скажет, зачем. И что будет? Мы не поедем в грецию, потому что все документы у нас общие. Мы должны будем делать всё сначала, надо будет минимум несколько месяцев пробыть в Городе. Это уже невозможно. Невозможно после всего, что было. После автоматной очереди в воздух, после страшного, чёрного аэропорта и танка на пустынной трассе.
Голова как-то вдруг устала думать. Просто все мысли и подозрения стали уходить. Она приложила к животу полуостывший чайник. Это было приятно.
А, собственно – что произошло? Чего я сама себя накручиваю? Я что, в постели Лёшку ловила, что ли?! Может, подарили, всё ведь бывает!
– Причём сразу два и разные! – восхитился внутренний голос.
– Да! Ну и что?! Может, их кто-то оставил в гостиничном номере! Там, в ящике стола… или на столе… Просто так, для следующего жильца!
– Несомненно! И телефон в номере не отвечал, потому что…
– Аделька! Ты чего босая на кухне? Хочешь простудиться?
Аделаида даже не вздрогнула, просто обернулась. Сзади стоял Лёша и удивлённо её рассматривал.
– Что-нибудь случилось?
Она медленно приблизилась к Лёше и, обняв его за талию, положила голову на грудь. Слёзы её душили.
Что делать?! Что делать?! Сказать, что он – обманщик, сволочь и дерьмо? Дать ему пощёчину, разругаться навсегда и уйти? А куда идти? К маме, Маркизе, папе, Сёме, Аллочке? Так у них своя жизнь! Она там не нужна. В её комнате давно живёт семья брата, они больше не хотят «скитаться по чужим квартирам». Так сказала Аллочка. Мама с папой, как только Адель ушла из дому, быстренько сделали вид, что очень «разочарованы выбором» дочери, даже не пришли ни в Дом Бракосочетания, ни на маленькое застолье, которое молодожёны устроили для друзей. Не появились они и после свадьбы, то есть, у них всё вышло до безобразия удачно: нас не устраивает выбор дочери. Она ослушалась родительского приказа и посему для нас более не существует! Никаких тебе расходов с приданым, никакой тебе возни со свадьбой.
Когда кто-то замуж «убегал» или её «воровали», родители невесты могли смыть с себя «позор». Они надевали траур, вешали огромный портрет непослушной девицы в чёрной рамке и с чёрной лентой в углу. Они совершенно реально плакали, устраивали поминки. Могли даже над входной дверью повесить большой плакат, чтоб было видно всем и даже издалека: «Мы оплакиваем любимую Маико!».
У Маико с годами вполне могло быть и трое детей, но родители предпочитали её «так и не простить», и в часы печали и горести громко кричать на радость соседям:
– Когда я умру, к гробу её не пускайте! На похороны вообще не пускайте! Чтоб она была проклята!
Адель не знала – повесили ли её портрет в чёрной рамке с чёрным траурным бантиком, но то, что её обратно никто не ждал – это факт. И если прийти с повинной, то что начнётся потом – даже представить себе страшно! Мама будет по любому поводу напоминать о её истинном «положении» в этом доме, Сёма делать вид, что ничего не замечает, Аллочка наденет лицо святой великомученицы, с достоинством несущей свой крест в виде присутствия нелицеприятной, разведённой золовки, а папа… а папа, может, до сих пор не заметил её отсутствия.