СКАЖИ “GOODBYE”

–  Неправда, не Господь Бог, а Зворыкин Владимир Козьмич, - поправил ее сын, которому истина была дороже не только что друга, но и родной матери.

Но смутить Анну было не так-то легко:

–  А подбросил ему эту идею Господь Бог, столкнувшийся с обвинениями, что во время Катастрофы он бездейственно взирал на происходящее, и осознавший, что человека нельзя бесконтрольно предоставить полностью самому себе.
– У Анны было много оригинальных мнений по поводу каждого явления, с которым сталкивалось человечество.
– Теперь, благодаря телевидению, безобразия тоталитарных режимов могут происходить только в тех странах, где нет ни демократии, ни телевидения. Вроде всяких африканских.

–  Мать, - вскричал Даниэль, - безобразия происходят тем больше, чем больше на них взирает телевидение. Весь террор существует благодаря ему.

–  Ну, я-то к телевидению уже полгода не подходила, - тут же устало согласилась Анна.
– Мне на мерзкие рожи наших законодателей взирать противно.

–  Кстати, Данька, а сам-то ты собираешься работать?
– мстительная Мура решила перейти в наступление.

–  Я ищу работу, но мне трудно. Я - оверквалифайд.

–  Что ты говоришь? Как это стряслось с человеком, у которого нет никакой профессии?
– Мурка притащила к столу кучу баночек из холодильника и, вскрывая их одну за другой, стала вылавливать содержимое раздобытой вилкой.

–  Между прочим, мое образование побольше твоего!

–  Но поскольку толку с него гораздо меньше, то у моего гораздо больше коэффициент полезного действия!
– торжествовала сестра.

–  Ты как-то неверно себе меня представляешь! Все ищут мальчишку, который бы таскал за ними аппаратуру, а как узнают, что я фотограф с международными публикациями и премиями на европейских выставках, то сразу пугаются!

–  Тоже мне - Анни Лейбовиц нашелся! Твои фотографии заставили Эхуда Барака серьезно задуматься о пластических операциях.

–  Неча на зеркало пенять… - лениво пробормотал Данька. Возражать было нечего: премьер действительно остался собой на его снимках недоволен, но, с другой стороны, он и впрямь был неказист. И последовавшие операции этого не исправили.

–  Но может, ты мог бы с чего-нибудь начать? А то так можно и с голода сдохнуть с несъедобными премиями да публикациями.

–  Мурка, не боись!
– уверенно отвечал Данька, вытряхивая из банки остатки турецкого салатика, - Мы не живем в джунглях, мы живем в зоопарке. Ничего ни с кем плохого не случится!

–  То-то ты так капризно ищешь!

–  Между прочим, не то, чтобы я должен перед тобой отчитываться, но я звонил в двести мест!

–  Вот мне и кажется, что это проблема не отсутствия рабочих мест, а твоего характера!

Тут Анна положила конец братской перепалке:

–  В следующую пятницу все едем на демонстрацию!

–  Что на этот раз?

–  Положим конец пораженческим переговорам, - твердо заявила мать.

–  А что? Может, меня газета пошлет. Там, небось, будет полно русских, а это мой контингент. И почему это все русские такие правые?

–  Ну, это очевидно, - отмахнулась Анна, и тут же начала импровизировать: - После мужественных боев пионеры-сионисты по ходу строительства национального хозяйства оприходовали все, что осталось от арабов - кибуцы получили сельскохозяйственные земли, подрядчики - строительные… Все богатство пошло на пользу и национальным организациям, и всем представителям молодой нации. А те, кто приехали в страну позже - североафриканская, русская алия, - пришли к шапочному разбору и ни хрена не получили.
– Анна закурила и энергично развела дым рукой.
– Им пришлось воспользоваться тем, что не соблазняло сытых ашкеназов - территориями. И теперь, когда эти территории намереваются вернуть, именно русские и восточные евреи не согласны узаконить раздел первых за счет возврата того, что взяли себе последние. Русские и марокканцы говорят: «Хотите замиряться, пожалуйста - отдавайте Рамат-Авив, Катамоны, Бaкку… Мы, проживающие в Кирьят-Арбе и Гиват-Зеэве, не согласны оказаться теми, за чей единственно счет произойдет примирение».

–  Но ведь всегда первые сталкиваются с большими трудностями, и получают лучший кусок. Зато последующие приходят на готовенькое. Пальмахников ведь не привозили сюда на «коврах-самолетах».

–  На выходцев из арабских стран катят бочку, что они послужили только плохой заменой погибшему в Катастрофе восточно-европейскому еврейству, и что не ради них Теодор Герцль эту страну задумывал, - продолжала Анна.
– А между тем они являются единственным возражением тем, кто утверждает, что евреи здесь, на Ближнем Востоке, чужаки и инородное тело. Вряд ли выходцы из Ирака, Ирана, Курдистана и Марокко представляют собой европейско-американскую колонизацию!

–  Ничего, все эти обоюдные претензии и обвинения вот-вот будут разрешены в победном ходе мирного процесса, - убежденно сказала Мура.

Анна покачала головой:

–  Какая у меня красивая и глупая дочь! Это ты своей газеты начиталась.

–  Нет? А что же будет, по-твоему?
– спросила дочь журналистка.

–  Будет плохо, - признала Анна.

–  Зачем же тогда вы сюда приехали?

–  Кто же тогда мог знать? Тогда никаких мирных инициатив не предвиделось, - вздохнула Анна.
– Но я нисколько не жалею о своем выборе. Не могу представить свою жизнь вдали от этой страны, от всех моих друзей…

–  А я считаю, что человек имеет право жить, где хочет, - сказала Мура, вспомнив Сергея.

–  Вот оно, - опять съязвил ехидный брат, - тщательно взвешенное, выстраданное и оригинальное мнение личности в поисках смысла существования…

Анна выступила с примиряющим, хоть и ничего не решающим выводом:

–  Почему-то евреи часто хотят жить там, где их категорически не хотят.

–  Так что, мы теперь обречены на вечную борьбу за существование?

–  Это осмысленная, оправданная и неизбежная борьба.

–  В которой мы обретем свое счастье, - пробормотал Даниэль.

–  Мать, не может же быть смысл существования только в выживании государства!
– перебила его Мура.
– Разве не долг человеческой личности полностью реализоваться?

–  Или хотя бы освободить себя от рабства труда, - задумчиво сказал Даня, дожевывая банан.

–  Это ты уже воплотил. А как насчет того, чтобы просто прожить свою единственную жизнь как можно приятнее?

–  Или так вот попросту, по-толстовски, сделать как можно больше добра для ближнего?
– и Данька бросил сосиску Джину.

Тут появился Михаил Александрович, с утра пребывавший в Академии, где, в качестве председателя редакционного совета, принимал участие в издательстве энциклопедии.

Все перешли в сад, пить чай с любимыми печеньями Анны. Печенья были любимыми, потому что, по ее словам, «их никто, кроме меня, не ест. Брезгуют. Это хорошо - у меня всегда есть с чем попить чайку».

Михаил Александрович от печений благоразумно отказался.

–  Когда Рабиновича спросили, почему он не позволяет жене ужинать, - принялся папа радостно, в который раз, рассказывать любимый анекдот терпеливой аудитории, - то он объяснил, что доктор велел ему ложиться спать на пустой желудок… - Михаилу Александровичу не пришлось в советском детстве изучать Талмуд, но национальная страсть к притчам и аналогиям жила в нем, отчего вся жизнь упорно ассоциировалась со старыми анекдотами. К тому же, он не хотел обижать супругу, признаваясь, что воздержание от ее стряпни дается легко даже без медицинских показаний.
– Кстати, Мурочка, - ласково заметил папа, - тот диван, который тебе разонравился: не продавай его никому, я сам его у тебя куплю.