Сказание об Омаре Хайяме
Шрифт:
– - Меймуни, возразить мне нечего...
– - Омар Хайям хлестнул воду хворостинкой, а потом попытался прочертить прямую против течения.
– - Видишь? Вода сопротивляется. Жизнь точно вода: она сопротивляется тем, кто идет против течения.
Васети ухмыльнулся.
– - И плыть всегда по течению тоже довольно противно.
Хайям сказал:
– - Аристотель, несомненно, прав, когда говорит о движении. Это мы наблюдаем каждое мгновение. Я люблю эту реку за ее стремительное движение. Я часто прихожу сюда, чтобы отдохнуть. И мне кажется, что в эти минуты я обновляюсь. Мы с тобою, Меймуни, хотим этого или не хотим, тоже участвуем в движении.
Омар Хайям обратился к прошлому, Взять, например, поэзию. Кто
– - Ну почему же, -- согласился Васети, -- здесь у нас с тобою не будет спора. Со стародавних времен поэзия в нашем народе соседствует с ячменной лепешкой.
Хайям обратился к науке. То ли ему хотелось в чем то убедить своего друга, то ли сам желал еще раз убедиться в некоторых, по его мнению, непреложных истинах.
Кто солнце науки? Несравненный Ибн Сина. Есть светила и рядом с ним. Пусть они светят не столь уж ярко, но это светила! Настоящие! Неподдельные! Ал-Кинди, например, многое перенявший у Аристотеля и много сделавший сам в медицине, геометрии, астрономии, музыке. Разве не велик и Фараби, тоже следовавший за Аристотелем? А Мухаммед ибн-Муса ал-Хорезми? Он прославил Багдад своей астрономией и математикой, А что сказать об Ал-Баттани? Он сделал то, что никому не удавалось до него: точно определил продолжительность года. Баттани объявил: триста шестьдесят пять дней, пять часов и двадцать четыре секунды. Если он и ошибся, то на ничтожно малое количество минут и секунд. Разве это не изумительно само по себе?
Однако самое удивительное будет впереди, а именно: Бируни определит вращение Земли вокруг воображаемой оси. Но и это не все. Бируни выскажет почти сказочную догадку, которая опрокинет учение Птоломея начисто. С его неподвижной Землей и вращающимся вокруг нее Солнцем и светилами. Бируни скажет: нет, все наоборот!
О чем все это говорит? О движении? Это так. Но есть кое что поважнее самого движения как такового. Жизнь в ее проявлениях -бесчисленных, разнообразных. Это утро, эта река, эти рыбаки, это небо, эта земля... Цель жизни едина и велика: поддерживать жизнь! Разве это не удивительно?! Разве не прекрасно?
Васети полагает, что если ставить вопрос так, и только так, то это скорее приведет к грубым заключениям и даже чревоугодию. А духовное? Как сочетать духовное с низменным, поэзию и музыку с овсяной лепешкой и глотком воды? Не приведет ли это к чисто животному интересу в жизни, к ее обыденным и недальновидным желаниям? Скажем, эти рыбаки...
– - Эй, уважаемый!
– - крикнул Васети рыбаку, который сидел ближе прочих к ним, удя рыбу и не спуская глаз с поверхности воды.
Тот повернул к Васети рябое костистое лицо, прошамкал :
– - Шлушаю тебя, гошподин.
– - Ты не мог бы назвать свое самое большое желание?
– - Шамое, шамое?
– - спросил рыбак.
– - Да. Именно.
– - Поймать хотя бы пяток рыбок.
– - А еще?
– - Еше штолько же жавтра.
Рыбак снова уставился на воду.
– - Слышал?
– - обратился Васети к Хайяму.
– - Философия сиюминутной жизни в чистом виде, не угодно ли?
Хайям возразил:
– - Нет, не угодно! Это не философия. Это верх желания голодного и бедного человека.
– - Сделай поправку, Омар: большинства людей.
Омар Хайям сказал,
что, если даже рыба предел желаний, это лучше, чем блаженство рая где-то в отдаленном и очень туманном будущем.Васети рассмеялся.
