Сказание о руках Бога

Древесный Мастер снова улыбнулся, но уже без контекста.

Дорога постепенно выпрямилась, отошла от речного берега и окончательно застыла в твердой корке. Отряд Странников перегруппировался и вытянулся в нитку.

— Ну зачем дорога такая жесткая? Устаешь, как на поденной работе, — жаловался Камиль. Его названный брат объяснял:

— Это злые силы стараются всё на свете заковать. Даже — погляди туда! — реку одели в каменный парапет. А когда дороги спрямляют, желая, чтобы было прочнее, выходит наоборот. Смотри, там ее вспучило, там осело, там по краям раскрошилось и кое-где быльем поросло. Река тоже подмывает свои гранитные борта, я уверен. Ведь дорога стремится идти, как хочет она, а не как задумали люди. Старые дороги ложились извивами — по местам, где самый прочный грунт, самая плотная основа. А потом человеку захотелось во всем быстроты — он назвал это прогрессом — и пути земные изнасиловали. Но ведь и под асфальтовой смолой, и под плитками сохраняется Великая Дорога, она никуда не исчезает и всё равно задает тон и ритм жизни. Травы и цветы набирают такую силу, что взламывают, казалось бы, безнадежно затвердевшее покрытие и укореняются в нем. Вот и получается, что хотя прямая, торная дорога по видимости короче и легче узкой и извилистой, но такой путь менее надежен, чем тот, что подчиняет себя естественному ходу вещей.

— Это так же верно, как и то, что женское начало сильнее мужского и притягивает его к себе, — неожиданно вступил в их разговор Арфист.

— Тогда мужчина непременно должен вернуться к своей возлюбленной?

Мастер обнял своего «тезку» за плечи.

— Барух уже ответил тебе. Он вышел из своей любимой земли и бродил вне ее, скитаясь по временам и землям, но всё время возвращался, хоть и горькие то были возвращения.

— У него получится вернуться счастливо?

— А это уж от него зависит, мальчик.

— Почему ты обращаешься со мной, как с дитятей, Камилл?

— Потому что вспоминаю свое детство среди почти таких же, как твои, сухих песков и холмов. Самую малость разве позеленее. Еще у нас были горы, менее суровые, чем ваши. Я пас коз, полушутя клал камень на камень и пробовал обтесывать дерево… Самая лучшая часть человечества — дети: не поддаются фальши действительности, не мудрствуют лукаво, открыты знанию, чутки в различении зла и добра, хотя почти не видели примеров последнего и потому не ожесточились. Потом это теряется. Особенно быстро в городах — там куда больше взрослых, чем среди сельских жителей или кочевых родов.

— Городские — скверные люди?

— Нет, ни в коем случае. Просто им труднее сохранить себя. Люди земли, ам-хаарец, — сердечнее, натуральнее, но не так надежно испытаны. И если уж среди камня рождается хороший человек, он и впрямь хорош, безо всякой подделки.

Дорога, в согласии с дальней Рекой, стала расширяться, и покрывали ее теперь квадратные светло-серые плиты, уложенные встык и промазанные чем-то черным. По ней с совершенно неправдоподобной скоростью пролетали повозки, каких раньше не Камиль не видел — металлические, лакированные и почти совсем закрытые, — оставляя за собой облако дурного запаха.

— Автомобили, — назвал их Барух. — К счастью, я знаком только с начальными модификациями, да и то шапочно. Перед самым концом времен они так усовершенствовались, что подойти к смирно стоящему и то боишься.

Камилл подхватил:

— Не скажи: если взяться с умом, то полезное изобретение. Можно иногда автостопом проехаться. Хотя для наших совместных целей меньше автобуса просто нельзя отлавливать. Барух, а ты никогда не охотился на такси и ему подобные разновидности?

Тот покачал головой.

— Так. Давайте учиться. Поскольку нас много, основная масса должна затаиться в роще, как те сыны колена Вениаминова, которые похищали невест. Дальше присматриваем себе дичь покрупней и желательно крытую, с большим шатром или палаткой над сидениями, Камиль, чтобы Варде не сильно нагибаться. Я, как одетый наименее экзотически, выхожу на обочину и показываю большим пальцем себе под ноги: тонкий намек на то, что у ботинок подошвы горят и отваливаются. Здесь стоянка по требованию, но это ничего для нас не значит. Если, паче чаяния, транспорт в самом деле остановится, отряд дружно выбегает из засады и штурмует все двери сразу. Учтите — их бывает от двух до четырех в среднем, но практически чаще всего одна. Даже у исправного автобуса двери открываются в том количестве, в каком пожелает его водитель, но совсем исправными они никогда не бывают, так что будьте бдительны и смотрите по обстановке.

— Вот как раз оно приближается. Само длинное, рыло плоское и дымит сбоку. То, что надо? — спросил Майсара.

Они спешно договорились между собой о мелочах предстоящего, затаились в хилых кустиках у дорожного полотна — спасибо, цвета они носили малозаметные, одежда к тому же потускнела. «Водитель» (еще его именовали «шофер») не успел заметить ничего подозрительного. Мастер дал условный знак. Автобус неторопливо приближался. Это была довольно пожилая особь: что-то лязгало при каждом ее движении, да и дымила она с перебоями. Камилл встретил ее самой обаятельной из своих улыбок — и механизм мало того, что остановился, — он открыл двери! Все три!

— С первого раза! — тихо воскликнул Барух, штурмуя среднюю дверь с Россинантом в обнимку. Майсара м Камиль со своими ослами тем же порядком загрузились в крайние. Других «пассажиров» пока не было, а потрясенный шофер молчал: отверз уста он только тогда, когда виновник всего — Камилл на пару с Биккху осторожно завел в салон Ибн Лабуна и его мамашу, придерживая машину за заднюю дверь, чтобы та не взумала дернуться с места.

— Эй! Куда с верблюдом прешь? Нельзя с верблюдом! Зоопарк, что ли, или Средняя Азия? Гони штрафт, зайцы чертовы! Штрафт, говорю, гони!

И захлопнул двери так резко, что передняя едва не поперхнулась человеком, то бишь Майсарой, но вынуждена была удовлетвориться Хазаровым хвостом, да и то самым концом кисточки.

Четверо не поняли из этой тирады ничего, кроме того, что дело худо. Пятым, к счастью, был Камилл. Он снова улыбнулся:

— Так мы и сами не хотим прослыть зайцами. Если вы приглядитесь — размеры у нас покрупнее. Одна беда: деньги у нас есть только наcтоящие, а не бумажные. Хождения здесь не имеют. Натурой вон не желаете? А то молочка верблюжьего надоим. Целебное, сладкое, ароматное, способствует росту тела и души, а также вырабатывает устойчивость к микробным и вирусным заболеваниям, в том числе СПИДу, Эболе и прочим признакам развитой цивилизации!

Водитель, обернувшийся на такие его слова, разинул рот от наглости пассажира, но сказать ничего не успел, потому что как раз доехали до очередной стоянки.

Здесь влез одиночный мужчина со здоровенным чувалом, в котором нечто стеклянно погромыхивало. Мужик был крепкий, с ярким цветом лица, но какой-то засаленный от шапочки с козырьком до латаных подошв. Шофер судорожно задернул за ним створку двери — нервы у него были явно на пределе — и с заученной галантностью объявил:

— Осторожно, двери закрываются. Следующая остановка — город Петра. (Ударение он поставил на первом слоге.) Заранее пробивайте проезд и не забывайте своих вещей, а то подорвутся!

И неприрученным, хриплым голосом:

— Ну чего бутылками общественный транспорт поганишь, пьянь несчастная? В Петре только пивные принимают, а у тебя винно-водочные и бомбы из-под шипучки!

— Так у вас бутылки из-под шампанского? — обрадовался Камилл. — Мы могли бы и вам налить верблюжьего молочка. Оно, знаете, парное, с пеной, в самый раз…

— Не затрудняйся, паря. Мне бы для опохмела молочка от бешеной коровки кто налил.

Биккху изумился:

— Корова, конечно, священное животное, однако ты, пожалуй, слегка хватил через край в своем поклонении.