СКАЖИ “GOODBYE”

В этот момент в комнату вошел Арнон, взглянул на Муркины каляки и поинтересовался, что это за колонки цифр.

–  Еврейские деньги в швейцарских банках, - быстро пробормотала Мурка, проворно пряча блокнот.

–  Сходим пообедаем, - предложил Арнон.

С огромным облегчением Мурка покинула застенок редакции. Она всегда с удовольствием общалась с Арноном: в ее глазах шеф воплощал все героическое прошлое Израиля, и под его влиянием она решила сотрудничать с Моссадом. Когда начинающая разведчица столь успешно провалила операцию «Стрелец» в Москве, самым болезненным оказалось осознание его неизбежного в ней разочарования. Арнону уже далеко за пятьдесят, он бывший военный летчик, но его самолет сбили и он просидел несколько лет в сирийском плену. Он был прочно женат, и, по Муркиным меркам, никогда к ней не приставал. Интуитивно она чувствовала, что нравится ему, оставалось надеяться, что за острый аналитический ум и преданность родине, а не за высокую грудь и длинные ноги, но как бы там ни было, она еще больше уважала шефа за то, что он никогда на нее не посягал. Иногда, конечно, Мурка гадала про себя, каким же образом его пытали сирийцы, и не повредили ли они ему чего-нибудь существенного, невольно поспособствовав тем самым высоте его морального облика, но выяснять этот вопрос на практике не собиралась.

Они вышли на шумную жаркую улицу, и сели на тротуаре за столик, рядом с любимой вонючей китайской забегаловкой. Арнон заказал два комплексных обеда, и им подали жирный жареный рис с редкими вкраплениями размороженного горошка, обильно политый соевым соусом, а к нему мякиши теста с вмурованными внутрь микроскопическими кусочками курятины. Каким-то образом разговор перешел к воспоминаниям Арнона о его плену в Сирии.

–  Они мне говорили, что они нас никогда не отпустят, - Арнон задумчиво чертил вилкой по бумажной салфетке.
– А я им говорил, что это не от них зависит. Каждый раз, когда они мне говорили, что нам свободы не видать, я им объяснял, что это не им решать, и не в их руках.

–  Ты оказался прав.

Они беседовали на иврите, а на иврите обращаются на «ты» даже к высокоуважаемым, много пережившим менторам, намного старше тебя. Мура давно привыкла к принятой в Израиле простоте общения - не только со всеми на ты, но зачастую даже не по имени, а с каким-нибудь дурашным прозвищем. Ни один ценящий себя израильский деятель не входил в общественное сознание под данным родителями именем, у всех были клички, привившиеся еще во времена Пальмаха, и чем славнее были деяния государственного мужа, тем инфантильней была кличка - Каци, Моти, Кути, Арики и Аврумы заменяли в израильском эпосе лордов и эрлей. Наверное, это повелось еще с уголовного мира еврейской Одессы, подумала Мурка. В этом смысле ей повезло с ее домашним прозвищем: «разведчица Мура» прекрасно вписывалась и в одесские, и в израильские традиции. Арнона соратники звали Арни, что доказывало, что и он не лыком шит. Тем не менее, показушная демократичность эта была обманчива. Во всех случаях, кроме случая общения с красивыми женщинами.

–  Но неужели ты нисколечко не боялся?
– задала Мура подхалимский вопрос.

–  Мура, надо доверять своей стране. Я знал, что Израиль, и наши ребята меня никогда не покинут. Я не собирался сдаться обстоятельствам. И уж во всяком случае, я был уверен, что моя судьба не в их руках. И так оно и вышло.

–  А Рон Арад?
– упомянула Мурка трагически пропавшего в плену израильского летчика.
– А те, кого в плену убивают?

–  Убивают?
– Арнон презрительно махнул рукой.
– Разве это могло быть угрозой?
– он тяжело задумался, а потом продолжал.
– Я оказался прав. Я вернулся. Я был счастлив. Я вернулся к своей стране, к своей семье, к своей женщине. Но вернуться к прежней жизни было не просто.

–  Но ведь твоя жена тебя дождалась?

–  Да. И жена моего штурмана, с которым мы вместе были в плену, дождалась Игаля. Но женщины жили это время, заботились о себе, о детях, и привыкали к другой жизни. Когда в первый раз мы с моей женой подошли к машине, она автоматически открыла дверь водителя и села внутрь. А потом увидела мой взгляд, и смутилась, и протянула мне ключи, и спросила, хочу ли я вести. Понимаешь, все эти годы она сама о себе заботилась, и привыкла к этому. Опять освободить место в ее жизни для мужа оказалось не так-то просто.

–  Но вам удалось?

–  Да. Нам удалось. А Игалю и его жене - нет. Они развелись некоторое время спустя.

–  Так. А что делать женщине, у которой вообще никогда никакого мужа не было и которая тоже привыкла сама заботиться о себе и вообще завела кучу гадких холостяцких привычек?

Арнон ухмыльнулся.

–  А где этот твой приятель, ну, русский?

–  Да он все время Фигаро тут, Фигаро там. Сейчас он во Франции, там его родители живут.

Арнон задумался, а потом спросил:

–  Напомни мне его фамилию?

