Сказания о недосказанном Том II

Котяра. Кентавр, чаво – чаво, медведь – шатун – гризли.

… Рыночные бабки – сплетницы – бригада столичных художников, и, местные международники не могли, даже представить, что Лена – великий знаток мужских сердец, будет таак озадачена, подумывали: может она, отмочит что – ни будь, ну, тааакое, что нам и не снилось. В самом. В самом радужном сне.

А может и сегодня. В день прощания Славянки прибудет целая команда – комплект, гордость Черноморского флота – подводники трижды засекреченных Балаклавских подземных баз, теперь уже доступных для всех, и, даже туристов…американцев.

И, и, и устроит она, они…шоу с салютом.

Правда, гордость и радость всех жителей приморских городов, этих наших детей, хоть и мужественных и закалённых службой, без мамы им, красавчикам, приходилось быть, на переднем фронте труда. Они, строем чеканя гордо строевой шаг, на заводе просто грузили и разгружали вагоны с цирконием, и открыли глаза, что он, цирконий, с лепестками, радиоактивные, спасибо, ребятки. Работяги – специалисты и обжигальщики, добились потом спецпитание. Сок давали или молоко, вместо вкусного витамины Ю, компот такой был, в заводской столовой.

Мужики, которым за семьдесят, шутили, помогало для мужицкой силы? Ага. У тебя как?

– Да вот три года как полный ноль. Даже позывов нет по утрам, А, а. А мне помогло. От циркония у меня, того, хоррошооо. Хорошо для этого пить морковный сок. Сплю, как медведь в берлоге.

Но моряки с радостью приходили на завод, и понимали этот юмор, а самим приходилось и это, для боевого прорыва – разгружать и загружать. Но ещё и более боевых действий. Отвоевать. Захватить ещё тёплые, не остывшие сердца, тёплое ещё от любви сердечко, страждущих, мечтающих, о чистой морской любви… одиноких и не совсем одиноких, местных раскрасавиц.

Все эти мысли, и светлые и потемневшие от горячих печей и смога, с температурой тысяча двести градусов, чем дышали печи – змеюки – Гаврилычи – Горынычи, от горящего мазута. Мысли эти бродили в беспорядке, не таким строем как у матросиков – морячков.

И роем уже носились, но уже чуть подальше, в других светлых головах…не остывших от прощального ужина, выпитого вина, да ещё с таким музыкальным сопровождением.

Никто не ожидал такого скорбного грустного расставания – Прощание Славянки, почти…

Вся команда, переполненного Джипа – козла, проносилась мимо деревьев, но уже, ни абрикосов, и не персиков не увидели. Только зелёный миндаль иногда можно было заметить и то с трудом. Тишина. Если не слушать и не слышать кашля, чихания, надрывного воя мотора – пенсионера, который тащил на своих верблюжьих горбах, всю команду и прихватизированные, бракованные чайные и кофейные заводские наборы, для дома, для семьи, и любимых руководителей этого художественно – антихудожественного совета. Они ценят красоту – переводя в рубли, чаще в копейки, не своим избранным, а всем остальным.

Лена отвернулась…вытерла украдкой слёзы. Молча, переглянулись.

Покивали головами.

Дали ей приложиться к чижику.

Плоская фляжка. Почти фронтовая, с содержимым на все случаи трудной жизни…

… Антистресс.

Она, со смирением обречённого…взяла нашего любимого спасителя, и, швырнула его за борт.

… Хорошо, что мы не в море…

Заскрипели остатки тормозных накладок, цепляясь железом по барабану, и, корабль без воздушной подушки, упёрся рогом со всей могучей дури в стену, как бык на красную тряпку – тореро. И, замолк. Издох.

Витя ничего не понял, почему, и чем его прихлопнули по спине, совсем не атлетической и, без жировой прокладки, а это означало аварийная остановка. Стоп кран голубой стрелы Севастополь – Москва.

– Кто за бортом, спросил наш штурман, рулевой и капитан Витя.

Походили. Поискали. Нашли.

Глотнули по три глотка, на счёт три, оп – ля – Следующий.

Ободрённые, ожившие двинули в сторону моря.

Вечером прощались с Леной. У калитки она посмотрела на всех, потом обвела взглядом свой красавец, дом. Потом, каким – то пронизывающим до костей голосом, почти пропела…

– Время.

– Жаль.

– Не вернуть обратно.

– Повернуть вспять…

– Мы тогда и представить себе не могли, что она вииидела его кару.

И, тогда, позже, вспомнили слёзы в глазах Коли.

Были просто тогда, бабули. С семечками. Базарные.

Международники. Толик, Италия, Фаенсо, серебряная медаль, 12 стран – участниц. Дед скромнее – выставки, в Японии, Англии, Венгрии.

Смотрели, чувствовали и понимали – своими, пока ещё бодрствующими, воинственными, но гениталиями. Такими же, как у этого котяры, Чао – Чао.

Слушали, но не услышали, как она сказала.

– Тебя, Коля, ещё можно было спасти.

– Ещё не поздно…

– Подумай.

– Хорошо, подумай…

Но тогда все смотрели на них двоих, рецепторами… – глазами и хвостом скунса.

Прошли годы.

Умные волосы, нехотя покидали глупеющую голову, а те остатки седых волос, которые судорожно, цеплялись корнями за живое место на голове, деда, за ушами – стали белыми, как снег, на вершине Карадага.

Весна в долине.

Всё цветёт. А там снег…

… Он, потом, оправдывал себя тем, что в детстве у него была совсем белая головка, блестела на солнышке, потом стала пепельно серой, как и выражение лица. Видимо сказались, война, годы. Голод и, детдом.

Много позже седина, будто и украсили его портрет. А морщины, так они придали личности выражение – толи злости, а может напряжение пережитого. Нет, думал он.

Морщины стали перерождаться в извилины. Так он успокаивал себя. Ему думалось, а может он хотел того, что бы лицо и морщины, выдавали признаки этих самых извилин.

Прошли годы. Дед, седая голова, приехал на своей копеечке в столицу Крыма. Болела внучка. Врачи умывали руки. Нужно было её спасать. От операции отказались. Маленькая любимица могла совсем потерять зрение.

Позвонили Елене. Она теперь была уважаемым человеком, впрочем, как и всегда. Мама её работала в аптеке, всю жизнь. И последняя надежда была на них. Их обширные связи и знакомства.

Лена вообще отказалась слушать по поводу внучки. Тоном, не терпящим возражений, она распорядилась не беспокоить её. Молчать. Села в кресло, задумалась и сказала, что всё будет хорошо. Дала травки и отправила нас домой, в свой горный аул, как величала, она, красивое наше место в горах, где жил дед.