Сказание об Омаре Хайяме
Шрифт:
– - Ты мне казался немного суховатым, -- объяснил Хазини.
– Твоя стихия звезды. И больше ничего!
– - Неужели свои мысли о любви я должен нести высоко, наподобие знамени?
Хаким вмешался в разговор. Он сказал:
– - Спор пустой. Поверьте мне, друзья: человек одинаково обязан своим существованием и любви, и поэзии. Что же до их объединяющего имени, то оно существует. И знаете, как оно произносится?
Омар Хайям воздел руки к небу и торжественно провозгласил!
– - Жизнь, друзья, жизнь!
Он обнял своих друзей, прижал каждого к груди.
– - Вот так, как я обнял вас, -- сказал
Васети попытался поймать хакима на слове:
– - Значит, ты поэт, хотя ты это и пытаешься отрицать.
Хаким энергично возразил:
– - Я говорю о поэзии, а не о поэтах. Поэт -- Фирдоуси. Поэты -- Рудаки и Дагиги. Поэт в наше время -- хаким Санаи. А все те, кто наловчился сочинять бейты и рубаи, газели и касыды, -- все [Б-010],[Г-001],[К-006] эти "цари поэтов" при дворах, позорящие просвещенный слух, -дурацкие создания. Я говорю не об их поэзии. Я говорю не о поэзии, угодной шахам, султанам, хаканам и их многочисленным визи- [Х-002] рям. Это не поэзия! Это подобие поэзии, фальшивая подделка. Когда мудрые люди говорят слово "поэзия", значит, имеют в виду саму жизнь, то есть жизнь, продолжающуюся в поэзии, один из рукавов реки жизни. А река жизни -- да будет вам известно!
– - широка и необъятна.
Васети сказал:
– - Уважаемый хаким, нас сейчас трое. Над нами только звезды, а под нами спящий Исфахан. И мы должны говорить только правду. Верно говорю?
– - Да, -- подтвердил хаким.
– - Это условие нашей дружбы, общей работы и общей цели.
– - Прекрасно!
– - воскликнул Васети.
– - Ответь мне, уважаемый хаким: что есть твои стихи?
Во вселенной наступила тишина. Секунда. Другая. Целая минута тишины! Омар Хайям обдумывал свой ответ: правдивый, искренний.
– - Какие стихи ты имеешь в виду?
– - Которые мы читаем на полях твоих геометрических вычислений и философских трактатов, -- пояснил Васети.
Опять тишина во всей вселенной. Секунда. Другая. Целая минута тишины! И хаким ответил:
– - Это часть моей жизни.
– - И скороговоркой добавил: -- Но я не поэт. Это звание слишком высокое. И еще добавил: -- Эклиптика пронизывает все существо созвездия Девы. Очень жаль, что где то рядом нет созвездия Поэзии...
– - А Лира? спросил Хазини.
– - Это не совсем то, На ней может бренчать любой.
18
ЗДЕСЬ РАССКАЗЫВАЕТСЯ
О ТОМ, КАК ХАКИМ ПИРУЕТ
С ПРЕКРАСНОЙ АЙШЕ НА БЕРЕГУ
ЗАЕНДЕРУНДА
– - Аллах накажет тебя!
– - говорит Айше. [А-017]
– - Ну и пусть!
– - отвечает Омар Хайям.
– - И ты не боишься его гнева?
– - Боюсь.
– - А почему же ты говоришь "ну и пусть"?
Хаким не желает нынче ломать голову над различными вопросами. Он отвечает весело первыми сорвавшимися с языка словами:
– - А потому, Айше, что гнев твой страшнее.
Эта небольшая лужайка, на которой устроились Айше и Омар Хайям, словно зеленое ложе. Со всех сторон она окружена кустарниками. В двух шагах шумит, пенится на камнях, бурно лижет берега светло зеленая река Заендерунд. Над головою кусок неба -- с одеяло, не больше. Такое синее
небо, излучающее зной. На траве белая скатерть. Вина и фруктов вдоволь. Фрукты и жареное мясо. Зелень и мясо. Но главное -- вино. Такое сыскать не так-то просто. И тонкостенные глиняные чаши отменной работы. Их очень много. Ибо хаким любит в разгар пирушки разбивать чашу о какой-нибудь камень. Черенки разлетаются в стороны. С треском. И Омар Хайям хохочет. Ему становится веселее, когда разбиваются чаши...Сколько лет Айше? Может быть, восемнадцать? Ее мать убирает нижний этаж обсерватории. Это бедная женщина. И у нее единственная дочь. У Айше большие, грустные глаза. Хаким их называет турецкими. И поясняет:
– - Глаза турецкие -- прекраснейшие в мире.
Айше краснеет, бледнеет и снова краснеет.
– - Я очень стар?
– - спрашивает Омар Хайям.
Она не отвечает.
– - Наверное, очень, -- вместо нее произносит сам хаким.
– - Нет, не очень, -- говорит она. И краснеет.
– - Аллах нака- [А-017] жет тебя. .
– - За что же, Айше?
– - За то, что изменяешь ей...
Он привлекает ее к себе: ну зачем забивает она себе голову чужою любовью?
– - Я люблю всех женщин, -- говорит Омар Хайям.
– - Как всех?
– - удивляется Айше,
– - Разумеется, всех. Очень просто.
И он целует ее. И ей волей неволей приходится верить ему, ибо нет, наверное, на свете поцелуев слаще этих...
– - И потому я люблю тебя, -- поясняет он.
– - А ее?
– - Ее тоже.
Он подносит ей чашу с вином. Отпивает из собственной. Омар Хайям советует ей пить без промедления и пьет сам. Разве можно не пить, когда с ним Айше?..
Он спрашивает ее:
– - Айше, откуда у тебя такие точеные ножки?
– - От аллаха. [А-017]
– - А эти груди?
– - От аллаха. [А-017]
Омар Хайям задумывается. Ненадолго. Разве можно погружаться в думы в такие минуты? Ведь рядом Айше!
– - Аллах накажет тебя, -- строго говорит Айше. [А-017]
Он ничего не хочет слышать. При чем тут аллах? При чем дру- [А-017] гие женщины? Разве можно не пить и не любить?..
– - Что ты скажешь ей?
– - допытывается Айше.
– - Ничего.
– - Из страха?
– - Нет. Просто так. Она знает, что я люблю всех женщин.
– - И даже старых?
– - Этого не говорю.
– - Даже некрасивых? Даже хромых?
Он молчит. А потом говорит ей:
– - Словом, я люблю женщин. Такими, какими создал их аллах. [А-017]
Омар Хайям подносит к ее алым губам кусочек поджаренного мяса. Она ест и запивает вином. Это очень пьянящее вино. Так ей кажется. А он допивает чашу и с размаху бьет ее о камень. И сотни осколков разлетаются в стороны.
Он смотрит на нее и думает: "Нет, я не видел никого краше Айше".
И он искренен. И каждый раз, когда целовал женщину, думал, что именно она олицетворяет красоту. Ибо любил их безудержно. Любил их за верность и неверность, за красоту и горячность, за холодность и недоступность, за жар поцелуев и даже за измену. Любовь его столь же глубока и искренна, сколь и мимолетна. Но каждый неверный поцелуй тяжело ранил его, однако рана вскоре заживала. Так как на страже любви всегда стояло время! Оно не разрешало грустить дольше положенного, дольше положенного самим аллахом...