–  А что, ты хочешь о нем что-то выяснить? Вызывает подозрение?

–  Н-да, Моссад как раз ведет списки закоренелых упорствующих холостяков, на предмет предупреждения доверчивых и податливых юных дев. Знаешь, просто проформа, но полагается. Дай-ка мне его данные.

Мурка пожала плечами:

–  Арнон, он не от мира сего. Переводчик, актер-любитель, пописывает сценарии…

–  Где работает?

–  Н-нигде, то есть… Ну там… В Брюсселе переводил, на заседаниях Европейского Сообщества… В Давосе, во время экономических конгрессов… В Москве, на каких-то там переговорах… Я мало в это вникала…

–  Ум-м. Настоящая богема, - помычал невнятно Арнон.
– А что он делает здесь, в Израиле?

–  Ему здесь нравится атмосфера… - Чем дальше, тем глупее все это звучало в ее пересказе.
– Он человек творческий, считает, что мистическая атмосфера Иерусалима создает идеальные условия для созидания.

–  Ну ладно.
– Арнон побарабанил пальцами по столу.
– Ты, главное, не позволяй никому себя обижать, и соблюдай все правила конспирации, - он подмигнул: - ты - «идеальные условия»!

–  Ах, Арнон!
– горько вздохнула Мурка.
– Мне уже начинает казаться, что это я в этих ваших списках буду фигурировать в качестве безнадежного старого холостяка!

–  Ну, что ж, значит сейчас самое время, чтобы с тобой что-нибудь произошло, - промолвил Арнон и вложил кредитку в счет.

* * *

На следующее утро множество журналистов и съемочных групп переполняло конференц-зал здания Еврейского Агентства (Сохнута) в Иерусалиме. Судьба еврейских миллиардов с наросшими на них за шестьдесят лет процентами будоражила и волновала общественность. Тут было все, что делает какую-либо тему «секси» - большие деньги, тайные преступления, погибшие жертвы, заслуженное возмездие имущим власть и деньги, и возможность кому-то что-то получить… Камеры мелькали, руки вздымались с вопросами. Мурку притиснуло к усатому Тому Фридману из «Нью-Йорк Таймс», самому влиятельному из всех собравшихся журналистов. «Да, Том! Пожалуйста, Том!» - угодливо принимал от него первым вопросы Авраам Бург, глава Сохнута. Оно было и понятно: Том писал обо всей этой истории в самой влиятельной американской газете, и в результате шумихи и давления еврейского лобби Америка постановила бойкотировать швейцарские банки, после чего струхнувшие финансисты вдруг обнаружили, что их терзает совесть и они жаждут вернуть бесхозные миллиарды выжившим жертвам Катастрофы. Мурке тоже хотелось выяснить что-нибудь толковое, вроде того, когда же и каким образом будут распределяться эти деньги, но на такие меркантильные вопросы еще не было ответов, и зачинщики доброго дела покамест предпочитали концентрироваться на собственном вкладе в победу. Как мухи на мед слетались израильские политики к благому почину, способному их прославить. Нынешний председатель Сохнута Авраам Бург на заре своей общественной карьеры недальновидно призывал к упразднению этой организации, позорящей Израиль своим побирушничеством в мировом масштабе, а потом каким-то образом, то ли сроднившись с Сохнутом в результате многолетней борьбы, то ли в качестве хитрого плана уничтожения противника изнутри, сам возглавил это «государство в государстве», и немедленно обнаружил, как много хорошего и доброго может свершить этот политический мастодонт под его личным мудрым руководством.

В начале Муркиной деятельности на журналистском поприще ее захлестывала наивная гордость за благо, которое вершилось благодаря общественному мнению, создаваемому газетами, а значит, в том числе немножко и ею, Муркой. Но с тех пор ей стала виднее циничная связь между средствами информации, истеблишментом и меценатами-миллиардерами, и восторги ее несколько поубавились.

После пресс-конференции она зашла в секретариат Сохнута, поболталась там не более необходимого, а при выходе наткнулась на самого Бурга, который шел в шортиках и ти-шёрт по коридору подчиненной ему инстанции. Не будь Аврум и его чудачества настолько известны, можно было бы подумать, что у главы солидной всемирной еврейской организации крыша поехала. Но в данном случае Мурка знала, что это его известный имеджмейкерский трюк - Бург был несравненным мастером лепки популярного образа. Вот он перед вами - человек, который только что выбил из всемогущих банков деньги для еврейских стариков, идёт как простой смертный, совершить свою ежедневную пятикилометровую пробежку. В здоровом теле здоровый дух! Если бы ему повезло больше, он наткнулся бы не на незначительную Муру, а на самого Тома Фридмана. Но он все же широко улыбнулся и хлопнул ее дружески по плечу:

–  Привет, привет!
– громогласно радовался он, как будто набрел на долгожданного друга.
– Давно тебя не видел, Рина! Как дела? Что скажешь о наших свершениях? Тебя завтра буду читать первой! Передавай привет Шмуэлю!

Мурка пыталась сохранить самообладание при столкновении с этим фальшивым панибратством, но слаб человек: даже явно наигранная близость с известными и могущественными популистами все же импонировала, и ей пришлось широко улыбнуться в ответ. Но в отместку за эту «Рину» она все же спросила: