Сказание о руках Бога

— Через край — это не беда, — подмигнул Камилл. — Тара чистая?

Откуда-то раздобыл воронку, на ходу розлил по толстым зеленым бутылям молоко из небольшого меха, в самом деле сдоенное у Варды перед самой погрузкой в машину, и вручил одну водителю, другую — пассажиру с мешком.

— Даром.

— Задарма можно, — довольно заметил пассажир, — а то работай за что ни попадя. Верблюд я, что ли?

— Нет, разумеется. Я так понял, вы существо совсем иной породы.

Шофер тем временем, не отрывая одной руки от руля («баранки», вспомнил Камиль), вытащил зубами бумажную пробку и хлебнул.

— Так я и говорю, — продолжал Камилл, спрятав воронку в карман и доставая оттуда ярко блестящую серебряную монету, — мы не зайцы, а, напротив, экологи. Служебной машины нам по штату не положено, а личной и вовсе отроду не было. Вот и переправляемся на перекладных.

— Экологи, говоришь? — водитель обернул к нему свою широкую, добродушную морду. — Да ладно, оставь деньгу при себе, у меня ни талончиков стольких не найдется, ни сдачи. Брат мой был тоже этот самый — зеленый. Гринписовец и по профессии егерь. Так год назад браконьеры подстрелили. Техники никакой вашим не дают, это точно.

Не доезжая до города, стеклотарщик вылез.

— Мой пункт сдачи тут рядом. Бывайте, добрые люди! — сказал он на прощание.

— Послушай, брат, не забудь про молоко-то, хоть глоток сделай, — попросил Камилл. — Вдруг понравится — да так, что ничего больше пить не захочешь. Выгода получится.

Они сошли позже, на окраине, и механизм, скрежеща, укатил.

— Почему ты сказал шоферу, что ты эколог, Камилл? — спросил Майсара. — Это разве то же самое, что архитект?

— Не то, но очень похоже. Эколог — тот, кто следит за природой, блюдет в ней порядок и путь, такие же прихотливые и своенравные, как дорога в степи. Понимаешь, весь мир выстроен точно невидимая музыка, и внутри него как бы протянуты струны, пучок струн. Они невидимы, но их сплетением отмечены места, где должны стоять города, чтобы ветры, трясения почв и нашествия диких орд их не разрушили; где будут возвышаться пирамиды и столпы, возникнут оазисы и рощи; где, напротив, деревья не захотят ступить, и возникнет широкая поляна в лесу или водоем. Есть узлы отталкивания — и узлы притягивания, которые созданы для храмов и лечебниц; они втягивают в себя дурное из человеческих мыслей и чувств, болезни трав и деревьев, скорби животных, тоску земли и песка — отдавая тому, что вовне из и мира. Если в такой точке поместить дерево — оно засохнет с вершины, дом покрывается копотью, железо — окалиной, бронза — патиной, а камень непременно чернеет. Однако эти несчастья ложатся одним лишь пятном и не разрушают, а делают крепче.

— Кажется, я знаю такое место в моем городе, — сказал Камиль. — Оно ограждено стенами, и белый яхонт за ними в самом деле потемнел.

— Их гораздо больше, чем думают люди, — ответил Мастер. — Над одним из них как-то зависла юная дерзкая звездочка. Люди твердили — зажглась сверхновая, планета взорвалась солнцем. Вот только никто не понял, каким образом она могла указать путь магам — одна из сияющих точек на ночном небосклоне. А вся хитрость в том, что Хозяин Миров стянул их все к этой точке и держал, как на привязи, пока нечто не родилось во все миры сразу…

Дорога бежала прямо и всё круче сворачивала в сторону от течения Реки. Наконец, она влетела в некое подобие ущелья и точно выбросила Странников на мель — пошла в сторону от города, унося вдаль свой рев, грохот и зловоние. Путники пошли прямо.

— Вот это и есть Петра, Город Фасадов, — представил ее странникам Камилл. — Или, по-старому, Раким.

Люди жили здесь внутри гор, что стояли по обеим сторонам ущелья: наружи были только двери, окаймленные либо полуколоннами и фронтоном, либо примитивной каменной или кирпичной кладкой, а чаще всего — толстым, ровным и блестящим хрустальным стеклом, походившим на зеркало в фигурной раме, разделенное на прямоугольники. Камиль за время их странствий составил кое-какое понятие об этой венецианской выдумке и дивился расточительству жителей, тратящих напоказ так много хрупкого материала.

