Сказание о пустыне
Шрифт:
— Разве он не должен радоваться? Дочь получит хорошего мужа.
Вздыхает Карим, прикрывает глаза. Усталость после дороги оказалась больше, чем раньше. Время властно и над ним. Уже не так молод Пустынный Лев, не так быстр и силен, как хотелось бы.
— Шейх намекнул, что другие правители не слишком рады возвращению Малика. Он слишком долго был далеко от Аль-Хруса, никому незнаком, к тому же… Соглядатаи наблюдали за ним у Латифа и доносили шейху…
— И он остался недоволен тем, что узнал.
— Недоволен, но он чтит волю Небес и кровь первых владык пустыни. Со
— Ты сомневаешься в нем?
— Я не могу в нем сомневаться, мой цветок. Мой долг — хранить его и город. Но раньше исполнять его было проще…
Слушает жена, кивает. Из незаметной тени она давно превратилась в полноправную хозяйку, стала опорой для мужа. Научилась слышать несказанное и делать верные выводы. От того и вздыхает, хмурится, печалится…
…Время — странная вещь. Вот оно бежит, быстро-быстро мелькают дни, превращаясь в недели, месяцы и года, и вдруг замирает. Тянется точно вязкий кисель. Мучает ожиданием.
Очередная беременность оказалась не такой как другие. Неожиданно оказалось тяжело ходить. Стоять. Лежать. Еда не задерживалась в теле. Дурнота не проходила ни ночью, ни днем. И каждый день походил на пытку. А повитуха все чаще хмурилась и качала головой.
— Плохой ребенок, плохой… Не кончится это добром.
Она причитала сквозь зубы и махала руками, пытаясь отогнать зло. Но я знала, что все бесполезно. С другими детьми все было иначе. И даже когда я носила двойню, все проходило легче, а теперь…
Мать, которая в доме Карима оттаяла и отогрелась, стала похожа не на тень, но на женщину, пусть и немолодую и прожившую далеко не самую простую жизнь, вдруг снова замирает. Глаза ее, темные, что кофейная гуща, смотрят со страхом. С жалостью. Болью. Она знает, она уже знает, что будет. И я гоню ее прочь вместе с повитухой. Мне не нужны похороны при жизни.
Я хочу жить. Сейчас больше чем когда-либо. Я счастлива со своим мужем. С детьми, которые растут не по дням, а по часам. В этом доме, который все же стал моим. И вспоминаются слова ушедшей Зейнаб аль-Назир. Наверное, сейчас я ее понимаю. Что лучше: умереть, отдав свою жизнь другому, или прожить столько, сколько возможно, но отказаться от возможности подарить жизнь? Теперь я вижу этот выбор иначе.
Но когда ребенок толкается внутри, меня снова затапливает чувство необычайной нежности. Любви у нему. Я не желаю ему смерти. И не желаю мучиться сама. Поэтому я говорю в надежде, что меня поймут.
— Знаешь, мы с тобой сейчас связаны. Если плохо мне, то плохо и тебе. А если мне хорошо, то должно быть хорошо и тебе. Нам еще довольно долго быть вместе, так давай постараемся выжить. Вместе. Ты и я.
Я глажу необычайно маленький живот для такого срока и рассказываю еще не рождённому младенцу все, что происходит вокруг. Мне кажется, он все понимает. Успокаивается.
Ближе к концу срока разбухают ноги и руки. Пальцы становятся толстыми и неповоротливыми. Хотя сама я сильно исхудала. От украшений приходится отказаться. Кольца не налезают, а звон браслетов вызывает раздражение,
серьги кажутся тяжелыми и тянут уши. Я знаю, что выгляжу ужасно.Аттабей занят с шейхом. Он постоянно учит его, а тот по молодости не желает слушать добрых советов. Карим приходит хмурым. Его мучают тревоги о будущем всего города, а я не могу поддержать моего льва даже словом, так как сама не знаю, увижу ли свадьбу правителя. И долгими ночами мы лежим рядом без сна и ждем рассвета, чтобы пережить новый день с его невзгодами…
…Срок приходит неожиданно. Раньше, чем нужно, и я велю отправить за повитухой, но сама хватаю за руку Надиру и не отпускаю от себя. На крики и шум приходит мать. Она выгоняет из комнаты лишних служанок и закрывает дверь.
— Все будет хорошо, дочь моя. Я так часто через это проходила и помогала другим женам, что справлюсь. Тебе нечего бояться.
Она неожиданно становится совсем иной. Сильной. Собранной. Она говорит Надире, что делать, и та слушается, не смея возразить. Она успокаивает меня одним своим присутствием. Заплетает волосы в косу, целует в лоб. И улыбается. Скупо, как и всегда. Но она редко улыбается.
— Сегодня не будет похорон, — говорит моя мать…
…И оказывается права. У аттабея рождается еще одна дочь. И я даже могу держать ее на руках. Но крови слишком много, и когда появляется повитуха, приговор ее ожидаем:
— Детей больше не будет. Никогда.
За жизнь всегда платишь жизнью…
…Свадьба. Красавица-невеста. Молодой жених. Голос муллы, читающего заповеди. Рисунки на ладонях. Серебряные кольца. Все так знакомо и в то же время выглядит иначе, когда смотришь со стороны…
…Вокруг улыбаются гости. Сменяют друг друга блюда. Идет неспешный разговор. А мысли аттабея далеко…
…Зорко наблюдает он за слугами. За дегустаторами. За стражей. Ждет и боится нового покушения. Смеется старый друг, сидя напротив. Улыбается почтенный Джабаль Аль-Назир, беседуя с почтенным Латифом. Кому еще отдавать замуж дочь шейха?
Все рады свадьбе наследника. Прислали подарки соседи. А к ним добрые пожелания и обещания пересмотреть торговые договоренности. Труды последних месяцев не пропали даром. Пусть шейхи еще не признали Малика равным, но все же решили присмотреться и дать ему время проявить себя. А поддержка правителя Набира оказалась кстати.
Думает Карим и о том, что дома осталась жена и новорожденная дочь. Жалеет, что здоровье не позволило ей встретиться с будущей правительницей Аль-Хруса. Жалеет и о том, что мало времени проводил с супругой. Что давно не говорил с ней.
— О чем ты грустишь на моей свадьбе, дядя? — обращается к нему жених, одетый во все белое.
— О времени, что уходит безвозвратно, мой господин, — отвечает аттабей.
— Позволь мне скрасить твои мысли, — шейх делает жест одному из слуг, и тот уходит. Хмурится Пустынный Лев. — Ты долго служил мне верой и правдой, охранял город и берег его для меня, нашел мне невесту, краше которой не видела пустыня. Так позволь же отплатить тебе и одарить подарком…
Слуга возвращается и ведет за собой…