Сказание об Омаре Хайяме
Шрифт:
Васети продолжал читать рубаи, и даже лучше, чем наедине с Хайямом.
Хаким поднял голову и увидел светящиеся глаза, воистину турецкие красивейшие глаза бедных, тщедушных на вид людей. Они были рады. Они благодарно взирали на Васети, подбодряли его.
А когда Васети передохнул, один молодой рыбак принялся читать сам -- бейты и рубаи, газели и касыды, Читал нараспев, с [Б-010],[Г-001],[К-006] удовольствием, самозабвенно. И на конец устал. Тогда слово перехватил пожилой человек, седобородый и скуластый. Он читал выразительно, обращаясь ко всем поочередно. Читал про любовь
– - А теперь ты, уважаемый господин, -- попросил он Васети.
Меймуни Васети провозгласил стихами тост за любовь. А потом он показал, иллюстрируя рубаи, как меджнун разбил чашу о камень. Это очень понравилось рыбакам.
– - Нашстояший мушшина!
– - сказал рябой.
– - Повтори-ка снова, уважаемый господин, -- попросили его друзья,
Васети повторил. Потом прочел про жизнь и про смерть, и про то, что поэт не верит в рай, а желает рая здесь, на земле, на зеленой лужайке вместе с сереброгрудой...
Это привело рыбаков в восторг. Они просили, требовали еще, умоляли еще!..
Васети, кажется, исчерпал рубаи. Он указал на Хайяма :
– - Просите его.
Омар Хайям глухо, негромко полупропел рубаи о неверности красавиц. Однако меджнуна из рубаи успокаивало одно: он сам неверен красавицам... Потом прочитал несколько рубаи о гончаре и жестоком боге, который разбивает свои творения, подобно непригодным кувшинам. А потом еще о тайнах мироздания, которые отгадывай -- не отгадаешь. И еще о том, что не верит в кредит и требует от бога наличными здесь, на земле. И наконец, о том, что не желает славы, что она для истинного меджнуна, влюбленного в жизнь и красавиц, подобна барабанному бою над ухом..,
– - Все!
– - сказал он и резко поднялся с места.
На него восхищенно смотрели рыбаки, и потрескавшиеся рыбацкие губы шептали слова благодарности.
– - Кто ты? спросил его рябой.
– - Случайный гость, -- ответил Омар Хайям. И, не говоря больше ни слова, заспешил назад, к мосту.
А за ним Васети.
14
ЗДЕСЬ РАССКАЗЫВАЕТСЯ
О ТОМ, КАК ОМАР ХАЙЯМ
ПОБЫВАЛ ВО ДВОРЦЕ В ЧАС
ДОСУГА ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА
Его величество хлопнул в ладоши. Довольно громко. Чтобы услышали его музыканты. Барабан и рубаб мигом умолкли. А ней продол- [Р-007],[Н-002] жал звучать еще некоторое время. И тоже умолк. Танцовщицы застыли.
Малик-шах дал понять, что хочет говорить. Он откинулся на низеньком кресле и обратился к главному визирю, который сидел от него по правую руку.
– - Я задам один вопрос уважаемому хакиму...
Его превосходительство Низам ал-Мулк подал знак стольничему, и тот повелел удалиться танцовщицам в соседнюю комнату. А музыканты остались на своих местах.
В зале было светло: горели все светильники -- такие высокие, медные, начищенные мелом и особым горным песком, который мельче мела, если его растереть в порошок.
Омар эбнэ Ибрахим, казалось, не обратил внимания на музыку, которая умолкла, и на исчезнувших танцовщиц. По видимому, он думал о чем-то своем. А иначе как мог он вдруг оглохнуть или ослепнуть? Он держал в руке прекрасный фиал, украшенный бирюзой, и [Ф-006]
все время смотрел куда то вдаль: не на танцовщиц, которые гибче лозы, не на музыкантов, чье искусство не знает себе равного от Хорасана до области Багдада. А в даль. Беспредельную. [Х-012]Когда его величество изволил сказать: "Я задам один вопрос", -- Омара точно разбудили от сна. Он обратил к его величеству свое лицо и слегка наклонился вперед, показывая тем самым, что он весь слух, весь внимание.
Главный визирь, сидевший по правую руку, тоже склонился в сторону его величества. И он услышал то, что услышал...
– - Нельзя ли было бы узнать, -- сказал его величество, не спуская глаз с ученого, -- о чем думает в эти минуты господин Омар Хайям? Я понимаю моего главного визиря, который равнодушен и к музыке, и к танцам, ибо он слишком правоверен. Ну а что касается уважаемого хакима, тут я немножко озадачен...
Ученый и рта не успел открыть, как его властно остановил султан.
– - Не торопись с ответом, -- сказал он.
– - Я знаю, что ты сейчас далеко отсюда в своих мыслях, Я вижу то, что вижу. Я не сидел бы на этом троне, если бы не разбирался в вещах сравнительно несложных. Я полагаю, что тебе не стоит отпираться, если все видно и понятно даже постороннему наблюдателю.
Омар Хайям посмотрел на визиря, словно бы ища у него поддержки. И снова встретился со взглядом его величества. "Неужели ты должен придумывать свой ответ?" -- как бы вопрошал султан.
Омар эбнэ Ибрахим сказал:
– - У меня нет мыслей, которые мог бы утаить от твоего величества. Сердце мое открыто для тебя, как бывает открыта дверь богобоязненного человека, поджидающего добрых гостей. Я действительно был далеко отсюда. Я был далеко именно потому, что находился очень близко.
Левая бровь султана вопросительно приподнялась:
– - Как это понимать, уважаемый Омар?
– - Его величество повернулся к своему визирю.
– - Разве "далеко" и "близко" понятия совместимые?
Низам ал-Мулк ничего не сказал, ибо вопрос не был прямо обращен к нему.
– - Я скажу, -- ответил Омар Хайям.
– - Сидя на этом месте, слушая музыку и любуясь танцами, то есть всем своим естеством пребывая в этом зале, возле твоего величества, я думал -- причем невольно -- совсем о другом. И это другое я бы определил словом "далеко".
– - Мне нравится ход твоего рассуждения, -- сказал султан. И главный визирь кивнул.
– - Но надо ли понимать твои слова в том смысле, что тебе скучно здесь?
– - Отнюдь, -- сказал Омар Хайям,
– - В таком случае поясни свою мысль
– - Твое величество, я это сделаю весьма охотно. И если выразить ее в двух словах, то вместил бы в два противоположных понятия: "жизнь и смерть".
Его величество удивился.
– - Как, ты думаешь за столом о смерти?
– - сказал он.
Омар Хайям опустил голову в знак согласия.
– - Так, -- продолжал его величество, все больше любопытствуя.
– - Что же напоминает тебе о смерти? Неужели здесь, в этом зале, есть предмет, который навевает столь мрачную мысль? Укажи на него -- и я распоряжусь убрать его!