Скажи смерти «Да»

— Засохни, Серый! — Ленчик руку вскидывает инстинктивно над столом с характерным жестом. Ну вот, распальцовка началась. В красивом и таком далеком от Москвы Лос-Анджелесе — и все та же распальцовка? Просто-таки международный жест, вроде “виктории” или среднего пальца. Несолидно, господа бандиты, несолидно. Да, Ленчик и Серый — чудесная компания, владельцы таких оригинальных имен и погонял. Это только в детективах у преступников клички хитроумные, а в жизни-то попроще.

И вообще как-то обидно иметь дело с лохами. Другое дело явились бы этакие гангстеры, в полосатых костюмах, черно-белых ботинках с пуговками, в белых галстуках и шляпах — не думаю, что вела бы себя по-другому, но все поприятней было бы. Я бы тоже тогда одела другой парик, со старомодной прической волнами, длинное узкое платье и туфли на толстых каблуках, и не забыла бы захватить изящный мундштук. И все было бы так изысканно и романтично, и самые опасные бандиты оказывались бы поборниками правды, и, очарованные собеседницей, брали бы ее под свое покровительство, безжалостно уничтожая несправедливо обидевших ее злодеев. Но уже почти физически осязаемые полоски гангстерских пиджаков расплываются в глазах, превращаясь вдруг в банальный сгусток вишневого варенья, облепляющий плотно-жирное Ленчиково тело.

— Значит, ты меня не поняла, — повторяет главный, видимо, не в силах придумать ничего поумнее. — Значит, тебе доказательства нужны? Тебе ухо прислать или член, чтоб легче узнать было?

— Фу, как грубо! — восклицаю наигранно, показывая, что на понт меня брать не надо. — Если вы говорите всерьез, я позвоню в ФБР через одну минуту — и там, господа Ленчик и Серый, вы будете объяснять свои слова.

— Да хватит про свое ФБР! — не выдерживает Ленчик. — Хочешь, я тебя сам им отдам? Им будешь доказывать, откуда у тебя деньги на фильм и объяснять, откуда ты вообще здесь взялась, и кто такой твой бойфренд, и что ты делала в Москве летом и осенью девяносто пятого! Имел я твое ФБР!

Чуть не сказала ему, что не догадывалась о его склонности к гомосексуализму. Были бы у тебя доказательства того, о чем ты говоришь, ты бы мог это сделать, пидор, — но тебе было бы это невыгодно, потому что я с тобой разговаривала бы по-другому. А это пустой базар. По крайней мере пока пустой.

— Мне не в первый раз кажется, что вы меня с кем-то путаете. К вашему сведению, летом позапрошлого года я находилась в Лос-Анджелесе — и если вам так хочется проверить, то обратитесь в ваше посольство и установите, что за визой я туда не обращалась. Что касается остального — то это какая-то фантастическая история, не имеющая ко мне никакого отношения. Мне ФБР бояться нечего — я никого не похищала и не убивала, и в убийствах не признавалась. Я так понимаю, что говорить нам снова не о чем, к тому же в моем диктофоне кончается пленка, и я вынуждена с вами попрощаться, мистер Ленчик А если у вас будет документальное подтверждение ваших слов, звоните. Но если нет, то… А что касается ФБР, то я пока не буду туда обращаться. Я не верю, что вы убили мистера Цейтлина и так легко в этом признаетесь, и не верю, что Юджин у вас. Боюсь, что вы просто решили воспользоваться убийством Цейтлина и отсутствием Юджина, чтобы попробовать пошантажировать меня. Хорошая попытка, но — увы…

Встаю, и тут Ленчик этот хватает меня за рукав любимой моей кожаной рубашки. Я даже испугаться не успела, как он отпустил меня тут же.

— Доиграешься, сучка…

Улыбаюсь обступившим стол охранникам, напряженным и на вид готовым ко всему, и у каждого рука под пиджаком, в районе подмышки, где кобура должна быть, насколько я знаю.

— Все в порядке, — говорю им. — Все в порядке, мы уходим.

Один, сидевший за столиком сзади меня, встает так, что я вынуждена его обогнуть, а заодно и этих — ловко отрезал, красавец, — и второй уже между торцом стола и мной. А первый сделал шаг вперед, готовый вести меня к выходу, и мы идем. Прямо-таки шахматная партия — фигуры перестраиваются, прикрывая свою королеву, а кто-то свыше невидимой рукой нажал на кнопку часов, отсчитывая время для отступления. И я думаю по пути, что все же чуть перестаралась, и показалось в какой-то момент, что они меня точно здесь пристрелят — не страшно было бы, потому что я бы и не успела ничего понять, но обидно, потому что надо с ними разобраться. Обязательно надо…

Может, отстанут теперь, ведь не к чему подкопаться, нет у них больше ходов? Да нет, не отстанут, не могут они деньги упустить, из которых им причитается солидный куш. Не могут признаться другим и себе, что облажались, особенно Ленчик этот не сможет — он же у них главный, авторитет. Как ему потом смотреть в глаза другим, если он с бабы не может выжать бабки? Да даже просто напугать ее не может, а она его “делает” на глазах у всех.

