Сказание об Омаре Хайяме
Шрифт:
– - Бесполезно, -- проговорил ученый.
– - Что бесполезно?
– - Убирать этот предмет,
– - Почему ?
– - Это невозможно...
Его величество подбоченился. Прошелся внимательным взглядом по стенам, потолку, полу, окнам с причудливыми решетками и дверям, которые инкрустированы костью и красной медью.
– - Я не вижу ничего невозможного...
Одно слово Омара эбнэ Ибрахима, и, казалось, любая вещь вылетела бы отсюда в мгновение ока.
– - Его величество ждет, -- напомнил ученому главный визирь.
– - Это невозможно по
– Предмет, который сию минуту навевает мысль о смерти, -- это жизнь.
– - Как?!
– - воскликнул удивленный султан.
– - Жизнь, -- повторил Омар.
– - Эта жизнь?
– - Его величество широким жестом обвел рукою зал.
– - В данном случае эта, А в общем, любая жизнь в любой ее форме.
Султан скрестил руки на груди. На кончике языка его вертелся один вопрос. Его величество только соображал, кому его задать: ученому или визирю? И остановил свой выбор на последнем:
– - Как это понимать?
Главный визирь сказал, что, как утверждают ученые, еще Платон доказывал, что жить -- это умирать. То есть смерть есть следствие жизни. Не будь жизни, не было бы и смерти.
– - Это ясно, -- вздохнул султан, которого вдруг заставили думать о смерти в этот прекрасный вечер, Стало быть, уважаемый Омар, наблюдая жизнь в любой ее форме, невольно думает о конце ее. Иначе говоря, о смерти. Это объяснение верно?
– - спросил султан ученого.
– - Совершенно.
– - сказал Омар.
Его величество отпил глоток вина.
– - Значит, -- как бы размышляя, сказал султан, наша сегодняшняя беседа, наша скромная трапеза, музыка и танцы наводят на мысль о смерти? Чьей же?
– - И он глянул на ученого исподлобья. Эдак недоверчиво, эдак подчеркнуто вопросительно...
Омар ответил:
– - Речь идет о некой субстанции, которая может выразить и жизнь и смерть. Как если бы из одной вытекала другая.
Его величество признался:
– - Слишком тонкая философия. Нельзя ли ее высказать применительно к этому?
– - И его величество указал рукою на стол, на пол, на потолок, на музыкантов.
Молодой ученый кивнул. И начал с того, что поставленный в такой форме вопрос скорее приведет к поэзии, нежели к философии.
– - И это хорошо!
– - обрадовался султан.
– - Это сильно затруднит дело, -- сказал ученый.
– - Почему же?
– - Очень просто, твое величество. Философия отвечает на сложный вопрос умозрительным заключением. Философия без труда примиряет эти два понятия -- жизнь и смерть, между тем, как поэзия никогда не приемлет смерти. А почему? Я отвечу: потому что это слишком жестоко, а все, что жестоко, не может быть принято, одобрено поэзией в любой форме. Поэзия есть течение мыслей, рожденных в сердце. А сердце никогда не примирится со смертью.
Его величество взял в руки фиал и смочил в нем ту бы. Разго- [Ф-006] вор, но его мнению, принял слишком отвлеченный характер. Его вопрос -- первоначальный -- предполагал более конкретный ответ. Удовлетворительный ответ пока. не получен, а его величество рассчитывал именно на него.
– - Любуясь танцовщицами, --
пояснил ученый, -- и вслушиваясь в гармонию звуков, я невольно думаю о смерти...– - Почему?
– - перебил его султан.
– - Не знаю. Может быть, потому, что хотелось бы вечно наслаждаться жизнью.
Султан расхохотался.
– - И телом?..
– - Да, и телом.
– - Прекрасно!
– - Его величество указал на фиал, стоящий пе- [Ф-006] ред Омаром, и на фиал, стоящий перед визирем.-- Выпьем за чудес- [Ф-006] ную плоть!
– - В наши годы?
– - прошептал визирь.
Султан расхохотался пуще прежнего.
– - А почему бы и нет?! Разве любовь -- удел только молодых? А? Почему мы должны целиком уступить ее господину Хайяму? Только потому, что он моложе? А? Нет, я не уступлю! А ты?
Главный визирь угрюмо молчал.
Ученый сказал:
– - У тебя, твое величество, всегда хорошо. Хорошо для сердца и ума, для глаз и ушей. Здесь, под твоим добрым взглядом, вырастаешь на целую голову. И когда я думал о смерти, я хотел сказать, что невозможно представить себе расставания со всем этим. Причем расставания навеки. И знать, что больше этой красоты не увидишь никогда...
– - Никогда, -- как эхо повторил его величество. И вдруг загрустил. Он поставил на место фиал. И погрузился в долгое раз- [Ф-006] думье, уставившись взглядом в какую-то точку на суаре, вышитой золотом руками хорасанских вышивальщиц. [Х-012]
В зале было тихо -- пролетит муха, и ту слышно. Султан обеими руками резко расправил усы и бороду, тряхнул головой, покрытой тяжелыми прядями черных пречерных волос. И снова рассмеялся. Звонко эдак. По-молодому. И глаза его сощурились при этом. И лицо его просияло...
– - Что же из всего сказанного следует?
– - обратился его величество к хакиму.
– - А?
Омар Хайям сказал:
– - Из этого следует, твое величество, что надо пить, надо наслаждаться жизнью и...
Султан весьма повеселел и хлопнул в ладоши. Изволил приказать, чтобы танцевали, чтобы играла музыка, И сказал визирю:
– - Ты слышал? Тот кивнул.
– - Нет, ты слышал? А ну ка повтори, господин Хайям.
Ученый в точности повторил свои слова.
– - Слышал?
– - снова вопросил султан, обращаясь к своему визирю. Затем ему захотелось узнать: есть ли ответ ученого -- ответ философа или поэта? То есть приходят ли в полную гармонию меж собою философия и поэзия ?
– - Наверняка, -- сказал Омар Хайям.
Султан спросил визиря:
– - Тебя этот ответ устраивает?
– - Пожалуй, ответил визирь.
– - Меня тоже, -- сказал султан. И опустошил фиал -- медленно, [Ф-006] неторопливо, вкушая сладость вина.
И он увидел перед собою трех красавиц, тела которых были гибки, как лозы. Одна из них была нубийка, другая туранка, а третья [Т-006] румийка. Их бедра и груди соперничали меж собою. Красавицы были слишком земными, чтобы думать о смерти. И если бы груди их могли звенеть, как колокольчики, они при каждом движении бедер вызванивали бы серебристыми голосами: "Жизнь! Жизнь! Жизнь!"