Сказка в дом стучится

— Валера, я не могу так… На одну ночь. Я не практикую такое.

— Почему только на одну? Почему не на две?

Я бы хотела рассмеяться, но не могла. Лицо окаменело.

— Потому что с тобой у меня не может быть отношений.

— Почему?

— Потому что я чайлдфри, а ты — нет. И я не буду красть тебя у Никиты. Это жестоко.

— Ты никого ни у кого не будешь красть.

Он сильнее сжимал руки у меня под грудью, но не поднимался выше, не пробовал соски на твердость. Их и так было видно невооруженным взглядом. Он проверял твердость моего решения. Нет, нет и ещё раз нет.

— Буду, и ты это прекрасно знаешь. Поэтому нет.

— Только поэтому? Из-за Никиты?

— Нет! — почти выкрикнула я, испугавшись, что он может отыграться на ребёнке за попранное мужское достоинство. — Я тебя не знаю, как мужчину. Как человека… Поэтому и отказываться мне толком не от чего. Но я не дам нам шанса узнать друг друга, потому что это против моих правил: я не краду мужчин из семьи.

— У меня нет семьи, — выдохнул Валера уже мне в шею, но так и не поцеловал.

К счастью! В крохотной прихожей мы были, точно в космической капсуле, без лишнего воздуха… И мне реально могло потребоваться искусственное дыхание.

— У тебя нет жены, но у тебя есть семья, — говорила я тихо, пытаясь удержаться на ногах, которые сделались ватными, и единственной опорой для меня остались вот эти мужские руки.

Как тогда давно, когда он отобрал у меня костыли и предложил взамен себя. Нет, не предложил, просто дал — себя.

— На жену мне было б плевать, дети — табу. Особенно твои. У этих детей, кроме тебя, больше никого нет. Особенно у младшего. Ему даже сбежать не к кому.

— Дед у них один, ты забыла… А меня у них по любому нет. И я им не нужен… — Валера отстранился от шеи и снова смотрел мне в лицо. — Как и тебе… Не нужен. Но я не настаиваю. Впрочем, может, ты из тех женщин, которые не могут заставить себя выбросить ненужные вещи? Мадам Коробочкина, нет?

— Я не коллекционирую хлам. Мне все нужно для работы, если ты сейчас про мои контейнеры в машине говоришь.

— Я про себя, дурочка. Можешь держать меня про запас. Я сейчас тебе одну вещь скажу, только ты не обижайся, да? — и он снова заговорил без наигранного кавказского акцента. — Мне совершенно не хочется тебя трахать. Мне хочется тебя обнимать. Вот так…

И он сильнее, аж до скрипа, стиснул мне плечи.

— У тебя осталось обо мне хоть одно хорошее воспоминание? — топил он губы у меня на плече, впиваясь в него заодно и подбородком.

— Да, когда ты нёс меня сюда на руках. Это было необычно…

— Спустить тебя вниз на руках? Не думаю, что сейчас ты весишь больше, чем тогда в гипсе.

И Валера действительно оторвал меня от пола, и теперь я, даже сильнее, чем он, вцепилась ему в плечи. Он медленно вернул моим ногам опору, хотя я продолжала их не чувствовать. Только его дыхание: совсем близко и так далеко…

— Господи, Александра! Я ж не ноги тебя прошу раздвинуть, а руки. Ты можешь обнять меня по-человечески? Сделать вид, что тебе на меня не наплевать.

— Мне на тебя не наплевать.

Я сунула руки под пиджак и смяла рубашку у него на спине. Ухо лежало на галстуке и слушало сердце. Я не совсем понимала, чье. И это было прекрасное, ни с чем за последние года не сравнимое чувство спокойствия. Спокойствия от близости мужского тела. И такое возможно? Просто сократи расстояние до предела. Предела человеческого терпения.

— Вот так очень даже хорошо, — уткнулся он мне в волосы. — Я не врал вчера, говоря, что сто лет ни с кем не обнимался.

— А с Никитой?

— Не могла промолчать… Нет? — Валера разорвал объятия и снова показал моим плечам, что такое настоящая животная хватка. И боль, сейчас вовсе нежеланная. — Надо было испортить такой момент! Ему тринадцать, забыла? Он уже зверёк.

— А Арсений… — шептала я уже по инерции, не в силах повысить голос до вопросительных интонаций.

— Не сыпь мне сахер на хер… Договорились? Знаешь, что мне в тебе больше всего нравилось? Твой нос. Кнопка, — и он нажал на него. — Дзынь. Открой дверь. Не слышишь, звонят… У меня нет времени. Ну совсем. На выяснение отсутствующих отношений.

Я распахнула дверь и ударила соседскую. Черт, спеша исполнить просьбу, забыла в глазок посмотреть, а шум на лестничной площадке перекрылся шумами в сердце. Когда чужая дверь закрылась, мне бы снова в глазок посмотреть. И дождаться, когда соседка уйдет. Нет же… Выперлась на площадку, когда она лишь на один пролёт спустилась. Пришлось поздороваться. А что — бабка стояла с задранной башкой.

— Здрасьте, здрасьте, — услышала я в ответ.

Плевать! Шарахнула дверью и вставила ключ в замок с таким чувством, что закрываю дверь в прошлую жизнь. А рядом стоит мужчина, с которым мне ну совсем не по пути.

Глава 31 "Грузчик Валерик"

— Что ты делаешь?

Вопрос был лишним — я уже была у него на руках и прекрасно понимала, что последует за этим.

— Нечто необычное… — добавил Терёхин хитро, цитируя меня недавнюю, хотя мог и промолчать ради вежливости.

Но вниз по лестнице побежал, на мое счастье, молча, а я так же молча вцепилась ему в шею, намного крепче пятнадцатилетней девчонки. Наверх взлетал он тогда на меньшей скорости. Впрочем, и годков ему было меньше и дури в нем… Нет, дурь, наверное, с годами не выветрилась, а даже приумножилась. Это и прекрасно в нем — только крепче держись за шею. И молчи, когда хочется крикнуть «не урони!» Не уронит…

Заговорил он первым, но не со мной, а с соседкой, чтобы та посторонилась. А то ведь зашибет! И точно — шли бы вы, бабушка, по лестнице в другом месте. Мешаете нашей лестничной романтике. Неужели непонятно?

Я не поддала ногами дамскую сумочку, как только что соседскую дверь — и все же поняла, что мысленно мне послали много лестного и обязательно сообщат матери о творимых ее дочерью непотребствах. В кой-то веке позвольте дать вам реальный повод пошушукаться на лавочке. Вас даже в застойные годы никто на руках вверх-вниз не таскал, я уверена!

— Это я погорячился, — усмехнулся Терёхин, опуская меня в темноту у железной двери. — Гипс был легче твоих взрослых глупых мыслей…

Я нажала на кнопку и выпустила нас в день — новый, к новой — пусть хотя бы для меня — машине.

— Ты просто вагоны давно не разгружал, вот и сдал, — не стала я молчать.

Вне четырех стен хрущевки дышалось привольно и не было страха вновь оказаться между стеной и телом, которое тоже, как и стену, сдвинешь лишь отбойным молотком.

— Вот сейчас и начну. Открывай свой тарантас.