Сказка Востока

В Самарканде тревога: под каждым кустом, в каждой подворотне все разыскивают некую Шад-Мульк, найти не могут. И мало кто знает, кто она такая. В столице волнение. При чем тут какая-то Шад-Мульк, если Повелитель уже месяц под Дели стоит, взять не может, даже в атаку не идет? Неужели конец? Неужели сдался старик? Хоть бы живой вернулся.

Да и в самом стане Тамерлана господствует такое же настроение. Даже Повелитель пребывает в нерешительности, не знает, что правильнее предпринять, тем более что астрологи и шаманы опять предрекают неблагоприятный исход. На очередном военном совете два опытных военачальника обратили внимание на возможную опасность: в обозе, с тыла, более ста тысяч пленных — это обычные земледельцы, девушки и юноши.

— Что если с фронта надавят слоны, а с тыла поднимутся пленные?

— Разумно, — немного подумав, ответил Повелитель. — Всех, я повторяю, всех истребить немедленно. И смотри, лично я своей рукой убью того, кто по скупости или из жалости моего приказа ослушается.

Приказ был исполнен ровно за час, и как говорится в летописи, некий ученый-богослов, что был в свите Тимура, который в жизни и курицу не зарезал, был вынужден умертвить полтора десятка своих рабов.

От такой крови люди сходят с ума, а Тамерлан, наоборот, воодушевился. Он сделал несколько как всегда неожиданных распоряжений по подготовке к бою и направил силы в атаку. Задача была одна — как только появятся слоны, изобразить панику и страх и отступать в определенное место, где вырыты ямы-ловушки для слонов. Некоторые слоны проваливались, однако многие шли вперед, и контратака продолжалась. Тогда Великий эмир пустил в ход вторую заготовку: несколько тысяч буйволов обвязали просмоленной соломой и ветками хвойных деревьев, подожгли и погнали в сторону индийцев. Обезумевшие от страха мощные буйволы смели со своего пути слонов, вклинились внезапной лавиной в армию индийцев, а следом шла конница тюрков. Султан Махмуд-шах бежал с поля боя. А Великий эмир сказал: «Победа — женщина. Она отдается не всегда, и надо уметь ею овладевать».

В конце октября Тамерлан вступил в один из прекраснейших и богатейших городов тогдашнего мира.

— Пощади нас и город! — его встречала влиятельная мусульманская знать Дели.

— Я всегда благосклонен к единоверцам, — отвечал Повелитель, но взамен потребовал огромную дань.

Когда контрибуция была выплачена, он выставил охрану в центре города и уединился в чужом гареме. В эту же ночь, вопреки указу Тамерлана, в городе начались погромы. На утро и еще сутки влиятельные делийцы пытались дойти до Тимура. Он был пьян и спал. А когда проснулся, картина была ужасная: город догорал, почти все мирное население было перебито. Более страшного насилия в летописи нет, а Тимур просто заявил: «Видит Бог, я этого не хотел».

Тем не менее, отдохнув в Дели пару недель, Тамерлан двинулся дальше. Он захватил город Мирут, истребил все население и дошел до реки Ганг. По сведениям его шпионов, там за рекой, в непроходимых лесах у подножия Гималаев, тысячелетиями живут раджи. Туда ни Македонский, ни кто-либо другой из завоевателей ни до, ни после не проникал. Там все богатства мира. Ой, как хотел Тамерлан продолжить поход, но его воинство превратилось в некий кочующий сброд, ведший за собой стада животных, женщин, мальчиков, телеги с мешками.

Этот народ надо было скорее вести в Самарканд, не то ожидать можно что угодно: дисциплины уже нет, все обогатились. И тогда он послал в Самарканд гонца: «Я победил!» А вслед еще одного: «Казнить Шад-Мульк!»

«Кто такая Шад-Мульк?» — расспрашивали все, да мало кто знал настоящее имя — Шадома!

* * *

Шадоме казалось, что за свой пусть и недолгий век она уже успела повидать и испытать всю грязь и фальшь человеческого бытия. Однако то, что предстало пред глазами и сдавило от вони гортань, повергло ее в ужас. «Как так, наверху белый хлеб, а внизу такой смрад, и все под одной крышей?» — был ее первый непроизвольный вопрос, когда она попала в полуподвальное помещение внешне благопристойного, чистенького предприятия под названием мукомольня. А когда при свете убогого ночника она увидела в клетке какое-то живое существо, чуть не потеряла сознание, да произнесенное ее имя, и не как здесь, а чисто на кавказский манер, заставило ее встрепенуться, и какая-то сила потянула вперед.