Теперь он из принципа должен будет что-то придумать — и, кажется, я знаю — что. Но еще рано, еще одна встреча с ними должна быть у меня в запасе. Поскольку должны же они предпринять еще один шаг, предпоследний, — предъявить мне доказательства по поводу Корейца, или по поводу того, что они проследили кронинские деньги, или по поводу того, что это именно я была в Москве. Вспомнила, что были фотографии у Кронина, на них я с Корейцем в ресторане, я на кладбище, и дата на них была внизу — но, когда он мне их предъявил и я выиграла тот психологический поединок, он мне их отдал вместе с негативом и попросил выкинуть все это: стыдно ему, мол. И я выкинула — изрезала на мелкие кусочки и спустила в унитаз.

Мог ли быть еще комплект? Поеживаюсь при мысли, что мог — снимки же Павел делал, кронинский сторожевой пес с очень поганой натурой, но и с очень неплохим нюхом. Наверно, не сам делал, кто-то по его команде — а может, и сам, чтобы меньше народа знало о том, что он следит по просьбе шефа или по своей инициативе за любовницей и почти женой шефа. И в тот момент, когда он отдавал Кронину эти снимки, он уже знал, что тот оформил мне израильский паспорт и двойное гражданство — я тогда Еленой Казаковой звалась. Почему-то именно это имя выбрали люди, сделавшие мне по поручению Корейца права и загранпаспорт — на обычный больше времени ушло бы, — и Кронин перевел на Елену Казакову счет швейцарский на тот случай, если начнут тюменцы требовать с него компенсацию за понесенный ущерб. И дом в Майами все через того же цюрихского адвоката был на меня переведен, как бы продан мне. Сам себя Кронин перехитрил — провернул эту операцию, думая, что, если прижмут его, он докажет, что сам все потерял, вложившись в аферу, и тем заслужит прощение и отработает потом, если что. Думал, что я-то никуда не денусь, меня его человек даже до дома сопровождал незаметно — а получилось, что просто подарил мне почти двадцать миллионов.

Ладно, не о Кронине речь, а о том, что Павел был единственным, кто меня основательно подозревал, — и то, что убедило Кронина во время выяснения отношений из-за снимков, его вряд ли убедило. Старикан-то влюблен в меня был, ему хотелось мне верить, и не было доказательств моей вины, а тот на меня злобился: я его не переваривала с самого начала. Взгляд его сальный, манеры приближенного к хозяину и потому наглеющего с его гостями холуя. Я обращалась с ним как со слугой, и он злился, бывший комитетчик, считавший себя крутее всех крутых, — и думаю, что по своей инициативе он за мной следил и меня снимал, чтобы выслужиться перед хозяином и меня закопать, так как я уже стояла между ним и Крониным, а это его пугало. Злился на меня, ненавидел, но и хотел одновременно — классический сюжет, в котором слуга ненавидит и хочет хозяйскую любовницу.

А так как видел неглупый Павел — просто чересчур самоуверенный, это его и погубило, — что у хозяина начинаются проблемы, и был частично в курсе этих проблем, то должен был сделать вывод, что хозяину могут кранты прийти. Он же крыса был, а не бык, как Ленчик, — а крыса не идет напролом, она смывается с тонущего корабля. Так почему бы после того, как скомпрометировать меня не удалось, ему не могла прийти в голову идея свалить с корабля вместе со мной — деньги кронинские у меня, а у него на меня компромат, так что я никуда не денусь.

А может, он второй подход к Кронину хотел сделать после неудачного первого — дождаться, когда тот будет после очередной встречи с тюменцами во взвинченном состоянии, и снова подсунуть компромат на меня. Ведь недаром он так осмелел, что изнасиловал меня на моей съемной квартире — даже не поняв, что я его на это толкнула. Мне выход был нужен из создавшегося положения, и ничего лучше секса я придумать не могла — в тот день, когда Кронин с тюменцами встречался, Павел хозяина не боялся. Значит, было что ему сказать — не случайно пошутил издевательски, что предложит шефу меня тюменцам отдать как главную виновницу случившегося. Они бы меня не взяли, им деньги были нужны назад — но слова его свидетельствовали о том, что мою вину он доказать может и хочет.

Что-то я длинно об этой гниде — суть в том, что второй комплект снимков, равно как и кронинское послание своему адвокату, мог остаться где-то и попасть в руки тому, кому не надо. И если письмом к адвокату меня не прижмешь, раз там о Елене Казаковой речь, то вот фото — это доказательство, и еще какое. Можно сколько угодно орать, что это монтаж, но есть же экспертиза, которая установит подлинность. Не очень разбираюсь во всем этом, и остается лишь надеяться, что снимков у них никаких нет и они их не достанут в ближайшее время. Но к их появлению нужно быть готовой, так что хорошо, что я про них вспомнила.

Еще хорошо, что вспомнила про израильский паспорт Елены Казаковой, сделанный Крониным. Он укрыт надежно в крошечном сейфе в моем доме, но когда вспомнила про него, то подумала, не сжечь ли его на хрен, это ведь компромат. Но компромат, который может оказаться волшебной палочкой, приносящей спасение, — так что пусть остается.

И еще подумала, что, в принципе, разного компромата в моем доме много — российский загранпаспорт на имя Ольги Ланской, левый, естественно, по которому Кореец вывозил меня в Штаты, свидетельство о смерти Оли Сергеевой, опять же российский загранпаспорт Лены Казаковой, плюс ее израильский документ. Если этот Ленчик не просто так брякнул, что сам может сдать меня ФБР, — то это опасные документы, и если вдруг будет обыск и их найдут, то мне не отвертеться. Надо быстро что-то решать.