По причине этого стекла народ жил здесь и открыто, и прикровенно. Сзади полукруглых перепончатых окон, доходящих о полу, не бывало занавесей — но непременно присутствовала решетка на парадной двери или падающие вниз шторы из железных пластин — «жалюзи». (Что-то вроде них видел Камиль на окнах вельмож в городе Субхути, но те были из тростника.) Возникало подобие витрин в лавках, продающих соблазнительные горы плодов и фруктов, дорогие ремесленные изделия, старину или людской товар. А возможно, то были живые картины на тему «Семейство за парадным приемом пищи», «Послеполуденный отдых» «Прием сановитого гостя» и даже нечто более интимное. Камиль отворачивался, но глаза притягивало точно ниткой. Уж больно красивы были здешние дамы, в чьей бьющей напоказ прелести было так же мало тайны, как и во всей жизни. Они бросали вокруг взоры, обведенные черными, лиловыми и алыми тенями, пропускали через длинные ногтистые пальцы массу волос, оттенок которым придавался куда более изысканными средствами, чем хна и басма. Их лица оберегала от красок первородного стыда тончайшая маска из порошков и драгоценной муки, неотличимая от истинного вида красавиц, но куда более нарядная, а любовное искусство, заставлявшее причудливо изгибаться их удлиненные, жемчужно мерцающие из-под тонких шелков тела, превосходило всякое воображение.

Их властители непроизвольно шуршали в карманах ценной бумагой, позвякивали монетами, щелкали замками жестких коробчатых сумок и вперяли взор в видимое и невидимое содержимое своих домов с гордостью не столько владельца, сколько хранителя музея редкостей. Ибо внутри домов, не переставая, шла неясная для зрителя суета. Из вершин жилых холмов валил дым, пронизанный искрами, как из вулкана. Могучая дрожь время от времени сотрясала каменистые склоны, осыпая камешки и штукатурку. Нечто клокотало изнутри, время от времени взревывая, как живое, рвалось наружу. И прирученным воплощением этих пребывающих под спудом стихий казались огромные, холеные сторожевые собаки со свисшими до полу языками, которые маялись пока от жары и безделья.

Камиль непроизвольно остановил взгляд на единственном зашторенном окне, которое ему попалось во всей шеренге. Оттуда немедленно вывалилась брыластая, слюнявая морда и обложила их всех виртуозным собачьим матом. Варда хотела было в ответ плюнуть гадостному псу в рожу, но сдержалась. Ее опыт по части невидимых преград был невелик, но достаточен, чтобы сообразить, что своим действием она причинит докуку одним хозяевам, по всей вероятности, ни в чем не повинным. Да и невелик был пес, хотя пасть акулья: строго говоря, в иной ситуации его можно было бы покрыть одной хорошей порцией духовитой верблюжьей слюны, а это показалось Варде неспортивным.

Жилые пещеры время от времени перемежались длинными и узкими зданиями, что стояли между холмов, как перемычки: казармами для взрослых и детей. «Это на их языке именуется «очаг», «сад», «школа» и «военно-торговая академия», — переводил Мастер бесстрастным тоном. — В них жители изготовляют людей по своему образцу». Были тут в немалом числе и лавки, настоящие, где открыто продавали и покупали. В таких всё, чем располагал владелец, было приближено к стеклу витрины и разложено пособлазнительней: фрукты и овощи ярчайшей окраски, розово-алое копченое и вареное мясо, набитое в кишку или перетянутое шнуровкой по всей длине, белые и желтые сыры, прозрачные сосуды с жидкостями, что били в глаза своим цветом еще сильнее, чем плоды. Картина была так живописна, что Камиль усомнился про себя, годится ли это для настоящей еды и питья. Вот изделия из серебра, бронзы, дерева и кожи были здесь хороши и не подделывались под что-то иное, разве что набавляли себе лет. Камиль соблазнился было — захотел приобрести для Варды верховое бедуинское седло, обшитое красной кожей, с передней лукой в виде креста и инкрустированной спинкой в форме сердца — но пожалел дирхемов. Судя по всему, не зря.

— Со всех концов земли гребут товар и спрашивают тройную, а то и семерную цену, — ворчал Барух тихонько. — Перекупают. Во времена моей молодости так широко торговали в Набатее — до того, как там побывало землетрясение.

— И их верх сделался их низом. Можно поклясться, у здешних молодцов тоже гири, пружины и коромысла работают в пользу хозяина, — посплетничал Майсара. — Я на глазок умею вес товара угадывать. Да и плута по виду распознаешь — больно у него всегда глаза честные и вид неподкупный и добродетельный.

Они продвигались дальше по городу, вытянутому в струнку и стоящему во фрунт. Иногда строения расступались; на ухоженных, подстриженных щеткой лужайках статные молодцы охранно-сторожевой породы прогуливали — на поводке или без — крупных собак, тоже стриженых, откормленных и злобных. Морды кое-кого были в кожаных или проволочных обрешетках. Один из таких, мускулистый и совсем уж начисто голый кобель, поднял голову, оглядел караван и без звука рванул своего пастыря в сторону Ибн Лабуна, роняя хлопья слюны и с вожделением на него облизываясь. Варда остерегающе рявкнула. Пес попятился и отдавил ногу вожатому: как все злобные существа, он оказался трусом.