Его бы и родная мать не узнала даже по голосу: это просто шевелящаяся жердь, на которую накинули провонявшиеся фекалиями лохмотья, а сверху — буквально череп, без ушей, обтянут посеревшей кожей, и лишь глаза, эти большущие светлые, обезумевшие глаза. Вот их-то она узнала. Она их до сих пор помнила, потому что только их в жизни любила.

Эти очи Шадома знала. Знала, что когда Малцаг спокоен или ему приятно, его глаза как-то странно увлажняются, словно маслом помазаны, и цвет приобретают темно-синий, мягкий, добрый. В непогоду эти глаза светлеют, блестят, в них шалость предстоящей грозы. Но бывает еще одно выражение — это в бою или в преддверии боя, когда глаза округляются, становятся стеклянно-серыми, бесстрашными, свирепыми, хищными, как у зверя, — это борьба, когда он забывает о жизни и смерти, это состояние опьянения, безрассудства, дерзновенного упоения и вихря огня. Именно эти глаза увидела Шадома, и она их узнала.

В ее сознании только совсем молодой Малцаг был тем воином, тем горцем-джигитом, настоящим героем, который не только посмел, но и сумел как-то противостоять диким полчищам Тамерлана. И именно Малцаг нагло, дерзко и смело напал на святая святых — базовый лагерь Великого эмира, разгромил его и, самое главное, вызволил ее из хищных лап этого коварного злодея.

Малцаг ненамного старше Шадомы. Они оба были юны, и она была его самой первой и поэтому бесконечно желанной женщиной. И он полюбил Шадому с первого взгляда еще тогда, когда ее, совсем еще юную, чистую, белокожую, несчастно-заплаканной девочкой привели в шатер как дар Повелителя. И на его глазах Шадому насиловали, а потом, одурманив сознание опиумом и другими гадостями, заставляли голой танцевать, деспота ублажать.

Все это Малцаг видел, еще худшее представлял, но, помня об обстоятельствах, а более — имея мужское достоинство, он ни разу не только не упрекнул или намекнул, а даже не вспоминал об этом. Лишь раз или два, пытаясь ее обезопасить, Малцаг хотел отвезти Шадому подальше в горы, к сванам. Однако гордая девушка наотрез отказалась, с Малцагом делила все тяготы суровой походной жизни, чуть ли не сама принимала участие в боях. А последний эпизод, когда Малцаг с ее помощью бежал, она восприняла как должное: тогда либо оба погибли бы, либо один мог спастись.

С тех пор об участи Малцага она ничего не знала. Свою жизнь спасенной никогда не считала. Правда сама жизнь уже дважды делала ей подарки, короткие мгновения радости, — это время, проведенное с Малцагом, и неожиданное появление ее старичка. Последний, вдохнув было в нее искру жизни, недавно навсегда ушел, и она пребывала в гнетущем состоянии, в некой безысходной тоске и пустоте. И вдруг судьба вновь послала ей близкого человека, ее первую и единственную любовь — Малцаг! При виде его она едва не лишилась чувств, да благо рядом был доктор Сакрел.

— Надо действовать, надо его спасать, — поддерживая, взбодрил он Шадому.

Как надо действовать в Измире, Шадома уже знала: к счастью, здесь все, кто у малейшей власти, на деньги падки. От предложенной Шадомой суммы надсмотрщик Малцага чуть не поперхнулся от ликования: ему и добивать не надо, и трехмесячный доход, и утром он подпишет акт, что больше такого муниципального раба, как Малцаг, уже нет. А сейчас он с готовностью помогает увести полуживого раба. А Малцаг на вид — ну совсем тощий, лишь скелет, а поднять, тем более нести его нелегко. Да, видно, свобода и свежий ночной бриз вдохнули в него жизнь, так что он сам пошел, только не прямо, а по привычке в бок его косит, словно вновь круги под кнутом наяривает. Этого всплеска энергии хватило ненадолго: ослабевшие ноги в один миг подкосились, и он, теряя сознание, упал.

— Понесли, я тороплюсь, — волновалась Шадома.

— Куда мы его понесем? — также взволнован и Сакрел.

— Ко мне домой, — задыхаясь, отвечает она.

— У тебя есть дом? — оторопел Сакрел. — Ну и ну, а я двадцать лет здесь — в чужом сарае ютимся.

Измир — город небольшой, делится на две части: крепость-порт, где Родосские рыцари-христиане (Смирна), и сам город, что значительно разросся при сельджуках. Путь до дома Шадомы вроде недалекий. Однако им было не под силу Малцага нести, да к тому же могли привлечь нежелательное внимание. Малцаг, словно догадываясь об этом, ненадолго пришел в себя и, опираясь на спутников, пытался идти, но уже на пороге буквально рухнул.