– - Это хорошо известно, Омар: ты в кредит не веришь.
– - Да, не верю. Предпочитаю наличными и немедленно, пока бьется мое сердце.
– - Это знаем по твоим стихам.
– - И ничего вы не знаете!
– - проворчал Хайям. Он крепко ударил хворостинкой по воде. И повторил: Не знаете!
– - Согласен!
– - И, смеясь, Васети продолжил: -- Мы много не знаем из того, что ты иногда сочиняешь и куда-то прячешь.
Хайям казался рассерженным.
– - И ничего я не прячу! Я просто кидаю их куда попало. Чаще всего приобщаю к мусору.
Васети перестал смеяться. Положил руку на колено Хайяму. Сказал:
– - Мы друзья, Омар?
Тот кивнул.
– - Мы давно работаем рядом?
– - Скоро двадцать лет.
– - Я до сих пор не уразумел одного...
– - Только одного?
– - улыбнулся Хайям.
– - Ты не смейся. Только одного...
– - Люди иногда всю жизнь живут бок о бок и умирают, так и не поняв друг друга.
– - Омар, ответь мне на вопрос: почему ты делаешь вид, что стихи не твое дело, что стихи вовсе тебя не касаются ?
Хайям медленно поднял правую руку.
– - Это неправда. Я люблю Фирдоуси и некоторые стихи Ибн Сины.
– - Я не о том, Омар. Я имею в виду твои стихи, Именно твои, а не чьи либо другие.
Хайям бросил хворостину в воду, подпер голову руками.
Васети сказал:
– - Мы, твои друзья, часто подбираем твои стихи. Прямо с пола. И храним у себя...
– - ...и отдаете переписчикам?
– перебил Хайям.
– - Только не я. Может быть, ты стесняешься занятия стихами? Если это так, я никогда не напомню о них,
Омар Хайям погладил бороду, потер лоб обеими руками, точно у него болела голова. И сказал:
– - Это неправда: никто не должен стесняться стихов, в том числе и я, если они настоящие. Вот мое мнение о поэзии: она сама жизнь! И тот, кто говорит: я позабавлюсь стихами, а потом обращусь к настоящему делу, -- тот глубоко ошибается. Тот, кто слагает хорошие стихи, тот живет полной жизнью. Поезжай в Гарм-Сир до самого моря, сходи в Лур до самого южного залива, поезжай в Казвин или в противоположную сторону -- в Хорасан, и на [Х-012] всем нескончаемом пути ты встретишь людей, которые поют песни и читают стихи. Ибо они хотят жить. Они не говорят, что Бируни сказал то-то и то-то, они не говорят, что Архимед сделал то-то и то-то, Они читают Фирдоуси и плачут вместе с ним, и радуются вместе с ним. Когда достопочтенный Санаи пишет стихи, он живет большой и нужной жизнью. Он при этом и шах, и султан, и хакан, и [Х-002] раджа. Я хочу сказать, что он царь царей всех народов и стран. Госпожа Поэзия слишком добра и слишком сурова. Лик ее и мил, и уродлив. Это смотря по тому, к кому с каким сердцем и с какой душой поворотится она. Госпожа Поэзия к тому же учительница -требовательная и скупая на похвалы. И когда меня кое-кто по недомыслию называет поэтом, я внутренне трясусь от страха и стыда! Говорю это тебе без ложной скромности: я всего-навсего прилежный ученый, идущий по стопам великих. А по должности -- астролог его величества. Вот откуда этот страх, о котором говорю тебе.
Васети слушал со вниманием и сочувствием. Все, что бы ни делал или ни говорил Омар эбнэ Ибрахим, он делал и говорил серьезно, обдуманно, убежденно. И вместе того чтобы затевать спор со своим другом, Васети прочитал рубаи. Он читал стоя, торжественно, правда, не совсем умело.
Рябой рыбак прислушался к Васети. И он крикнул молодому рыбаку, сидевшему на берегу, чуть поодаль:
– - Баба! Поди-ка сюда, здесь идет соревнование поэтов,
Тот, которого звали Баба', живо откликнулся, позвал еще кого-то.